Крешенцо Лючано Де - Елена, любовь моя, Елена!

– Пошел прочь, старик! – закричал Агамемнон. – И не показывайся больше возле наших кораблей! Если я еще раз увижу, что ты здесь бродишь, тебя не спасет даже твоя жреческая повязка.[49] Я никогда не отпущу Хрисеиду, разве что прогоню ее, когда она состарится и будет уже негодна ни для тканья, ни для постели.

Напуганный и обиженный Хрис ушел, но найдя уединенное местечко, пал на колени и обратился к Аполлону с такой молитвой:

– О бог сребролукий, покровитель городов Хрисы, Киллы и Тенедоса, разве не на твоем алтаре сжигал я всегда самые тучные стегна быков и коз? Отомсти же ахейцам за мои слезы!

Аполлон не заставил себя упрашивать: схватил он уже упомянутый серебряный лук и на протяжении девяти дней осыпал стрелами ахейский лагерь. Сначала стрелы поразили мулов, потом – собак, за ними – женщин и под конец – мужчин. Это, конечно, метафора, ибо дело было не в стрелах, а в моровой язве, косившей и войско, и стада.

На десятый день Ахилл по совету Геры созвал совет вождей и предложил Агамемнону обратиться за помощью к прорицателю.

– О Атрид, – сказал он, – война и мор губят ахейцев! Мы должны позвать человека, умеющего гадать по внутренностям животных: пусть скажет, за что боги прогневались на нас.

Позвали Калханта – официального прорицателя ахейского воинства, того самого, что за девять лет до описываемых событий повелел принести в жертву Ифигению. Хмуро смотрел на него Агамемнон:

– О Калхант, надеюсь, больше ты не напророчишь мне несчастий?

– Не моя вина, что ты постоянно совершаешь ошибки! – молвил прорицатель, тыча в него указательным пальцем. – Ты нанес оскорбление сребролукому богу. Ты грубо вытолкал жреца, отвергнув его дары и мольбы. Ты не захотел вернуть дочь отцу и отца дочери. Так знай же, что Аполлон не перестанет чинить вред ахейскому войску до тех пор, пока длиннокудрая Хрисеида не вернется в объятия родителя своего, а в городе Хрисе не будут принесены Аполлону обильные жертвы.

– О гнусный предатель![50] – возмутился Агамемнон. – Ни разу из твоих уст я не слышал доброго слова! А теперь ты болтаешь еще о каких-то обидах, будто бы нанесенных мною богу, и требуешь, чтобы я возвратил лилейногрудую рабыню. Без обиняков скажу: Хрисеида нравится мне больше самой Клитемнестры – законной моей супруги, дожидающейся меня в Аргосе. Мне нравятся ее гладкая кожа, ее умелые руки. И все же я готов отказаться от девушки, но при условии, что ахейцы возместят мне столь большую утрату. Не оставаться же мне одному без добычи, захваченной в Фивах, где я больше всех рисковал жизнью!

– О чем ты говоришь, бесстыжий?! – изобличил его во лжи Ахилл. – Он рисковал жизнью! Да ведь я собственными глазами видел, что ты наблюдал за сражающимися ахейцами издали! Как же ты можешь требовать от нас часть добычи? С какой стати мы должны тебе ее отдать? Уж не за то ли мы обязаны тебе, что ты смотрел, как мы сражались? И кто же из нас, по-твоему, должен отказаться от своей доли?

В общем, возвращай дочь отцу, а в день, когда мы возьмем великую Трою, ты будешь щедро вознагражден. Клянусь честью, ты получишь втрое, а то и вчетверо больше того, что стоит эта рабыня.

– Нет, сын Пелея! – зло отозвался Агамемнон. – Не думай, что тебе удастся провести меня своими туманными обещаниями. Если ты так настаиваешь на возвращении Хрисеиды отцу, то знай, что я сумею возместить утрату: приду в твой шатер и заберу себе розовощекую Брисеиду.

Что ответил ему Ахилл, представить себе нетрудно. Мы не приводим здесь его слов лишь потому, что не хотим снижать эпический строй повествования. Достаточно сказать, что самыми мягкими выражениями в его устах были: «мешок с дерьмом», «ублюдок» и «сучья морда».

Разгневанный герой удалился в свой лагерь и отказался участвовать в военных действиях. Тщетно спустившаяся с Олимпа Афина пыталась уговорить Ахилла отказаться от своего решения.

Известие о его самоустранении было воспринято по-разному: троянцы возрадовались, ахейцев охватила паника. Одного только Терсита решение Пелида оставило равнодушным. Кто-то слышал, как он в ночной темноте вопрошал Афину.

– О богиня мудрости, – будто бы говорил он, – о светоносная и ясноглазая, скажи, кто, по-твоему, из ахейцев хуже: разбойник Ахилл, ворюга Одиссей или мздоимец Агамемнон? Не отвечаешь? Это значит, что все трое друг друга стоят!

Затеяв склоку с Афродитой и Ахиллом, Зевс допустил ошибку: дело в том, что все боги – кто в большей, кто в меньшей степени – «болели» за одно из двух воинств. Болельщиков, разбившихся на два лагеря, возглавляли Афродита и Аполлон (они стояли за троянцев), и Гера с Афиной (выступавшие за ахейцев). Были, правда, и такие, кто болел то за одних, то за других. Например, Посейдон сначала покровительствовал Идоменею и обоим Аяксам, а потом, когда Ахилл убил одного из его сыновей, перешел в лагерь противника. Гефест тоже поддерживал то Трою (когда он пребывал в мире с Афродитой), то греков (когда они с женой были в ссоре). И еще один пример непостоянства: Фетида помогала ахейцам, пока воевал Ахилл, но как только ее разгневанный сын укрылся в своем шатре, сразу переметнулась на сторону троянцев.

Наконец генеральная ассамблея закончилась, и все разошлись; остались только Гера и Афина.

– А вы чего сидите? – спросил Зевс. – Мне с вами не о чем больше толковать.

– Супруг мой и брат, – заговорила Гера, – я сама кое-что хочу тебе сказать. Ты самодур. Ведь все наши с Афиной старания пошли прахом! Неужели тебе угодно, чтобы подлый Парис, поправший священный закон гостеприимства, продолжал наслаждаться с Еленой?

– Да хватит этих разговоров о гостеприимстве! – взорвался Зевс. – Скажите просто, что вы все еще не можете ему простить историю с яблоком, предназначавшимся прекраснейшей!

– Какой пример ты показываешь смертным?! – воскликнула Афина, не поддаваясь на провокацию. – Ты, требующий, чтобы никто не смел желать жены ближнего!

– О зловредная Гера, о бездушная Афина, – возмущенно запротестовал Зевс, которому претили их нравоучения. – Чем вам насолила эта Троя, что вы так жаждете испепелить ее? Мне кажется, что если бы вам удалось проникнуть за ее высокие стены и съесть живьем Приама и его детей, вы не задумываясь сделали бы это. Знайте же, что я лично очень симпатизирую троянцам. Они ни разу не отказали мне в жертвоприношении, ни разу не поскупились на жертвенное возлияние или дым от жареного мяса. А что бы вы сказали, пожелай я сейчас уничтожить один из городов, которым покровительствуете вы?

– Мне дороже всего Аргос, Спарта и Микены, – невозмутимо сказала Гера. – Хочешь, уничтожь их, но тогда уничтожь и Трою!

Двое против одного! Даже хуже: две взбешенные женщины против одного мужчины, которому и ссориться уже расхотелось. В общем, Гера и Афина одержали победу, и Зевсу пришлось смириться с мыслью, что Троя должна пасть.

Прежде всего надо было решить вопрос, как возобновить сражения и сделать их еще более ожесточенными. Афине пришла в голову идея: в обличье троянского воина Лаодока она отправилась с визитом к вождю ликийцев Пандару.

О славный Пандар, – сказала преобразившаяся богиня, – почему бы тебе, искуснейшему из лучников на свете, тебе, пообещавшему Аполлону в жертву двух первородных агнцев, не выпустить одну из своих метких стрел в сердце тщеславного Менелая? Если ты поразишь эту цель, Парис сын Приама, будет тебе очень признателен!

Польщенный Пандар не стал долго раздумывать, а, выбрав из колчана новенькую стрелу, натянул тетиву, прижался щекой к воловьей жиле, прицелился в сына Атрея, все еще бродившего по лагерю в поисках Париса, и выстрелил. Но Афина, направляя удар, сознательно сделала так, чтобы стрела не попала Менелаю в сердце, а лишь слегка задела его бок. Светлоокая дочь Зевса

«…возбраняет стреле смертоносной

К телу касаться, ее отражает, как нежная матерь

Гонит муху от сына, сном задремавшего сладким»[51]

в которой мы присутствуем при второй битве между греками и троянцами и при попытках установить обстоятельства гибели Неопула. Вместе с Леонтием и Гемонидом мы посетим оракул Аполлона в Фимбре и во время этого путешествия услышим полную драматизма историю Троила.

Наставления Зевса не возымели никакого действия. Наоборот, никогда еще столько богов не шаталось по полю битвы. Даже такой узкий специалист, как Арес, которому в силу его профессии надлежало оставаться беспристрастным, тоже пошел на поводу у событий и, приняв облик простого наемника, стал воевать на стороне Приама. Известие об этом, а также продолжительное отсутствие Ахилла повергли ахейское войско в глубочайшее уныние: греки потеряли Ахилла, а противник приобрел Ареса – было из-за чего горевать!

А когда Пандар ранил Менелая, вражда между двумя противоборствующими лагерями вспыхнула с еще большей силой: греки обвинили троянцев в том, что те нарушили соглашение, а троянцы отвечали, что, грабя чужие земли, нельзя требовать от ограбленных корректного поведения.

После ухода Ахилла во главе ахейцев стал Диомед, сын царя Аргоса Тидея (не путать с Диомедом, у которого были плотоядные кони). Именно ему принадлежала заслуга в том, что грекам удалось устоять под натиском троянцев. Диомед был вездесущ: едва заметив, что перевес сил на стороне противника, он тотчас вмешивался в битву и восстанавливал равновесие. Диомед

«Реял по бранному полю, подобный реке наводненной,

Бурному в осень разливу, который мосты рассыпает».[52]

Злые языки утверждают, будто энтузиазм Диомеда объяснялся тем, что он влюбился в Елену, влюбился с первого взгляда и потому воспринял ее похищение как личное горе.

Подстрекаемый Афиной, Диомед бурей налетал то на Пандара, то на Энея. Первого он убил очень эффектно, поразив стрелой в рот и нажимая древко до тех пор, пока наконечник стрелы не вышел у несчастного под подбородком; второго он ранил поднятым с земли огромным камнем. Диомед чуть было не прикончил поверженного Энея ударом меча, но Афродита спасла раненого, укутав своим волшебным плащом.[53] В сумятице боя сама богиня была ранена, и Диомед при виде обливающейся кровью (к великому удовольствию Афины) Афродиты воспользовался случаем и стал осыпать ее оскорблениями: