Он спит, веки со светлыми ресницами закрыты. В утренних сумерках я пытаюсь разглядеть его лицо — впервые я могу сделать это спокойно, не спеша.

Он мой друг, мой сообщник. Я поняла это в первый же момент нашего знакомства. И если уж непременно нужно выходить замуж, то лучше за того, кто будет другом. А то, что я чувствовала себя так ужасно, когда пришлось окончательно отдать себя во власть мужчины, без чего не бывает супружества, не должно поколебать моей уверенности в правильности выбора.

Он делал вдох-выдох, он доверчиво и безмятежно спал. Он столько приложил сил, чтобы завоевать меня. Теперь он отдыхает.

Как Геракл после своих трудов, подумала я и тихонько засмеялась. Мужчины должны время от времени отдыхать.

Но труды прошлой ночи… Отчего они вызвали у меня такую неприязнь? Почему я осталась холодна и не испытала восторга, почему мне на помощь не пришла Афродита?

Афродита… С почтением я обращалась к ней мысленно, опасаясь произнести хоть слово вслух и разбудить Менелая. Афродита, прости меня, если по свойственному людям легкомыслию не вспомнила о тебе, когда выбирала мужа. Твое великолепие смущает меня, поэтому я не призвала тебя в таком деле, которое имеет к тебе самое прямое отношение. Но сейчас я, Елена, прошу у тебя прощения и помощи.

Ведь жизнь без страстной любви покажется такой длинной, даже если будет совсем короткой.

Менелай шевельнулся и открыл глаза. Его рука дрогнула — и ее тяжесть стала меньше, потому что она ожила. Потом он выпростал обе руки и обнял меня.

— Елена, любимая… — пробормотал он. — Вот и началась наша совместная жизнь.

Я положила голову ему на плечо — мускулы под кожей были расслаблены.

— Да. И пусть боги сделают ее счастливой.

Все будет хорошо, сказала я себе. Должно быть хорошо. Выбор сделан, обратного пути нет.


Клитемнестра и Агамемнон приехали днем. Мы успели встать, обойти дворец и поиграть с их маленькой дочкой, милой Ифигенией. Она уже твердо держалась на ножках и бойко лопотала, хоть и не всегда понятно, но очаровательно.

— Славно, славно! — говорил, ухмыляясь, Агамемнон очень громко, как все, что он делал.

В его глазах играл мерзкий огонек, который он безуспешно пытался пригасить. Он не сводил с меня взгляда, щурясь, посматривал на Менелая. Я знала, что прошлую ночь он провел вместе с нами — пусть мысленно, — хотя обещал, что мы с Менелаем останемся вдвоем.

Менелай сохранял невозмутимое выражение лица — из уважения ко мне, я полагала. Но что он расскажет брату, когда рано или поздно они останутся наедине? Клитемнестре тоже не терпелось поговорить со мной с глазу на глаз. Я боялась этого разговора; лучше бы они не приезжали. Я не имела ни малейшего желания обсуждать брачную ночь, мне казалось это чудовищным предательством по отношению к Менелаю. Или по отношению к себе самой?

— После того как ваша колесница уехала, мы вернулись во дворец и погрузились в молчание… — сказала Клитемнестра.

После бури всегда наступает затишье.

— Теперь, — продолжала Клитемнестра, — у вас впереди долгая жизнь, которую вы проведете вместе.

— Такая ли уж долгая? — спросил Менелай.

— Ты сомневаешься, что долго проживешь? — уточнил Агамемнон.

— В нашем роду никто долго не задерживался на свете.

— Какой кошмар! Зачем об этом говорить сегодня, Менелай? Зачем вообще об этом говорить? — спросила я.

— Так… интересно, сколько лет счастья мне уготовано.

— Сколько лет самому старому старцу, которого ты знаешь? Или о котором слышал? — Я хотела перевести разговор.

Ответил Агамемнон:

— Самый старый, наверное, Нестор. Но были и постарше его. В Аргосе жил человек, который утверждал, будто ему восемьдесят лет. Однажды я со своим отцом встретил его: высохший, как кузнечик, и жил он в крошечном домишке. Но конечно, его возраст никто не мог подтвердить.

— А как вы думаете, человек может дожить до ста лет?

— Нет, — ответил Менелай. — Это невозможно. Но пятьдесят лет счастья дороже ста пустых лет. Кто счастье знал, тот жил сто лет.

Он улыбнулся и взял мои руки в свои.


Мы провели в Микенах десять дней, за это время Менелай показал мне все свои излюбленные места для охоты, все тайны здешних окрестностей. Крепость была построена на склоне холма меж двух гор, и с крепостных валов виднелось море: то, чего не было в Спарте. Когда я впервые увидела море, этот огромный сияющий простор, я вскрикнула от восхищения.

— Любовь моя, как случилось, что ты никогда в жизни не видела моря?

— Я ведь жила взаперти, — объяснила я. — Но так было нужно ради… ради моего же блага.

— Теперь я буду заботиться о твоем благе и защищать тебя. А если хочешь любоваться морем, смотри сколько душе угодно.

— А можно подойти ближе? И поплыть?

— Конечно. Сначала подойдем ближе. Поплывем в другой раз.


Высоко в горах были пещеры, где Менелай с Агамемноном играли в детстве. Менелай помнил все тайные входы и выходы, заросшие диким виноградом. Мне нравилось воображать его мальчиком, представлять, как он тогда выглядел.

Он показал мне огромную кладовую в крепости, где хранились безмерные сокровища дома Атрея: запасы оливкового масла, драгоценных тканей, золота и серебра, бронзовых сосудов и оружия. Оружие было захвачено у врага в бесчисленных битвах и сражениях, о которых напоминали только эти трофеи. Щиты и мечи поблескивали в сумраке кладовой, а их владельцы давно сошли во мрак Аида.

— Возьми, что тебе понравится! — сказал Менелай, обводя рукой помещение.

Но у меня ничего не вызывало интереса. Пока я молчала, он открыл кипарисовый ларец и вынул золотой кубок.

— Мой свадебный подарок, — сказал он и передал его мне.

Кубок был большой, как ведро, и очень тяжелый.

— Он не предназначен для смертных, — заметила я. — Разве что для Аякса из Саламина.

Он был украшен узором из кружков, ручки изящно выгнуты. Но от тяжести ломило руки, и я протянула кубок Менелаю.

— Я же сказал — он твой.

— Ты уже сделал мне свадебный подарок, — напомнила я. — Честное слово, вполне достаточно.

— Я хочу, чтобы у тебя был кубок из рода моего отца. Атрей завоевал его в сражении и очень гордился им. Моя мать на пирах всегда держала его подле себя. Теперь твоя очередь.

Под моими руками золото согрелось. Я подумала, что отказываться не должна, но душа не лежала к этому дару.

Менелай взял прядь моих волос и поднес к кубку.

— Один и тот же цвет, — сказал он с гордостью обладателя. — Ты никогда не была у моря, Елена. Сейчас пойдем к нему, и ты налюбуешься им вдоволь.

Он наклонился и поцеловал меня.


Наша последняя ночь в Микенах была холодной, как и все ночи. Тут, наверное, даже в разгар лета холодно. К ужину мы собрались за длинным деревянным столом, и я, как предписывал обычай, поставила рядом с собой золотой кубок — хотя осушить его, конечно, была не в состоянии. Менелай подливал в него вина, чтобы его не унесли. Затем мы возлежали на подушках в мегароне, наслаждаясь теплом очага и пением барда, который воспевал славные битвы и деяния отважных героев, живших до нас.

— Да, они жили до нас. Времена героев миновали, Геракла нет.

— Откуда ты знаешь? — вмешался Агамемнон. — Разве сами герои знали, что им выпало жить во времена героев? Разве на этих временах лежала большая печать с надписью «Век героев, имейте в виду»?

Агамемнон никогда не упускал случая поспорить или возразить.

— Агамемнон, порой ты говоришь ужасные глупости, — засмеялась Клитемнестра.

Я часто думала так же, но сказать такое вслух отваживалась только Клитемнестра.

— Это не глупости! Я считаю, люди сами создают свое время. А уж потом, позже, кто-нибудь называет его веком героев. И этот век не прошел. По крайней мере, пока мы сами себя в этом не убедили.

Агамемнон снова посмотрел мне прямо в глаза, и я их опустила. Мне не нравилось, что он все время ищет мой взгляд.

— Ты жаждешь сразиться с могучим врагом, а я не вижу ни одного. Геракл всех перебил, — ответила Клитемнестра и пощекотала ему ухо. — Что ж, мой лев, видно, тебе суждено довольствоваться захватом стад да стычками с соседями. Мы живем в мирное время, ничего не поделаешь. Да и нужно ли что-то делать?

Агамемнон насупился и с раздражением отбросил ее руку. Но Клитемнестра была настроена игриво и снова потрепала его.

— Не грусти, любимый. Может, дракон прилетит и начнет пожирать жителей города. Или вдруг объявится новый сфинкс.

— Заткнись, нечего надо мной потешаться! — прорычал Агамемнон.

Его голос заставил барда замолчать и удалиться с лирой под мышкой.


В холодной спальне мы лежали под волчьими шкурами, наброшенными поверх шерстяных одеял. Менелай обнял меня своими сильными руками и нашептывал ласковые слова, прижимаясь все крепче. Я по-прежнему не могла преодолеть отвращения к телесной близости и с трудом подавляла желание оттолкнуть его. Упереться двумя ладонями в его широкую грудь и оттолкнуть.

За истекшие десять дней обнаружилось одно очень тревожное обстоятельство: оказывается, я не выношу прикосновений. Раньше у меня не было возможности узнать об этом, потому что до меня почти не дотрагивались. Даже матушка, обняв, тут же отпускала меня, не сжимая. Служанки, когда я принимала ванну, отводили глаза и, смочив губку в душистом масле, бережно проводили по моей спине. Братья клали руку мне на плечо, но легко и не дольше чем на мгновение.

Здесь же все происходило иначе, и я никак не могла к этому привыкнуть, мое отвращение только нарастало. Конечно, я не смела его показывать и открыла для себя, какой тяжкий труд — притворство, ведь никогда раньше я не притворялась. Я знала, хотя никто мне этого не говорил, что должна скрывать свое отвращение от Менелая во что бы то ни стало, любой ценой. Неужели же мне придется притворяться всю жизнь? Одно дело — день, несколько дней, но всю жизнь…