Подумать только — Парис мог умереть. Эта мысль была мне нестерпима. Он чудом остался жив, чудом приехал в Спарту.

Парис. Почему меня так влекло к нему, а не к Энею, который не менее красив? Не знаю, не могу объяснить. От одного взгляда на Париса кровь загорелась у меня в жилах — вот и все объяснение.

Шум заставил меня открыть глаза. Менелай бросил плащ с тяжелой брошью на сундук. Он решил навестить меня этой ночью. Служанки не погасили лампу, и в ее свете я могла видеть его широкую грудь, покрытую туникой, мускулистые руки, которые он поднял, чтобы снять одежду.

После встречи с Афродитой изменилось ли мое отношение к мужу? Смогу ли я наконец взглянуть на него глазами, полными желания? Как я стремилась к этому! Больше всего на свете я хотела стать одной из тех счастливых жен, которые питают к мужу и уважение, и страсть!

Он подошел ближе. Я закрыла глаза. Было страшно открыть их.

Он сел на кровать, которая подалась под его тяжестью.

— Ты совершила дальнее путешествие. Надеюсь, оно было интересным?

Его голос был теплым и мягким.

— Да, очень. Я принесла тебе моллюсков, как ты просил.

Я открыла глаза.

Он протянул руку, чтобы погладить меня по щеке.

Я отпрянула, с трудом сдерживая дрожь отвращения.

Так, значит, обновленными глазами я смотрела только на Париса! Вот в чем заключалась скрытая жестокость Афродиты. Я едва не заплакала и отвернулась к стене.


Мы лежали рядом друг с другом, лежали тихо, как много ночей прежде. Я ненадолго соскальзывала в сон и снова возвращалась в реальность: так луна плывет по небу, исчезая за облаками и выныривая вновь. В конце концов, поняв, что уснуть не удастся, я встала и накинула плащ.

Я не знала, что делать, куда идти. Но я не желала оставаться в комнате из опасения разбудить неосторожным движением Менелая. Дворец спал, погруженный в темноту. Охранники дежурили на улице. Все было тихо.

Мои пальцы дрожали, когда я открывала дверь. Едва выйдя из комнаты, я почувствовала себя спокойнее. Мне действительно нужно было остаться одной, совершенно одной, на какое-то время. Я хотела обдумать все, но ни с кем не могла говорить. Геланор — очень близкий друг, но он всегда докапывается до глубин и задает вопросы. Менелай — нет, ему я никогда не скажу.

Возможно, мне следует сходить в храм. Нет, ведь своими переживаниями я обязана богам. Значит, мне нужно обратиться к семейному алтарю, где живет священная змейка, которую я привезла из храма Асклепия. Да, это будет правильно: в этом святилище обитают не боги, а духи нашего рода.

Я прошла через портик. Восходящая луна отбрасывала длинные тени на колонны. Я шла мимо них, как через лес, где деревья, окутанные тенью, сменяются освещенными полянками.

Маленькая круглая комната, отделанная мрамором, с алтарем в центре, была освещена лунным светом и двумя лампадами. Я присела на скамью у стены и положила руки на колени.

На полу лежал принесенный для змейки медовый пирог. Я держала данное слово и заботилась о ней. За восемь лет, прошедших после посещения храма Асклепия, она выросла до приличных размеров и привязалась ко мне — по крайней мере, мне хотелось в это верить. Трудно понять, что чувствует змея. Но она всегда выползала мне навстречу, когда я приходила. Куда она запропастилась сегодня? Наверное, спит — как и все в этот час.

Наконец-то я принадлежала себе, впервые после встречи с Афродитой в пещере. Мне хотелось уйти подальше — от себя, от Менелая, даже от Афродиты. «Только ты, моя змейка, нужна мне сейчас, только с тобой я могу говорить» — так думала я. И, словно услышав мой призыв, она выползла из-за алтаря.

Я встала и пошла к ней, стараясь двигаться плавно, без резких движений: змеи не любят их. Я наклонилась и погладила ее по блестящей головке.

— Моя подружка, — шепнула я. — Я пришла повидать тебя.

Она подняла голову и высунула язык.

— Ты — защитница нашего семейного алтаря.

Она ничего не ответила, только обвилась вокруг моей ноги.

— Я даже тебе не могу сказать, что со мной случилось, — прошептала я. — Но я знаю, что ты стоишь на страже нашего семейного очага и спасешь его, если ему будет угрожать опасность.

Она сжала мою лодыжку с неожиданной силой.

— Ты не могла бы выразиться яснее? Ты хочешь предупредить меня?

Я наклонилась и попыталась снять ее с ноги, но кольца сжимались все туже. Мне стало больно.

— Я не понимаю тебя. Но прошу, отпусти мою ногу. Ты делаешь мне больно.

Я еще раз попыталась разжать кольца, не причиняя ей вреда, но безуспешно. Ее сила поразила меня.

Вдруг из сумрака раздался голос:

— Она хочет тебе что-то сказать.

Даже здесь я не могу побыть одна. Я обернулась.

— Кто тут? — спросила я темноту.

Змея по-прежнему обвивала ногу.

Темнота ничего не ответила; послышался шум шагов, и в слабом свете лампады показался Парис.

— О! — вырвалось у меня, руки взмыли к губам.

Он подошел ближе. У меня перехватило дыхание.

— О! — бессмысленно повторила я.

— Позволь, я помогу тебе справиться со змеей.

Он опустился на колени и осторожно дотронулся до змеи, но она сразу соскользнула с ноги и уползла. Парис наклонился и поцеловал мне лодыжку, которую только что сжимала змея. Я отдернула ногу.

— Она уползла.

Это все, что я могла сказать.

Парис медленно поднялся с колен и распрямился в полный рост, которым он мог помериться с богами. Он смотрел на меня сверху вниз.

— Я пришел сюда, потому что не мог уснуть.

Самые простые слова.

— Я тоже.

Еще более простые слова.

Мы не могли уснуть. Мы не могли уснуть, потому что думали друг о друге, но кто из нас решился бы это сказать?

— Да, — наконец пробормотала я. — Да.

— Елена!

Он помолчал, глубоко вздохнул, словно пытаясь удержать слова в груди, но они прорвались:

— Ты такая, какой тебя расписывает молва. Ты сама знаешь это, сколько раз тебе твердили глупости непослушным от восхищения языком. Да, твоя красота — красота богини. Но меня привлекает не твоя красота, а что-то другое, для чего не могу подобрать слов.

Он посмотрел вверх, на темный потолок, и рассмеялся.

— Ты видишь, я лишился дара речи, не могу найти слов! Но оттого, что мое чувство невыразимо словами, оно не становится менее реальным. Оно живет в глубине моего существа, и все же у меня нет слов, чтобы описать его.

— Я видела тебя, это был сон наяву. Ты на горе, на поляне, разговаривал с тремя богинями.

— А, это глупый сон, — быстро сказал он. — Но если он заставил тебя думать обо мне, тогда я ему благодарен.

— Я замужем.

— Знаю.

— У меня ребенок.

— Знаю. Вот почему все так невероятно.

— Боги забавляются нами.

— Да.

Он стоял передо мной. Все желания, все мечты сосредоточились в одном существе. Я протянула руки и обняла его. Это был не сон. Парис не исчез. Он прижал меня к себе, он был реален — я даже почувствовала боль, таким сильным было его объятие. Я поцеловала его. Прикосновение его губ разбудило чувство, совершенно неведомое мне.

Я стремилась к этому, мечтала, воображала, как это бывает, но ни разу в жизни не испытала. И вот сейчас словно зрелый плод упал с дерева и лопнул, затопив меня соком, сладким как первый мед, слишком прекрасным, чтобы вкушать его.

— Елена! — прошептал Парис.

Еще мгновение — и я бы опустилась на пол возле мраморного алтаря и увлекла Париса за собой. Но нет, нет, нельзя, и я высвободилась из объятий.

— Парис! Я не знаю… Я не могу…

— Ты любишь меня? — спросил он.

Три слова. Три простых слова. Он стоит передо мной, такой прекрасный, и спрашивает. О том, что только и имеет значение.

— Да, — сдавленно отвечаю я. — Но…

Я поворачиваюсь и бегу прочь.

Не могу же я любить человека, которого не знаю!

На самом деле я его знаю. Знаю с самого начала времен, сколько существует мир. Так мне, по крайней мере, кажется. Я знаю его лучше, чем Менелая, лучше, чем Клитемнестру, и даже лучше, чем самоё себя.

Если рассуждать здраво, то я его, конечно, совсем не знаю. Я знаю его только так, как этого пожелала Афродита, а истинно это или ложно?

XXII

— С какой целью они приехали? — со сна спросила я у Менелая, приоткрыв глаза и глядя, как он застегивает гиматий.