В этом безвременье лето сменялось осенью, осень — зимой. Скончался отец. Узнав о судьбе Клитемнестры, он совсем сгорбился, сник перед тем, что считал исполнением проклятия, тяготевшего над его домом. Его смерть прошла почти незамеченной: по сути, он умер гораздо раньше.

Все, все умерли. Матушка, отец, братья, сестра. Осталась только я с Менелаем и Гермионой. Мы с Менелаем жили мирно — это был бесстрастный мир стариков, который наступает, когда все страсти умерли или убиты. Подобно искалеченным, но уцелевшим воинам, мы смотрели друг на друга уже не как противники, но как товарищи, оглядываясь на поле боя, усеянное телами погибших, может быть, лучших, чем мы, но погибших.

Товарищами мы и останемся до конца дней. Никогда больше мы не будем мужем и женой в подлинном смысле слова. Товарищи, приятели, старые солдаты. Но только не любовники, не муж и жена. Раны телесные и душевные сделали это невозможным.

В конечном итоге меня это устраивало. Я смогла протянуть Менелаю руку, приняла решение служить ему опорой в старости и сама надеялась найти в нем опору последних дней.

Что касается Гермионы, то годы смягчили ее сердце, изгладили ее обиду на меня. Мы вместе трудились у прялки, у ткацкого станка (исконные женские занятия, за которые спасибо богам!), занимались хозяйством и сумели лучше узнать друг друга.

Она не походила на меня. Ребенок никогда не бывает похож на своих родителей. Но в это трудно поверить, пока он не повзрослеет. Наши дети всегда остаются частью нашего существа, даже после своего рождения, поэтому мы верим, что тоже являемся их частью. А это совсем не так. Они другие, они хранят свои секреты и носят в душе свои разочарования. И счастлива та мать, с которой они захотят поделиться ими.

Своим пристрастным взглядом я видела, что Гермиона живет иначе: строгая, дисциплинированная, одинокая. Она умело присматривала за домом. Но ни один мужчина не хотел ввести в свой дом дочь вызвавшей войну Елены и вдову беспощадного Неоптолема. Виноватая без вины, она стала изгоем.

Казалось, она примирилась со своей участью. Она умела смиряться куда лучше, чем я. Возможно, она унаследовала эту способность от Менелая. Как я уже говорила, она мало походила на меня. Со временем она стала относиться ко мне если не с любовью, то сердечно и тепло.


И тут к моей дочери посватался Орест. Он не имел ничего общего с тем полусумасшедшим убийцей, которого я повстречала по дороге в Микены. Это был сдержанный, уверенный, вежливый человек. Со всем почтением он пришел к Менелаю просить руки Гермионы.

Они с Менелаем уединились, я не присутствовала при их разговоре и его содержания не знаю. Знаю только, что некоторое время спустя Менелай появился на пороге комнаты, говоря: «Я согласен». Впрочем, Менелай теперь был абсолютно со всем согласен. Позже, когда Оресту оказали все предписанные законом гостеприимства знаки внимания и уложили спать, Менелай мне сказал, что Орест наконец-то искупил грех матереубийства. В свое время он разрывался между двумя противоречащими друг другу требованиями: долг требовал, с одной стороны, отомстить за отца, а с другой стороны, почитать мать. После убийства Клитемнестры Ореста долго преследовали змееволосые, собакоголовые эринии с крыльями, как у летучих мышей, и громко щелкающими кнутами. Он едва не потерял рассудок, временами падал без чувств, переживал приступы неистового безумия.

— Теперь это позади, Елена, — говорил Менелай. — Все позади.

Да, все позади. Я смотрела на него: вместо исполненного сил жениха передо мной стоял старик. А что видел он, глядя на меня? Думаю, это зрелище тоже не радовало глаз.

— И что же? — спросила я.

— Проклятие, наложенное на оба наших дома, исчерпало себя. Гермиона свободна от него, Орест заплатил сполна и очистил себя от скверны. Подумай только — наши внуки будут самыми обычными людьми! Никаких проклятий, предсказаний оракулов, богов вместо родителей! Как я завидую им.

— Да, они узнают свободу, которой не было у нас, — согласилась я.

«И не узнают величия и славы», — прибавила про себя.


Мы выдали Гермиону замуж за Ореста, отпраздновали свадьбу. Она с радостью покидала дом своего вдовства и уныния. Она призналась мне, что давно была влюблена в Ореста! Она призналась мне, даже не догадываясь, какой наградой стало для меня ее доверие.

— Видишь, все к лучшему, — сказала я. — Иногда жизнь исполняет самые заветные наши желания.


У Гермионы и Ореста родился сын Тизамен. Гермиона попросила меня принять его, что я и сделала с превеликой радостью, хотя повитуха была рядом. Я взяла внука на руки раньше, чем его мать, смотрела на сморщенное красное личико и благодарила судьбу за долгие, тусклые годы, которые мы прожили рядом с Гермионой, — без них не было бы этой минуты. Супружество, рождение — эти явления, казалось бы, навсегда стертые ужасом войны, снова заблистали передо мной.


— Он не будет героем, — приговаривала Гермиона, баюкая сына. — Его не призовут великие дела. Он будет честно делать самые обычные дела, земные, как и положено смертному. Матушка, по-твоему, этого достаточно?

Я наклонилась и погладила дочь по волосам — она редко позволяла мне этот жест, но момент был особый.

На мою жизнь хватило героев, — ответила я. — Тизамен проживет прекрасную жизнь. Ему незачем становиться героем.

— Век героев миновал. — В комнату вошел Менелай. — И что касается меня, я ничуть об этом не жалею.

— Батюшка, твое стремление быть героем чуть не стоило тебе жизни, а меня надолго лишило отца.

Гермиона посмотрела на него с состраданием.

— Все эти герои… — задумчиво сказал Менелай. — Все они погибли. А мы, не такие герои, живем и радуемся солнышку. И я не желаю тебе лучшей участи, мой внук. Ни в коем случае не становись героем.


Век героев действительно миновал, и Тизамену не стать героем, даже если он очень захочет. Большой бронзовый занавес — он опустился с небес — отделил нашу эпоху от эпохи героев, и никому не дано проникнуть сквозь этот занавес. Каждый век имеет свои славные страницы, но время моего внука не может повторить заново время Менелая.

Троянская война стала темой песен, поэм, сказаний. Уходя из воспоминаний живых людей, она приобретала все большее значение. Мужи с гордостью возводили свою родословную к тому или иному герою, а каждый участник войны занимал место между богами и титанами. Позор человеку, который на вопрос «Где ты был во время Троянской войны?» не мог ответить: «Под Троей».

Троя, Троя… Человечество влюбилось в Троянскую войну, потому что она ушла в прошлое, которое не представляет опасности.

LXXVIII

Все меньше и меньше ветеранов войны оставалось в живых. Мы редко встречались с ними. Раз или два приезжал Идоменей, как-то раз нас навестили сыновья Нестора. Старый Нестор вернулся живым и стал спокойно править своим царством как ни в чем не бывало. Участь других сложилась не столь удачно. Несколько раз приезжал в Спарту сын Одиссея, Телемах, расспрашивал о своем пропавшем отце. Одиссей вернулся спустя двадцать лет после войны и нашел дела на Итаке в большом беспорядке. Доходили слухи, что Диомед правит на Аргосе. Однако новости с трудом доходили через горы до нас, а на дорогах орудовали грабители и отбивали охоту путешествовать. Наш мирок сужался, отрезанный от большого мира горами, заброшенными дорогами, разрушенными мостами. Чем сильнее становилась изоляция, тем больше люди хотели историй о Троянской войне, когда греки совершили свое невероятное путешествие. Они грели душу тех, кто не мог путешествовать даже по собственной стране. Считалось, якобы Троянская война обогатила греков, но никогда они не были так бедны, как после нее. Многие ли получили долю из сияющей груды трофеев[32], разложенных на берегу?