Задерживаться в Трое было уже бессмысленно, да и опасно. Кроме того, как сказала Экто, с заходом солнца сменят охранявших пещеру стражей, с которыми она была в сговоре.

Обратный путь показался Леонтию более приятным. Прежде чем выйти из подземного хода, Экто снова завязала ему глаза, чтобы он, отойдя на достаточное расстояние, не нашел пути назад. Леонтий, не сопротивляясь, как послушный ребенок, позволил надеть на себя повязку, тем более что Экто (или, если угодно, Елена) вела юношу, приобняв его и положив голову ему на плечо, словно они и впрямь любовники. Она была так ласкова, что Леонтий, совсем перестав владеть собой, попытался ее поцеловать.

– Не надо, милый, – сказала Экто с упреком, – не забывай, что у меня есть муж, и я ему верна!

– Неправда, Елена, не надо обманывать: никакого мужа у тебя нет, а если есть, то не один, а много, и, значит, можно причислить к ним и Леонтия Гавдосского! Поверь: я сильнее всех буду любить тебя, любить до самой смерти! Да что я говорю – «до смерти», нет, и после смерти тоже… как Орфей!

Елена, то есть Экто, улыбнулась и погладила его по голове.

– Нет, о Леонтий, не собираюсь я включать тебя в число своих мужей. Уж скорее я стала бы тебе матерью. Ну, а теперь прощай, мой мальчик, и когда договоришься с Ахиллом, приходи к Двум Источникам. Я же попытаюсь выведать у Поликсены все, что ей известно о Неопуле.

ПЛАЧ АХИЛЛА

Глава XII,

в которой Фетида просит Гефеста выковать для ее сына новое оружие, а мы становимся свидетелями горя Ахилла, потерявшего своего друга Патрокла. Заканчивается глава описанием грандиозной битвы между богами у стен Трои.


Фетида вступила в бронзовый дворец Гефеста. Встретивший гостью на пороге карлик Кедалион провел ее в огромную кузницу. Там среди языков пламени в клубах дыма сидел великий искусник и, обливаясь потом, ковал бронзовые прутья. Судя по тени, падавшей от Гефеста на стены, можно было подумать, что ростом он выше Геракла, а лицом прекраснее Аполлона. В действительности же бог этот был невысок, некрасив и хром. Вокруг разлетались сверкающие искры, полыхали горны, текли реки расплавленного золота и серебра.

В углу кузницы двадцать столиков-треножников, изготовленных для отца богов, ждали окончательной отделки. Они были снабжены колесиками и во время пира могли сами и подкатывать к столу, и укатывать назад. Другим чудом техники были здесь золотые служанки, двенадцать механических дев:

«…золотые, живым подобные девам прекрасным,

Кои исполнены разумом, силу имеют и голос».[85]

То есть, по-нашему, роботов, наделенных способностью мыслить и говорить.

– Главное их достоинство в том, что я могу остановить их, когда угодно, – говорил обычно Гефест, посмеиваясь. – Жаль, нет у меня возможности делать то же самое с моей женой Афродитой. Будь я способен на это, включал бы ее по ночам, в постели, а выключал утром, едва она раскрывает рот.


В дверях появился карлик с горящим факелом.

– Мой добрый хозяин, – сказал он, – к тебе тут гостья, способная преисполнить тебя радости.

Он отступил, чтобы пропустить Фетиду. При виде гостьи Гефест действительно от радости едва не потерял голову: схватив свою палку из слоновой кости, он, хромая, поспешил ей навстречу.

– О Фетида, о свет очей моих, какое счастье видеть тебя здесь! Ты знаешь, как признателен я тебе и Эвриноме, спасшим меня от смерти в морской пучине, когда моя сука-мать сбросила меня с Олимпа.

– О дорогой Гефест, – сказала опечаленная Фетида, ласково обнимая Гефеста, – боюсь, что пришло время мне просить у тебя, умелец, помощи…

– …Ты только прикажи, о Фетида, и я с радостью, как всегда, выполню твое повеление, – почтительно отвечал ей бог.

– Тебе, вероятно, известно, с каким отвращением согласилась я на супружество с Пелеем, взявшим меня силой, – сказала Фетида краснея. – Но этого пожелал великий Зевс, и я никак не могла уклониться от его неправедной воли.

– Мне ведомо, дорогая, как ты страдала, и с того дня я всеми силами души возненавидел Пелея, хотя порой, к собственному своему удивлению, даже завидую ему, – признался неисправимый волокита Гефест.

– У нас родился прелестный ребенок, которого я нарекла Ахиллом, – сказала Фетида, начав свой рассказ, пожалуй, слишком издалека. – Едва малыш научился ходить, я отнесла его на гору Пелион и доверила заботам Хирона, который мог дать ему все полезные знания. Добрый кентавр вскормил его костным мозгом льва и медвежьим жиром, и ребенок вскоре стал таким сильным, что уже в шесть лет убил своего первого вепря. Но Калхант предсказал, что сын мой погибнет в сражении. И я, чтобы не пустить Ахилла на войну сменила ему имя и, переодев в женское платье, спрятала его среди дочерей царя Ликомеда.

– Мне эта история известна, – прервал ее Гефест, – но слышал я, что сам Ахилл рвался в битву против Трои.

Признаюсь, Фатум спросил его, какая жизнь ему больше по душе – долгая и скучная или короткая, но славная…

– …И Ахилл выбрал славу, – заключил Гефест.

– Совершенно верно. Но сейчас он находится в Троаде и предается отчаянию, ибо Гектор, сын Приама, убил самого близкого его друга, а враги похитили его оружие – дар богов его отцу.

– Твоему горю можно помочь, о моя милая Фетида, – утешил ее искусный мастер. – Сейчас я выкую для Ахилла новое оружие и доспехи – еще более прочные и прекрасные, чем те, что боги подарили на свадьбу Пелею. Если бы я мог отвести от него смертельную опасность, я и это сделал бы с радостью, но, поскольку я не наделен такой силой, пусть хоть доспехи Ахилла будут достойны его доблести.

Прежде чем приступить к работе, хромоногий бог схватил лемносскую губку и отер ею пот со лба и косматой груди. Служанки поднесли ему серебряный ящик, из которого он вынул золотые щипцы и молот. Удары молота разнеслись под бронзовыми сводами, как колокольный звон, и чем сильнее стучал бог по наковальне, тем светлее и радостнее становилось его лицо. А механические девы носились взад-вперед по кузнице: раздували мехи, раскаляли горны, плавили олово в тиглях, выливали в формы золото и серебро.

Первым делом бог огня принялся за щит: он сделал его пятислойным – два слоя из бронзы, два – из меди и один – из золота. Рисунки на центральном круге изображали Вселенную – с солнцем, луной, морем, небом, землей и созвездиями. Звезды Большой Медведицы располагались вокруг большой звезды (не Полярной ли?), которая «единая чуждается мыться в волнах Океана»[86]), то есть одна из всех никогда не скрывается за горизонтом. Затем Гефест изобразил на щите сцены из жизни двух городов: одного – мирного, другого – охваченного войной. В первом можно было увидеть брачные пиршества и праздничные шествия; во втором, осажденном, как Троя, в первых рядах нападающих выделялись позолоченные Арес и Афина. В круге, окаймлявшем центральную часть щита, Гефест воспел мирную сельскую жизнь, изобразил пахарей, жнецов и крестьян, собирающих виноградные гроздья. Затем шли сценки из жизни скотоводов – пастухи отражали нападение двух львов на стадо волов; юноши и девушки плясали там перед крестьянским домом. Все это он обрамил широким серебряным ободом, являвшим собой реку Океан.

Когда я был мальчишкой, учеником младших классов гимназии, описания Ахиллова щита привели меня в такой восторг, что я изобразил его на куске картона и подарил учительнице. Она, в свою очередь, передала его директору, и, к великой моей гордости, было решено выставить мой щит в актовом зале. Может, он и до сих пор там?!


Леонтий понимал, что в этот день ему не удастся повидать Ахилла. Да и только ли в этот… Кто знает, как долго придется ждать удобного случая.

Пелид, уткнувшись носом в пыль, лежал ничком на земле у ног убитого Патрокла и предавался отчаянию. Голова его была посыпана пеплом, хитон измазан сажей. Чуть поодаль, в уголке, плакали его друзья – Антилох, Эвдор и Писандр. В глубине шатра громко рыдали рабыни, бия себя кулаками в грудь и царапая до крови лицо.

– О женщины, – промолвил, всхлипывая, Ахилл, – чем зря рвать на себе волосы, омойте лучше тело моего бедного друга, умастите его, изувеченного, елеем, сотрите с него сгустки крови и наполните раны, нанесенные троянскими копьями, растопленным жиром животного, которому минуло девять лет. Только так вы сможете отвратить от тела Патроклова мух и не дать ему зачервиветь.

– Но тело героя сейчас даже целее, чем было при жизни, – успокоила его одна из рабынь. – Должно быть, какая-то богиня посетила нас ночью и наполнила его ноздри нектаром и амброзией.

Ахилл слегка приподнял голову, желая убедиться в правоте слов рабыни, а потом снова стал корить себя:

– О Ахилл, Пелеев сын, и не стыдно тебе оставаться в живых, коли не сумел ты сохранить жизнь любимейшему другу? Где обретался ты, когда Патрокл скрестил оружие одновременно с богом и с двумя смертными? Ты сидел на солнечном бреге, бездельник, и любовался морем! А ведь сам, помнится, клялся отцу Патрокла Менетию защищать его сына от всех напастей и вернуть живым и здоровым в Опунт с подобающими трофеями – рабынями, серебром и золотом! О лживый Ахилл, о клятвопреступник Ахилл!

Голос героя становился все мрачнее. Вдруг он исторг из своей груди такой могучий крик, что его услышали даже Зевс на Олимпе и Фетида на дне морском:

– Патро-о-окл!

«Человек таким голосом кричать не может, нет!» – подумали они.

Воины окружили жилище Ахилла, но никто не осмеливался переступить его порог. Внезапно дверь с грохотом повалилась на землю, и взорам собравшихся предстал охваченный исступлением Ахилл совершенно нагой, с налитыми кровью глазами Мгновение стоял он неподвижно в тени зеленого навеса, потом с отчаянием в глазах, словно безумный, помчался к берегу: в эту минуту он был похож на коня, удирающего от возничего.

– Патро-о-окл! снова вскричал герой, мчась по мелководью и взметая фонтаны брызг.