Приам собирал совет за советом, на которых всем дозволялось говорить без ограничений. Один или два голоса задали вопрос: что еще может быть известно грекам? Откуда они узнали об отправке отряда в Дарданию? Откуда они узнали о слабом месте нашей обороны — западной стене? Должно быть, в крепости имеются шпионы.

Приам немедленно отправил рабочих, чтобы укрепить западную стену. Из-за собственной небрежности мы подверглись огромной опасности.

Все согласились, что горячий песок оказался весьма действенным оружием, а лучники справились со своей задачей. Геланор доложил, что его работы над бомбами из насекомых успешно продвигаются. Скоро он сможет обрушить на врага свои шары из глины и соломы, начиненные пчелами, осами, скорпионами и ядовитыми муравьями.

Во время боя к стене удалось пробиться только Ахиллу, который своим появлением поверг всех в ужас. Особенно поражала скорость его передвижения: он словно летел над землей, не касаясь ее ногами. Гектор справедливо заметил, что невиданное люди часто принимают за сверхъестественное. После того как невиданное станет известным, оно уже не так поражает. Ахилл быстро бегает. Мы знаем это. В следующий раз это нас не испугает.

Советники Приама расходились во мнениях относительно того, как готовиться к дальнейшему бою. Все были согласны с тем, что в первой схватке троянцы проявили себя хорошо, но главные испытания еще впереди. Когда следует послать за союзниками? Сейчас греки превосходят нас числом, а с прибытием союзников силы будут равны. С другой стороны, прибывших союзников нужно будет разместить, кормить и поить за счет запасов, собранных внутри крепости. Справимся ли мы с этим?

Сыновья Приама вели споры между собой. Гектор считал, что мы должны отражать атаки, но первыми в бой не ввязываться. Деифоб призывал напасть на греков, пока они не завершили строительство защитной стены, и дать им сражение. Гелен настаивал на том, что нужно вступить с греками в переговоры. Юный Троил рвался в бой, хотя Приам запретил ему участвовать в сражениях, поскольку тот был слишком молод и являлся отрадой матери. И вообще, жизнь Троила нужно было непременно сохранить, ибо… Ибо существовало пророчество, которое Приам держал в тайне. На одном из советов Троил потребовал, чтобы отец рассказал об этом пророчестве, из-за которого он не может принимать участие в войне. Приам отказался. Он сказал: и без того нашим врагам известно слишком много, и он предпочитает хранить пророчество в глубине своего сердца. Троил заявил, что не согласен. «Согласен ты или нет, — ответил отец, — будет так и никак иначе».


В мрачном полутемном мегароне — в это время года факелы не зажигали, так как и без них стояла жара — мы сидели вокруг незажженного очага. Я приказала принести чаши с благовониями и разложить по углам охапки полевых цветов, чтобы, несмотря на отсутствие огня, создать атмосферу тепла и уюта. Парис сидел, обмякнув, на стуле. Неопределенность томила его, бездействие угнетало. Он хотел хоть что-то делать — либо сражаться, либо развлекаться. Троил вскочил со стула.

— Как бы я хотел оказаться на твоем месте, Парис! — Он отбросил прядь светлых волос со лба. — Ты вовремя успел родиться, ты старше, ты свободен.

— Ох уж эти жалобы юности! — рассмеялся Парис. — Все хотят быть старше и слишком поздно понимают, что главная привилегия — это юность.

— Не понимаю тебя, — пробормотал Троил. — Что в этом завидного — быть младшим? Младший всегда идет последним.

— Или первым. У него всегда особенное место.

— Вот еще! — Троил поставил кубок с вином на стол. — Что тут особенного?

— Я тоже была младшей в семье, — заговорила я. — Мне очень нравилось быть младшей. Я наблюдала за братьями и сестрой и выбирала свою линию поведения. В каком-то смысле они примеряли разные одежды, а я отбирала то, что подходит мне.

— Никогда человеку не подойдет чужая одежда — как и чужая жизнь, — ответил Троил. — Это бессмысленная примерка.

— Троил, успокойся, — сказал Парис. — Ты должен находиться в безопасности. Почему ты должен рисковать собой из-за моей… женитьбы?

Мне показалось, он хотел сказать «из-за моей глупости».

— Твоя женитьба не является больше твоим личным делом. Она касается нас всех.

Последовало тяжелое молчание. Троил сказал правду.

В мегарон вошел Гилас. Он помахал рукой в знак приветствия, шел с веселым видом, хотя его отца все ненавидели, а его появление считали недобрым предзнаменованием. Он остановился возле очага и стал рисовать палочкой на пепле.

— А тебе известно что-нибудь об этом пророчестве? — Троил умоляюще посмотрел на Париса.

— Да.

— Расскажи мне.

— Нет. Оно может напугать тебя.

— Больше всего меня пугает жизнь в неизвестности, под страхом пророчества, о котором знают все, кроме меня. Разве это не возмутительно? Почему все знают, а я, которого это напрямую касается, ничего не знаю?

— Часто бывает, что человек, узнав о пророчестве, сам способствует тому, чтобы оно исполнилось.

— Избавьте меня от неизвестности! — воскликнул Троил, его лицо покраснело. — Я клянусь, что буду избегать этого, но сначала я должен узнать — чего!

— Ну что ж, хорошо! — ответил Парис. — Пророчество гласит: если Троил доживет до двадцати лет, Троя не падет.

Троил улыбнулся.

— Вот что! Сейчас мне четырнадцать. Значит, я не смогу участвовать в боях еще шесть лет!

— Да. По-твоему, это очень долго?

Я хочу сражаться, как все! Неужели я должен ждать еще шесть лет?

— Должен, если не хочешь стать причиной гибели родного города, — кивнул Парис.

— Это несправедливо! — простонал Троил. — Почему ответственность за судьбу города возложена на меня? По какой причине?

— Без причины, — не удержалась я, как человек, которого боги использовали в своих играх. — Богам не нужна причина, чтобы возложить на нас непомерное бремя.

Троил уронил голову на локти. У него были очень длинные руки и ноги, он продолжал расти. Судя по всему, он будет самым высоким из сыновей Приама.

— Значит, мне нельзя даже скакать верхом в поле. Ведь это небезопасно. Все, что мне дозволено, — это водить лошадей на водопой к колодцу. И спортом тоже заниматься нельзя, да? Я ненавижу свою жизнь.

— Никогда так не говори. Это преступные слова. — Парис наклонился и потрепал брата по волосам. — Троил, наберись терпения. Война не продлится долго. Все говорят, что к зиме греки оставят свой лагерь и уплывут. Их попытки взять крепость просто смешны. Все не так плохо.

— И все равно… Это несправедливо. Ненавижу свою жизнь. — Троил вздохнул.

В юности часто так говорят. Я не могла удержаться от смеха. Говорят, им ненавистна собственная жизнь, а на самом деле это значит, что им не терпится перешагнуть из детства во взрослость.


Троил ушел. Как младший сын, он жил в родительском дворце, у него не было еще своих покоев. Я поставила бокал с вином и обняла Париса, который сидел на стуле. Он был всего тремя годами старше Троила, но казался совсем зрелым человеком[16].

Возможно, это объяснялось тем, что до поселения во дворце ему с детства приходилось заниматься делом, отвечать за стадо. Возможно, это объяснялось благородством, с которым он простил своих родителей. Но как бы то ни было, в свои семнадцать лет он был не мальчиком, но мужчиной. В гораздо большей степени мужчиной, чем Ахилл, со всеми его мускулами и доспехами, хотя их разделяло не больше года.

Я повернула Париса лицом к себе. Моя любовь к нему не имела границ. Он являлся подлинным сокровищем Трои. Мне казалось, что трон Приама должен перейти к нему. Из всех сыновей Приама он больше всех заслуживает быть наследником.

— Парис, любимый, — прошептала я.

Он неловко рассмеялся, показав глазами на Гиласа — тот словно замер, поэтому мы забыли о его присутствии.

— Спокойной ночи! — встрепенулся Гилас, смущенный, поклонился и выскочил из зала.

— Прощай, прощай, — кивнул ему вслед Парис и улыбнулся. — Ушел наш соглядатай. Он всегда сидит так тихо, что о нем забываешь.

При этих словах у меня в голове шевельнулась тревожная мысль, хотя и смутная.

— Может, он это делает нарочно, — сказала я.

Я всегда в присутствии Гиласа чувствовала стеснение, несмотря на его безобидный вид.

— Несчастный мальчик, — ответил Парис. — Все испытывают к нему неприязнь из-за отца, но ведь сын не может отвечать за поступки отца.

Я села к нему на колени.

— Знаешь, какая у тебя самая благородная черта? — спросила я, целуя его сначала в одну щеку, потом в другую. — Твое сострадание к людям.

— Вряд ли это большое достоинство для воина, — усмехнулся Парис.

— Я не о воинском достоинстве говорю. О человеческом.


Мы прижались друг к другу, ощущая себя здесь в безопасности. Перед нами не стоял вопрос, в какую спальню пойти. Нарушив обычай иметь спальню для царевича и спальню для царевны, мы сделали в своем дворце только одну спальню: общую — и никогда об этом не пожалели.

— Я не вынесу разлуки с тобой, — шепнула я Парису.

— Я тоже. Мы и не разлучимся никогда.

Подумать только, что послушайся я голоса рассудка — и была бы сейчас далеко-далеко от него, в Спарте, и не могла бы коснуться его, услышать голос, увидеть несравненные глаза, сияющие молодостью и счастьем.

— Парис, пусть они исчезнут.

— Кто?

— Враги. Все наши враги.

— Они исчезнут, обратятся в прах. А наша любовь переживет их.

Я обняла его. Вот за что я так любила его: он был целиком, полностью предан настоящему мгновению. А настоящее мгновение — это все, что есть у нас, смертных, и нанизывать одно упоительное мгновение на другое — это единственный способ прожить полную жизнь.


Было по-прежнему тихо. Греки словно испарились после первого штурма. Хотелось думать, что они готовят корабли к обратному плаванию, что опасность миновала. Однако троянцы все так же охраняли бастионы, и работы по укреплению западной стены продолжались.