Братья Елены – Кастор и Полидевк изъездили всю Грецию вдоль и поперек, но никак не могли найти эту тюрьму, пока в один прекрасный день один прохвост, грек по имени Академ, не указал им тайный ход. Так благодаря Академу они освободили сестру. Говорят, что за время пребывания в крепости Елена влюбилась в Тесея и родила от него девочку, ту самую, которая, как свидетельствуют предания, была принесена Агамемноном в жертву богам, чтобы они благоприятствовали походу ахейцев. От Менелая у Елены родилась дочь Гермиона и, кажется, еще три сына.[24] В общем, если эти слухи верны, то Парис, похитивший Елену, получил не юную деву, а вполне зрелую мать пятерых детей.


Но вернемся в Трою. До начала войны оставался год. После возвращения Париса во дворец характер у него изменился: из тихого и застенчивого пастушка он вдруг превратился в самонадеянного царевича, наглого и самовлюбленного прожигателя жизни, обожавшего пышные одежды и застолья. Приам, стремившийся заключить союз с Мисией, задумал женить сына на царевне с Аргинусских островов, но Парис, памятуя об обещании, данном ему Афродитой, не желал даже знакомиться с другими невестами, и стоило ему встретить какого-нибудь спартанца, как он тотчас осведомлялся, не знает ли тот Елену, жену Менелая.

Наконец представился счастливый случай – ради такого, как говорится, пойдешь на все: Троя решила направить в Грецию послов, чтобы успокоить ахейцев и договориться с ними об условиях плавания по Геллеспонту. Требуя пошлину с мореплавателей, считал Приам, Троя не чинит произвола, а лишь старается по справедливости возместить затраты, которые ей приходится нести, охраняя пролив от пиратов. Ахейцы же придерживались иного мнения: не все ли им было равно, кто их грабит – троянцы или пираты? И потому они всерьез вознамерились ответить насилием на насилие.

В качестве послов троянцы избрали Энея и Париса. По приказу Приама до Элиона их сопровождал военный флот (надо же было произвести соответствующее впечатление на ахейцев), а Парис, чтобы освежить в памяти Афродиты ее обещание, установил на носу флагманского корабля прекрасную деревянную скульптуру, изображавшую богиню любви с маленьким Эротом на руках. Первым этапом на их пути была как раз Спарта, город, где безмятежно жили супруги Менелай и Елена.

С великим почетом приняли хозяева троянских посланцев. На торжественном обеде помимо царя с царицей присутствовали и братья Елены – Кастор и Полидевк. За столом разговор зашел о том, что больше подобает настоящему мужчине – похитить женщину или постараться обольстить ее с помощью поэзии. Двое из гостей, сторонники второго способа, обвинили Диоскуров (то есть Кастора и Полидевка) в том, что те похитили своих жен, причем даже не из любви, а из корысти, ибо после похищения отказались уплатить за них выкуп своему тестю Левкиппу. Такое обвинение возмутило братьев, и они дали достойный отпор обидчикам. Атмосфера за столом все больше накалялась, и Парис, воспользовавшись этим, стал ухаживать за хозяйкой дома и, взяв кубок, из которого царица пила вино, стал отпивать из него сам, нарочно пригубив его в том месте, где еще оставались влажные следы губ Елены. Менелай по рассеянности (а может быть, из-за легкого опьянения) ничего не заметил, а на следующий день совершил еще большую ошибку – по приглашению Идоменея уехал поохотиться на Крит, оставив хрупкую и беззащитную Елену во власти соблазнителя.

Но, черт побери, не такой уж хрупкой и беззащитной была эта дамочка, если, сбегая с Парисом, она нашла время заглянуть в храм Аполлона и обчистить его, прихватив все драгоценности, какие только были в хранилищах, погрузить на двух мулов все свое приданое и еще увести с собой пять прислужниц. Версия, по которой она якобы стала жертвой колдовства Афродиты, не вполне убедительна: когда убегают из дома к любимому, не прихватывают с собой столовое серебро!

Корабль, на котором находились влюбленные, сначала пристал к Кипру, затем к маленькому затерявшемуся в Эгейском море островку, где на морском берегу под небом, усыпанном звездами, сиявшими по воле Афродиты необыкновенно ярко, Парис и Елена провели свою первую ночь любви.

– О женщина, – шепнул ей юный царевич, – не будем терять время, ляжем рядом и предадимся любовным утехам.

– Да, мой прекрасный Парис, – ответила Елена, ничуть не смутившись. – Ты мне тоже желанен, как не был желанен никто в жизни. Пусть продлит Афродита эту ночь хоть на целый год!

И действительно, на протяжении нескольких дней погода стояла на диво удачная: Эгейское море было теплым и тихим, и любовники часто погружались в его воды не только днем, но и ночью. Чтобы никто не мог увидеть Елену в ее ослепительной наготе даже издали, Парис приказал отогнать корабль подальше в море и приковать весь экипаж, в том числе и троянцев, к скамьям. Эней – человек серьезный, был, мягко говоря, шокирован безответственным поведением двоюродного брата и, окончательно порвав с ним, возвратился в Трою.

По окончании медового месяца Парис тоже решил вернуться на родину, но Гера, памятуя о нанесенной ей обиде, напустила на его судно с десяток бурь – одна страшнее другой, которые еще долго швыряли его по всему Средиземному морю. Говорят, его заносило даже в Египет, Сирию и Финикию, и потому, естественно, к берегам Троады корабль Париса возвратился нескоро. Однако когда Парис все же добрался до дома, земляки оказали ему самый горячий прием: все, абсолютно все – от Приама до последнего горожанина – поздравляли его с благополучным прибытием, а главное – были совершенно очарованы Еленой, не подозревая, что наступит день, когда по ее милости словом «троя» станут называть женщин легкого поведения.

ТЕРСИТ

Глава IV,

из которой мы вместе с высадившимся на берег Леонтием узнаем, что Троянская война окончилась. Здесь же мы услышим рассказ о печальной судьбе Протесилая и Паламеда и встретим Терсита, который со свойственной ему злобностью выскажет все, что только можно сказать плохого об Одиссее, Ахилле и Агамемноне.


Кораблю Леонтия удалось протиснуться между двумя другими судами, и раздражительный капитан Филоктерий, до хрипоты напрягая голос, стал отдавать и отменять приказания, проклиная по своему обычаю всех подряд – Стенобия за то, что он не выполнял этих приказаний, матросов за то, что те подчинялись только Стенобию, соседей по стоянке, которые не соблюдали дистанцию, тех, кто не мог на берегу с лета подхватить концы, неблагоприятный ветер и течение, заваливавшие его корабль на левый борт, богов, чертей, чаек, троянцев и вообще каждого, кто попадался под руку.

Едва они причалили, вокруг судна собралась толпа любопытных. Тут были воины – странно одетые и говорившие на непонятных языках: этолийцы в двурогих шлемах, элеяне с длиннющими волосами, воины из Кефаллении, магнеты, куреты, пастухи, протягивавшие плошки с козьим молоком, усеянным насекомыми, скованные попарно эфиопские рабы, девочки – разносчицы воды, женщины малопочтенной профессии, рассчитывавшие подцепить клиентов, калеки, рыжеволосые и голубоглазые фракийские пленники, выкрикивавшие страшные пророчества прорицатели и много других мужчин, женщин и детей – грязных, оборванных и отощавших.

Да, черт побери, грязны были все без исключения: вода на побережье считалась роскошью, и той малости, которую удавалось собрать, едва хватало на утоление жажды. Источники чистой воды находились на внутренней территории, там, где Симоис впадал в Скамандр; место это контролировалось троянцами, и ахейцы приближаться к нему опасались.

Среди греков было распространено странное поверье – так называемое «проклятье Протесилая». Считалось, что человек, первым сошедший с судна на берег, первым же и погибнет. Нетрудно себе представить, что творилось при высадке: воины упирались, не желали спускаться первыми; матросы, несмотря на неистовые вопли Филоктерия, делали вид, будто у них еще полно дел на борту; герои, прославленные храбрецы, подталкивали друг друга в надежде, что найдется хоть один человек, не знающий об этом проклятии. В нашем случае подходящим простаком, на которого делали ставку все, был Леонтий: ничего не подозревавший юноша и впрямь уже собирался ступить на землю, но Гемонид преградил ему дорогу:

– Остановись, Леонтий, если не хочешь, чтобы проклятье Протесилая пало на твою голову.

– О каком проклятье ты говоришь, учитель?

– Девять лет назад – тогда Протесилай был еще жив, а теперь его кости давно уже сгнили – фессалийский царевич по имени Иолай прибыл в Трою. Он привел из далекого Иолка сорок груженных оружием черных кораблей со сдвоенными рядами гребцов. Вместе с ним прибыли его брат Подарк, разгромивший потом амазонок, а также непобедимый быстроногий Ахилл.

– Уж не моего ли Ахилла ты имеешь в виду? – спросил Леонтий, который при упоминании о любимом герое всякий раз приходил в ужасное волнение.

– Да, именно его, Ахилла Пелида. Как раз тогда Ахилла и вывел на чистую воду хитроумный Одиссей: ведь герой, переодевшись в женское платье, скрывался среди дочерей Ликомеда. Пришлось ему все-таки отправиться на корабле в Трою.[25]

– Ну, а потом?

– Троянцы, – продолжал Гемонид, – поднятые по тревоге фригийцами, стоявшими на холмах Тенедоса,[26] выстроили свои порядки вдоль берега, и как только корабль с Протесилаем попытался пристать, закидали его острыми камнями и речной галькой.


В древности воины в битвах часто пользовались камнями. И неудивительно: в те времена железо считалось редким металлом,[27] пожалуй, еще более редким, чем золото. Достаточно сказать, что когда проводились погребальные игры в честь Патрокла, среди самых ценных призов был брус железа. Тогда же Ахилл и сказал состязавшимся:

«Встаньте, которым угодно и сей еще подвиг изведать!

Сколько бы кто не имел и далеких полей и широких,—

На пять круглых годов и тому на потребы достанет глыбы такой».[28]

Короче говоря, лишь богатые могли иметь оружие, заслуживавшие этого названия, остальные устраивались кто как мог: в дело шли камни, дубины, деревянные вилы и т. п. Битвы в XII веке до н. э. начинались обычно с забрасывания противника камнями; только потом враждующие стороны сближались и пускали в ход кулаки и дубинки. Шлемы, копья, мечи, разукрашенные щиты, о которых так много говорится в «Илиаде» и «Одиссее», были исключительной привилегией героев; кстати, после каждого поединка победитель первым делом спускался с колесницы и захватывал оружие побежденного, даже если бедняга не успел еще испустить дух.