Первой из сонма явилась Афродита: богиня любви только что встала с постели и накинула длинный до пят легчайший льняной пеплум, на сей раз распахнутый спереди – да так, что можно было видеть ее знаменитый пояс.

– Прикройся! – повелел ей Зевс, и Афродита тотчас сообразила, что момент для подобных вольностей не очень подходящий.

Вскоре прибыли и остальные: кто бегом, кто не успев как следует одеться, кто еще не окончательно проснувшись. Слух о том, что Зевс накричал на одну из богинь, уже облетел Олимп, и все – в первую очередь нимфы, – скромно потупив взоры, расселись на ступенях амфитеатра. Даже появление Гефеста, вызывавшего обычно приступ веселья своей нелепой походкой, в это утро прошло незамеченным. Каждый занял надлежащее место в Долине Совета (то есть в седловине между двумя вершинами Олимпа) и молча ждал, когда отец богов сообщит о причинах своего гнева.

– О отпрыски Великой Матери, – начал Зевс, – я велел созвать вас на симпосий, чтобы вы раз и навсегда запомнили, кто командует на Олимпе. Скажу яснее. Я хочу, чтобы вы знали: один только Зевс имеет право решать, виновен или не виновен какой-нибудь смертный в том или ином проступке, и лишь Зевс может установить ему меру наказания. Все остальные, даже если они считают себя обиженными, в крайнем случае могут пожаловаться мне, и опять-таки я, только я, вынесу свой приговор! Любая инициатива, проявленная без предварительного совета со мной, отныне и навсегда будет рассматриваться как оскорбление, нанесенное лично мне, и потому строжайшим образом караться.

По рядам собравшихся пробежал ропот. Боги недоуменно переглядывались: кто это осмелился вершить правосудие самолично? И кто сорвал планы Тучегонителя?

– Вчера на троянской равнине, – продолжал Зевс, – Афродита бессовестно вмешалась в поединок грека и троянца. Она прервала единоборство, которое, по моему замыслу, должно было положить конец бессмысленной войне, и сделала все возможное, чтобы погубить отважного Менелая. Она согнула ему копье, сломала на тысячу осколков меч, а под конец, когда бедняга, несмотря на помехи, уже чуть было не одержал победу, буквально увела у него из-под носа противника, прибегнув к старому фокусу с темным облаком.

– Я никогда не осмелилась бы на такое, – сказала, поднимаясь с места Афродита, – если бы не видела собственными глазами, как Гера и Афина вышли на поле битвы и стали – одна по правую, другая по левую руку Атрида. Спроси сам у Афины, не она ли первая замедлила полет Парисова копья!

– Если бы копье метал сам троянец, я бы его не тронула, – тотчас же парировала ее выпад Афина. – Но поскольку копье это направляла ты, я сочла возможным вмешаться – хотя бы для того, чтобы восстановить равновесие сил!

– Зевс только что сам назвал эту войну бессмысленной, – уточнила Афродита, а ты и вон та, вторая, которая прикидывается сейчас глухой, хотите, чтобы она обязательно продолжалась. Не вмешайся ты вчера, война бы уже окончилась: Менелай потерпел бы поражение, а Елена, к своей радости, преспокойно осталась бы в Трое.

– Я прекрасно все слышу, о самая бесстыжая из богинь! – вскричала возмущенная Гера. – А молчу потому, что не нахожу твои слова заслуживающими внимания!

– Не достаточно иметь уши, чтобы не быть глухой, – тут же нашлась Афродита. – Так и коровы могут гордиться тем, что они слышат!

От сравнения с коровами Гера утратила последние остатки self-control.[42] Царица Олимпа набросилась на соперницу, как фурия, – Геракл и тот не смог бы ее удержать.

– Да кто ты такая?! Ты же хуже pornai.[43] Такие ошиваются возле военных лагерей и отдаются солдатам за просяную лепешку. Да что я, глупая, говорю?! Теперь pornai возненавидят меня за сравнение с тобой: их, бедняжек, толкает на это голод, а ты отдаешься просто так, вернее, тебе доставляет удовольствие отбивать мужей у других женщин.

– О благородная Гера, прости, если я тебя обидела, – с притворным раскаянием воскликнула Афродита. – Но не могу не заметить, что если бог ищет любви на стороне, значит, жена его больше не волнует. Не веришь, спроси у Зевса!

Ослепительная молния прервала эту перепалку.

– Умолкните, вы, женщины! – рявкнул Зевс, которому совсем не понравился пример с богом, ищущим любви где-то на стороне. – Стыдись, Гефест, неужели ты не можешь урезонить свою жену?

Гефест вздрогнул от неожиданности, но тотчас нашелся и вежливо запротестовал:

– О Кронид,[44] сколько раз я пытался сделать это, но ты сам не пожелал мне помочь. Помнишь, однажды ночью, когда она спала с Аресом, я даже поймал эту парочку в бронзовую сеть! И какому наказанию ты, наш господин, подверг ее? Никакому. А как защитили мою честь остальные боги, когда я продемонстрировал им пойманных в сеть голых любовников? Они только посмеялись. Ведь я же застал их на моем брачном ложе! И потому, памятуя о таком прецеденте, могу только сказать: перед вами, о боги, Афродита – такая, какая уж есть и какой она вам нравится!

Последние слова Гефеста потонули в смехе (как вы сами понимаете, олимпийском). Историю с бронзовой сетью все действительно считали ужасно смешной. Вот как передавали ее на Олимпе злые языки.

Однажды сплетник Мом сказал Гефесту:

– Я слышал, твоя жена изменяет тебе с Аресом.

– Это невозможно, – ответил Гефест. – Афродите ненавистна война, а Арес ведь бог войны.

– Она ненавидит войну, но любит воителя.

– Ты клевещешь на нее, о Мом. Впрочем, все знают, какой ты лгун.

– Если не веришь, сделай вид, будто отлучаешься, и надолго, а сам проследи за своим брачным ложем.

– Я бы поверил тебе, – сказал Гефест, – но ты-то откуда знаешь, что делается в моей постели, когда меня нет дома?

– Мне сказал Гелиос. Каждое утро проезжает он по небу на своей солнечной колеснице, и ему сверху все видно.

Подозрение – кому это неведомо – точит человека, как червь: западает в душу, и от него уже не избавиться, а Гефест, хоть он был и бог, в этом смысле мало чем отличался от смертных. Слова Мома лишили его сна: Афродита так красива, а у этого бесноватого Ареса в довершение всего была кличка «бог с торчащим членом». И вот однажды, измученный сомнениями Гефест с помощью своих механических ассистенток[45] выковал из бронзы тончайшую, но очень прочную сеть и растянул ее под простыней на своем ложе.

– Афродита, любовь моя, – сказал он жене, – я отправляюсь на Лемнос доделывать механическую колесницу для Зевса и вернусь только завтра к вечеру.

А вернулся он, естественно, среди ночи и застал Афродиту в постели с богом войны – оба они, голые, запутались в ужасной бронзовой сетке. Афродита билась в истерике, а Арес грозился все разнести, если его сию же минуту не освободят. Но прежде, чем распутать сеть, бедный Гефест созвал в опочивальню всех богов, чтобы они могли убедиться de visu[46] в факте измены. На призыв Гефеста с восторгом откликнулись одни лишь боги: богини отказались лицезреть голого Ареса.

Собрание, как вы догадываетесь, было весьма бурным. Аполлон, например, не упустил случая и поддел юного Гермеса:

– Бьюсь об заклад, ты охотно сам согласился бы оказаться в этой сети – лишь бы побыть вместе с Афродитой.

– Конечно, согласился бы, – ответил, краснея, Гермес. – И если наш добрый Гефест не возражает, я сейчас же готов занять место разгневанного Ареса.

– Да и я с радостью влез бы в ловушку, – признался Посейдон. – Просто не понимаю, почему Арес так рвется на свободу!

– Умолкните же! – вскричал Гефест, которому в этот момент было не до шуток. – Я не выпущу Ареса, пока он не даст мне столько золота, сколько я заплатил Зевсу за разрешение взять в жены Афродиту. И пусть Зевс, который сейчас все это видит, заставит Ареса выполнить мое условие.

– Золото дам тебе я, – вскричал взволнованный Гермес. – Я, я тебе дам золото!

– Нет, это я тебе его дам! – перебил его Посейдон, но тут же осмотрительно добавил: – Если, конечно, Зевс позволит.

Однако Зевс не пожелал вмешиваться. Он понимал, что Гефест слишком некрасив и потому недостоин прекрасной Афродиты. Можно понять бедняжку, иногда позволявшую себе некоторые вольности. Если уж на то пошло, он и сам едва не оказался в этой проклятущей сетке.

В общем, скандал окончился без всяких последствий для любовников и вынужденным смирением Гефеста. Позднее у Афродиты была любовь еще и с Гермесом, и с Посейдоном – она отблагодарила их таким образом за то, что в тот день они сумели по достоинству оценить ее красоту. От первого у нее родился сын по имени Гермафродит. Был он наполовину мужчина, наполовину женщина. А от второго – еще два сына.


Но вернемся к симпосию. Вторым запротестовал Аполлон.

– О Кронид-тучесгуститель! – воскликнул он. – Я отказываюсь тебя понимать! Этой ночью усердный Гермес вдруг разбудил меня словами: «Ну-ка, вставай, Аполлон, да поскорее, Зевс желает с тобой говорить». И я примчался в надежде, что смогу быть здесь полезен. Теперь выяснилось, что нуждаешься ты вовсе не во мне, а в Гере, Афине и Афродите, притом по делу, которое меня совсем даже не касается. Позволь же спросить: зачем ты велел поднять меня в такую рань? Известно ли тебе, что по твоей вине солнце сегодня встанет на час позже?

– Не я помешал Аполлону, – вскричал вконец разгневанный Зевс. – Это Аполлон своим постоянным вмешательством препятствует нормальному ходу Троянской войны. Может, ты забыл о своих кознях против ахейцев? И о моровой язве, которая на протяжении многих дней косила их войско?

Тут я (хотя у меня нет под боком музы-вдохновительницы, помогавшей Гомеру, когда он писал первую песнь «Илиады») не могу не рассказать и об Ахилле Пелиде, о его гневе, «который ахеянам тысячи бедствий содеял».[47] Так что уж не взыщите, если мне придется вторично прервать свой рассказ о ходе генеральной ассамблеи богов.

За первые девять лет осады Трои ахейцы сожгли и разграбили почти все селения в округе. В двух из этих селений – а именно в Фивах[48] и Лирнессе – были похищены две прекрасные девушки – Хрисеида и Брисеида, соответственно дочери Хриса и Бриса. При разделе добычи первая – настоящая красавица – досталась Агамемнону, а вторая (и по красоте занимавшая второе место) – Ахиллу. Несчастный Брис с горя покончил жизнь самоубийством, что же до отца Хрисеиды, то этот настойчивый жрец храма Аполлона пришел к шатру Агамемнона с богатыми дарами и с твердым намерением вернуть свою дочь. К сожалению, у Агамемнона в то утро было отвратительное настроение.