— Ой, что вы, зачем? — удивилась Тина.

— Да не для тебя это, для собаки! — сказал он и стал выгружать прямо на пол пакеты с крупой, чтобы варить сенбернару суп, целый тюк картошки, огромный пакет мясных косточек из специального магазина и на всякий случай пакет сухого корма.

— Давайте шампанского выпьем! — беспомощно взывала Тина, видя, как покрывается грязными пятнами ее недавно вымытый пол. — Я здесь сама все разберу!

— Выпьем, давай бокалы!

Бутылка шампанского была откупорена в секунду, раздался хлопок, вино, пенясь, грянуло вниз.

— С наступающим! — Зазвенел хрусталь, переплелись звонкие голоса.

— Спасибо тебе! — обнял Тину Барашков.

— Да ты что! Тебе спасибо! — ответила она.

— Аркадий! Go home! — поволокла Барашкова к двери Людмила. — У нас из-за этой собаки дома еще шаром покати! Ладно дочка к друзьям уйдет, а так — просто стыд и позор!

— Да посидите еще! — жалобно сказала Тина.

— Нет, правда не можем, — как бы извиняясь, улыбнулся Аркадий. — Надо дома хоть салат какой-нибудь соорудить, а то времени уже черт знает сколько!

Тина смотрела на эту суетящуюся и одевающуюся в коридоре пару и думала, хотела бы она сейчас идти домой с Барашковым вместо Людмилы. И ответила себе: «Нет, пусть все остается на своих местах. И хорошо, что так все вышло».

— Ну, Лорд, пока! — Люда выглянула из коридора в комнату. — Смотри! Смотри! — вдруг захохотала она и потащила Барашкова за рукав. Заглянул и он.

Место, где сидел Лорд, не изменилось. Он не сдвинулся ни на сантиметр. Но поза! Его поза! Он уже не сидел с печально опущенной головой, а лежал, занимая собой целый прикроватный коврик. Голова его покоилась на лапах, глаза были все так же опущены, но брови тревожно и просительно подрагивали, будто собака хотела сказать: «Ну, вы там собираетесь, я это знаю. Но, может быть, будет лучше, если я с этого коврика никуда не пойду? Мне этот коврик подходит. Я, пожалуй, остался бы здесь. Если позволят…»

— Да оставайся, Сеня, оставайся! — сказала Тина и в первый раз осторожно погладила его по спине.

Барашков с женой на цыпочках, чтобы не привлекать внимание собаки, прошли по коридору и с облегчением закрыли за собой дверь, а сенбернар остался на коврике, и вид у пса был такой, будто он размышлял: «Они думают, что я не заметил, как они смылись. Пусть думают. Но эта женщина, кажется, добрая. Хорошо меня угостила… — Тут с ладони Тины опять исчез кусочек колбаски. Мысли пса потекли дальше: — Здесь пахнет мышами… В общем, знакомый животный дух».

— Сеня ты Сеня! Бедолага мой! — уже безбоязненно гладила его Тина. — А может, надо было назвать тебя Чарли? Нет, это было бы предательством! — Она тут же отогнала от себя эту мысль, подошла к столу и, взяв клетку с мистером Ризкиным, поднесла к боку сенбернара. — Это твой друг. Приучайся потихоньку, — сказала она, но собака не повернула морду. — Не сразу, конечно, но привыкнешь! Ко всему привыкают!

Тина вздохнула, задумалась о чем-то, присела рядом с собакой на пол. Мистер Ризкин освоился быстрее всех и заботливо начал чистить задние лапки. Собачья шерсть приятно грела Тине больной бок. Стрелки часов медленно двигались к наступлению последнего часа уходящего года. Вдруг Сеня тоже вздохнул, повернулся на бок и вытянулся на коврике поудобнее.

В фешенебельном доме, принадлежащем московскому правительству, собирались гости.

— О! Только все свои! — говорила по телефону, расхаживая . по квартире в нарядном брючном костюме, хозяйка дома. — Обе дочки с мужьями, обе внучки с куклами, — лучезарно улыбнулась она, сверкнув новыми зубами и по дороге с удовольствием взглянув в зеркало. Хозяйку было невозможно узнать. Ее прежние голубые волосы Мальвины были надежно выкрашены в золотисто-русый цвет, который необыкновенно шел к ее новому лицу. Гладкая нежная кожа, практически без морщин, была покрыта ровным загаром; двойной подбородок бесследно исчез, шея высилась из выреза костюма дорической колонной. Приехавшая с опозданием старшая дочь, по ряду обстоятельств впервые увидевшая мать после операции, не могла скрыть своего удивления:

— Мама, ты выглядишь лучше меня!

— И меня! — сказала подошедшая младшая.

— И меня! — пробасил муж, который с трудом узнавал жену в этой женщине с совершенно непривычным для него молодым лицом. Ему даже казалось, что в молодости оно было все-таки не так красиво… Но, во всяком случае, его устраивало, что теперешнее лицо очень нравилось самой жене, и значит, он тоже был доволен.

— Мама, ты должна дать мне телефон своего доктора! — сказала старшая дочь.

— И мне! — сказала младшая.

— Знаете, девочки! — вздохнув, сказала мать. — Я, конечно, рада, что смогла пройти через это, и мне нравится мое теперешнее лицо, но все-таки у меня появилось ощущение на уровне подсознания, — дама кокетливо ткнула пальцем в прическу, определяя, где именно оно у нее находится, — что в Швейцарии мне сделали бы операцию лучше! Поэтому все-таки надавите на своих мужей и поезжайте туда! Там спокойнее и приятнее!

Девочки переглянулись, каждая прикинула свои возможности, и гуськом отправились за матерью к столу сделать последние приготовления к общему празднику.

Ника Романова в этот же час, пританцовывая, расчесывала перед зеркалом свои роскошные темные волосы. Вот был сделан последний мазок помадой, и девушка крикнула:

— Мам! Ну, я готова! Сейчас ухожу!

Нонна Петровна поспешила из кухни с большим пирогом в руках.

— Поешь перед дискотекой, а то закатишься на всю ночь!

— Да там будет шведский стол! — Но пирог издавал такой заманчивый запах, что Ника все-таки отколупнула корочку. — Вкусно как, мамочка! — с набитым ртом проговорила она.

«А ведь еще совсем недавно она говорила так, что невозможно было ничего разобрать! А теперь звуки выговаривает четко, а мы этого уже не замечаем!» — подумала мать и притянула девушку к себе.

— Все-все, хватит! Помаду размажу. — Ника привычно сунула руку в карман за носовым платком, но вытянула оттуда вместо платка какие-то листочки. Удивилась, быстро пробежала их глазами, нахмурилась.

— Что это у тебя? — спросила мать.

— Да ну, ерунда всякая! Пусти! — Дочь сделала попытку бежать, но недаром Нонна Петровна фигурой походила на бульдозер.

— Стой! Дай-ка сюда! — Она властно сунула руку в карман куртки.

— Ну вот, я опаздываю! — затрещала Ника. — Сейчас за мной уже придут! — И, посмотрев на себя последний раз в зеркало, устремилась к выходу. Навстречу ей в дверь шумно ввалилась компания из пяти человек. Особенно выделялся высокий парень, по-хозяйски обнявший Нику за плечи. Она ласково и кокетливо прильнула головкой к его плечу. — Ну, пока, мам!

«Ох, ветреница! — покачала головой мать. — Серега где-то на Дальнем Востоке, а тут уже новый ухажер! — Женщина вздохнула, присела на диван, надела очки. — Да ведь надо правду сказать, дочка после операции стала опять хорошенькая! И губа у нее совсем не торчит!» И она поднесла листочки к глазам.

«Что это такое? Расписка! В получении денег! От Сереги! — Нонна Петровна охнула. — Значит, доктор-то и вправду денег не брал! Это же она дружку своему все спровадила, потому и молчала! Ой Боженька, горе мое!»

Нонна Петровна накинула шаль и побежала к соседке звонить. Но когда в трубке пропели длинные гудки и послышался щелчок соединения линий, она растерялась, не зная, с чего начать.

— Алло! — отозвался равнодушный сонный голос.

Азарцев все это время спал. А когда не спал, лежал в одном и том же положении на диване, не зажигая света, прокручивая в воображении картины своей жизни.

— Дерьмо! Какое все дерьмо! — говорил он, снова засыпал и видел перед собой то маленькую Олю, то молодую Юлю, то еще красивую Тину, то родителей, то каких-то малознакомых людей. И все время виделось ему, что шаг за шагом он делает какие-то неверные поступки, совершает ошибки и все люди начинают быстро отодвигаться от него, удаляются, удаляются и совсем исчезают.

«Сначала умерли родители, потом исчезла Тина, погибла Оля. Я — дерьмо!»

В это время и зазвонил телефон, и после молчания в трубке раздался сбивчивый голос. Он даже вспомнил имя тетки, звонившей ему сейчас, но называть ее по имени-отчеству не стал. Она сбивчиво рассказала ему про деньги и попросила прощения.

— Мне это уже глубоко безразлично! — ответил он ей и бросил трубку.

Телефон зазвонил снова.

— Какого черта вам нужно? — спросил он, думая, что это опять та тетка. Но это была его бывшая пациентка. Аня Большакова продолжала делать новогодние поздравления.

— С наступающим Новым годом, дорогой вы мой человек! — ласково пропела она и рассказала Азарцеву, что он почти сам Господь Бог, ибо может сделать из ничего такие распрекрасные носы, глаза и уши.

«И животы, и груди… И много еще чего», — хотел добавить Азарцев, но промолчал, потому что и эта похвала была ему теперь безразлична. Чуткая пациентка перешла к тому, как замечательно он помог лично ей и что теперь с ее прекрасным носом она играет премьеру, на которую приглашает его, и Азарцев, совершенно не вникая в суть того, что она говорила, поздравил ее с успехом.

— А знаете, доктор, — вдруг кокетливо сказал ее голос на другом конце провода, — ведь у нас с вами есть общие знакомые! — Аня в течение вечера уже выпила несколько бокалов шампанского, и по мере того, как уменьшался список ее знакомых, голос ее становился все более кокетливым, а мозги работали все хуже. Сейчас она напрочь забыла об обещании, данном когда-то Тине.

— Следуя Ветхому Завету, все мы дети одного отца, — вяло сказал Азарцев и хотел отключить связь, но пациентка быстро продолжила:

— Но что интересно, и меня и ее оперировали в одно время!

— Кого? — совершенно без всякого интереса спросил Азарцев.

— Так Валентину же Николаевну! Вы разве не знали? — восхищенно заорала пациентка, в восторге оттого, что она приносит такую потрясающую весть.