Кэтлин Тессаро - Элегантность

В то время как красота представляет, собой природный дар, дар свыше, элегантность, изящество и стильность – понятия гораздо более демократичные. Чтобы научиться выглядеть элегантно, изящно и стильно, нужно всего лишь немного самодисциплины, внимательный глаз, а также здоровый настрой и чуточку усилий. Так что самая обыкновенном девушка, окинув себя честным критическим взглядом и проявив прилежание в совершенствовании своих мыслей и характера, очень скоро обнаружит, что расцвела, как оперившийся лебедь. Время, которое она проведет наедине с собой, отгородившись от суетности мира, пойдет ей на пользу и закалит ее. Самодисциплина поможет ей с изяществом, мужеством, и достоинством перейти рубеж старости, а, кроме того, к ней придет умение понимать, сочувствовать и сопереживать – a что как не это делает женщину привлекательной для окружающих!

Делая очередной глоток чая, я тянусь к туалетному столику и беру блокнот с отрывными листками-липучками и ручку. Из всех удовольствий, существующих в мире, самым роскошным я считаю чтение с утра в постели с кружкой свежезаваренного дымящегося чая. Повыше подоткнув под спину подушки, я задумываюсь.

Что значит быть красивой? Иногда я кажусь себе очень даже привлекательной, но могу ли я считать себя красивой? Или я принадлежу к тому числу женщин, которым следует «взглянуть в лицо неприятным правдивым фактам»?

Вообще-то этим вопросом лучше не задаваться в девять утра, валяясь неумытой, нечесаной, в измятой ночной рубашке в постели. (Выбросить на помойку этот пережиток прошлого я до сих пор не сподвиглась.) Гоню от себя эту мысль и решительно отрываю от блокнота новый листок-липучку. «Красота не является гарантией счастья, – уверенно пишу я. – Бороться надо за элегантность, изящество и стиль». Этот листок я приклеиваю рядом с первым на зеркало платяного шкафа. Мой муж, который одевается для радиоспектакля на Би-би-си, устало вздыхает.

– Я искренне надеюсь, что мы не превратимся в эдакую образцовую семейку, у которой по всем углам расклеены искрящиеся остроумием памятки на все случаи жизни, – ворчит он, доставая из шкафа подтяжки и поношенную оксфордскую рубашку, подаренную ему матерью два года назад. – Я не хочу, чтобы наш дом был похож на комнату в воскресной церковной школе.

– А что ты имеешь против воскресных церковных школ? – легко парирую я. – Между прочим, если закрыть дверцу гардероба, то этих бумажек не будет видно.

– И все равно, – продолжает настаивать он, засовывая ногу в штанину допотопных брюк, – я думаю, на этом стоит остановиться. Я не хочу, одеваясь по утрам, видеть перед носом лозунги вроде «Кому сейчас легко?», «Не так все запущенно» – или как там теперь принято выражаться.

– Ну что ж, буду держать их при себе, – говорю я, чтобы поскорее закончить разговор.

Мне вдруг приходит в голову, что раз его не будет весь день, то у меня есть возможность сходить в спортивный зал. Осененная новой идеей, лезу под кровать и выуживаю оттуда покрытую слоем пыли сумку, в которой до сих пор валяется мой скомканный костюм для тренировок.

Вот и отлично – уже, считай, полдела.

Но мой муж, похоже, еще не закончил. Он отрывает от зеркала только что приклеенную мною бумажку и внимательно изучает, что на ней написано: «Красота не является гарантией счастья. Бороться надо за элегантность, изящество и стиль».

– Что все это значит, Луи? Ты же не собираешься стать всеобщим посмешищем? Кстати, как у тебя дела с психотерапевтом?

Копаясь в памяти, пытаюсь сообразить, где у меня завалялись лосины и нормальные носки… Вдруг срываюсь с места и несусь к корзине с грязным бельем.

– Нет, я не собираюсь становиться всеобщим посмешищем, – уверяю я мужа, роясь в груде нестираного барахла. – А с психотерапевтом у меня все отлично. Просто я пытаюсь совершенствовать себя, вот и все. Хоть что-то для себя сделать. – Мои слова, судя по всему, не убедили его, поэтому я меняю тактику. – Я имела в виду, что мне хочется, чтобы ты гордился мной.

Выражение его лица смягчается.

– Но… Тыковка, я и так горжусь тобой. Ты замечательная девчонка. – Он целует меня в лоб и гладит по головке. – Ты очень хорошая девчонка и очень хорошая Тыковка.

– Ну спасибо, – с улыбкой отвечаю я. – Только не мог бы ты сделать такое чудовищное одолжение и перестать называть меня Тыковкой?

Вид у него такой, словно он только что получил пощечину.

– Не называть тебя Тыковкой?! А что в этом такого плохого?

– Нет, я понимаю, что ты употребляешь это слово в качестве ласкового прозвища, но оно так несимпатично звучит. Сразу представляется что-то толстое, круглое и тяжелое. Нельзя ли нам выбрать вместо него какое-нибудь другое прозвище? Что, если ты будешь называть меня, например, «сладкая моя» или «ангел мой» или… ну, я не знаю… А может, «красавица моя»?

Он хмурится.

– Ну хорошо, а как насчет такого – «прелесть моя»? По-моему, очень мило. А ты как считаешь?

– Я всегда называл тебя Тыковкой. Ты моя Тыковка, – решительно заявляет он.

– Нет, это понятно, но ведь никто же не запрещает нам изменить мое прозвище? Не так ли? – Я пытаюсь умиротворить его, обняв за шею, но он отстраняется и тянется к стулу, чтобы снять со спинки пиджак.

– Нельзя изменить прозвище ни с того ни с сего только потому, что вдруг приспичило. В конце концов, это твое прозвище, но называю тебя так я, а мне оно не нравится. С этой «моей прелестью» я буду как дешевый пират из дурацкой пантомимы.

– Ну хорошо. Я, собственно, не настаиваю, просто прошу, чтобы ты придумал мне какое-нибудь более привлекательное прозвище… Ну, не знаю… Если это непременно должно быть что-то съестное, пусть будет, например, Горошинка. Ведь горошинка по размерам куда меньше тыквы.

– Луиза, я не какая-нибудь сюсюкающая стареющая красотка. – Он вздыхает и, прикрыв глаза руками, пытается сосредоточиться, потом наконец изрекает: – Вот, придумал – Колбаска. Это мое последнее предложение.

– Колбаска!

– Луиза, я англичанин, и ты это знала, когда выходила за меня. Я не могу называть свою жену Горошинкой, или Ягодкой моей сахарной, или какими-то там общепринятыми обращениями из раздела десертов.

– Но Колбаской-то ты же почему-то можешь меня называть!

– Ну хорошо, не обязательно просто Колбаской, можно Колбасочкой. – Он улыбается. – По-моему, симпатично.

У меня недоуменный вид – теперь его слова меня не убедили.

Он пожимает плечами.

– И кроме всего прочего, у меня прямо сейчас нет на это времени. Я должен идти. – Он направляется в коридор, забрав с журнального столика у двери свой сценарий. Наклонившись, он чмокает меня в лобик и говорит: – Ну пока, Колбаска, до вечера.

Дверь за ним закрывается.

Я возвращаюсь в спальню и там долго смотрю на пыльную спортивную сумку и старые обвисшие треники. Какой смысл корячиться, предпринимать все эти усилия, если в итоге все равно не станешь красивой, а самое трепетное из прозвищ, какое может придумать для тебя муж, – это Колбаска?

Словно загипнотизированная пением сказочной сирены, я чувствую, как постель манит меня обратно, подальше от спортивного зала и этой бессмысленной погони за самосовершенством. В конце концов, в моем распоряжении есть всего-то несколько драгоценных часов, которые я могу провести в состоянии полного покоя и забвения, пока не вернется муж. Дыхание мое постепенно замедляется, веки тяжелеют.

И тут я вижу припорхавший, как бабочка, маленький желтый листок, брошенный моим мужем на подушку. Читаю: «Красота не является гарантией счастья. Бороться надо за элегантность, изящество и стиль». Я подбираю его и снова прикрепляю к зеркалу.

– Я не тыква, – говорю я, обращаясь к своему отражению. – И не колбаска.

С этими словами я поднимаю с пола спортивную сумку и торопливо выхожу из спальни. Пока не передумала.

Пятница, семь пятнадцать утра. Я собираюсь на работу. В душе по-прежнему мечтая быть актрисой, я зарабатываю деньги совсем другим – продаю билеты в кассе небольшой актерской студии на Чаринг-Кросс.

Муж еще спит на своей половине нашей широченной кровати, и я одеваюсь в темноте. После разборки в шкафу у меня не осталось почти ничего, что можно было бы выбрать, поэтому я натягиваю джинсовый сарафан и розовую оксфордскую блузу. Сарафан трещит на мне по швам – собственно, поэтому я и не носила его все эти годы. Застегиваю молнию и вытягиваюсь в струнку, словно сдавленная жестким корсетом. Пытаюсь вернуться в свое обычное сутуловатое состояние и чувствую, что почти задыхаюсь. Надеваю темно-коричневые туфли-лодочки, в которых была на собственной свадьбе. После недавней «большой отбраковки» это единственная оставшаяся у меня обувь на высоких каблуках. Пройдясь в них по квартире, я чувствую себя в них эдакой маленькой Мэрилин Монро. Ноги мои уже много лет не знали ничего, кроме дешевеньких спортивных полуботинок и протертых кед, так что сейчас я испытываю очень странное ощущение. Расчесываю волосы на косой пробор, закалываю их сбоку дешевой блестящей заколкой и крашу губы красной помадой. Перед уходом мельком вижу в прихожей в зеркале свое отражение.