— Дура, дура! — орал ей в лицо попугай.

И Тине хотелось исчезнуть самой. От звуков и от видений. Утянуться куда-нибудь в щель, в окно, просочиться сквозь потолок. Иногда во сне это удавалось. Тогда тело ее странно вытягивалось, сливалось с воздухом и оказывалось на свободе. Иногда же те, кто был в это время в комнате, набрасывались на нее, валили на пол, топтали ногами. Птицы, вырываясь из клеток, клевали ей голову. Но так или иначе, всегда наступал конец кошмару. После таких видений Тина не плакала. Она просыпалась усталая, злая. И когда Азарцев приходил к ней наяву, не могла понять, в самом ли деле он приходит для того, чтобы помочь, или только чтобы доказать себе, что он, благородный человек, не бросает ее, Тину, из жалости. Ночевать он не оставался, и она из гордости никогда не спрашивала его теперь, куда же он уезжает от нее. Едет ли он в свой старый дом, где не раз бывала и она, Тина, или на новую квартиру, где живет с дочерью Юлия. Тина не может выносить этих мыслей.

— Не хочу больше, чтобы ты приходил! — Она говорила так много раз. Когда он пытался остаться с ней, она говорила: — Зачем? Ты ведь все равно не останешься навсегда? Лучше уходи, я устала.

Сегодня он повернулся и ушел сам.

Ну что же, она сама этого хотела. Пусть так, тем лучше! Но все-таки, пройдя в прихожую и накинув цепочку на дверь, Тина горестно вздохнула, ибо в каком-то дальнем уголке ее сознания все-таки раздался слабый сигнал о том, что такая позиция опасна, вредна, нежизнелюбива. Но Тина быстро подавила этот сигнал, вернулась на кухню, вытащила из шкафчика под окном заначку — плоскую, наполовину еще полную, сделанную в виде фляжки бутылочку армянского коньяка. Тина берегла коньяк. Он действовал на нее лучше вина. Иногда она пополняла запасы. Как правило, это было в те дни, когда ей удавалось заработать побольше. Коньяк она пила только тогда, когда ничего другого в доме не оставалось. В этом она еще могла себя контролировать. Сейчас был как раз такой момент. Она отвинтила металлическую круглую пробку, сделала большой глоток. Коньяк обжег пищевод и желудок.

«Все равно, — сказала она себе. — Пусть будет так». Если бы ей удалось еще хоть немного поспать без сновидений! Она схватила одеяло и потащила его назад из кухни. Она хотела быстро, не теряя времени, пока не наступило оцепенение, снова под него забраться, но почувствовала, что мокрая ночная рубашка на животе и груди противно холодит кожу. Это ощущение могло испортить все наслаждение. К тому же ноги у нее тоже замерзли, что в общем-то было и неудивительно, потому что она как соскочила с постели, так и стояла босиком на холодном полу. Поэтому Тина решила сначала принять ванну. Слава Богу, из крана тек почти кипяток. Ванну мыть не хотелось, и не было в доме ни геля для душа, ни пены. Но все-таки это не остановило ее. Она напустила воды как можно больше и, когда залезла в ванну и улеглась, с удовольствием наконец почувствовала, как напряглась пупырышками кожа, как замерло сердце и где-то внутри ее тела стало сначала холодно-холодно, а потом от кончиков пальцев к голове начало подниматься тепло, обещающее жизнь.

2

Азарцев ездил теперь на «пассате». «Фольксваген пассат», не новый, но из числа последних моделей, он купил по случаю у знакомого, который занимался перегонкой машин из Германии. А для того чтобы доставлять в клинику больных, была куплена новенькая блестящая «хонда». На ней работал шофер. Раньше шофер этот возил домой Юлию, бывшую жену Азарцева, а теперь пребывавшую в клинике в качестве заместителя директора и заведующей лечебным отделом. С некоторых пор у Юли было собственное средство передвижения — новенький синий «пежо».

— От меня не так просто отделаться! Так и знай! — говорила ему Юлия. — К тому же у нас растет дочь, и ты должен заботиться, чтобы у меня, как у матери, были стабильно высокие доходы. А ты хоть и директор, но как «совком» был — так и остался, тебя любой авантюрист может обжулить. За тобой нужен глаз да глаз, иначе все дело может пойти прахом! И если ты у нас единственный ведущий хирург, ты должен сидеть на месте, склонять больных к операциям и важно надувать щеки. А материальной частью предоставь заведовать мне.

Когда Азарцев разговаривал с Юлией, на негр всегда находила какая-то вялость. Он не хотел обходиться без нее, знал, что цель у них общая, но также отчетливо сознавал, что Юля его подавляет. Когда она смотрела на него сверху вниз, ему всегда чудилась в ее глазах какая-то затаенная усмешка.

— Я твоя жена… — начинала она, поправляя на нем что-нибудь из одежды — то одергивая галстук, то сдувая пылинку с рукава. Он этого терпеть не мог.

«Бывшая», — всегда хотелось в таких случаях уточнить Азарцеву, но Юля не давала ему вставить и слова.

— Я твоя жена, — подчеркивала она, — и никогда не давала тебе плохих советов. И если бы ты слушал меня, тебя не подсидели бы так страшно и так опасно на том, прежнем строительстве. Ты не забыл, с чьей помощью ты чудом тогда избежал тюрьмы?

— Ну при чем тут это? — сатанел Азарцев. — Подставить можно кого угодно.

— Однако же тот твой так называемый друг прекрасно царствует на твоем месте до сих пор. И его пока никто не подставил. — На этой неизменной ноте Юля поворачивалась на тонких высоких каблуках и уходила, засунув руки в карманы халата.

Азарцев глядел ей вслед. Черт побери! В том, что он построил отличную больницу для другого, она была права. Его тогда действительно подставили. Завели дело. Он выкрутился с трудом. Страху тогда тоже натерпелся. Не мог представить себе, что его посадят. Он всегда стремился быть честным. Себе не взял ни копейки. Но как было не найти нарушений при наших законах и миллионном строительстве?

А Юлия была хороша. Недавно она подстриглась у элитарного парикмахера, там же выкрасила от природы каштановые волосы в черный цвет, и теперь они лежали у нее на голове модной шапочкой с блеском воронова крыла. Быть женщиной-вамп редко кому идет. Юле это подходило. Вамп — было отражением ее жизненной сути. Юля прибрала к рукам все три кабинета солярия, и теперь на ее постоянно загорелом лице и днем и ночью ярко алела помада и широко смотрели на мир распахнутые с помощью операции бледно-голубые глаза. Через специальные линзы они устремляли на собеседника огромные потоки света, казалось, что льется из пластмассовой бутылки газированная вода «Аква минерале». Многие пациентки просто с ума сходили, мечтая о таких же глазах, о таком же потустороннем взгляде. И перед операцией так и говорили:

— Сделайте мне такие же глаза, как у Юлии Леонидовны. С помощью диет Юля довела свою талию до окружности шестьдесят пять сантиметров, а с помощью самого современного имплантата нарастила грудь до третьего размера. Сам Азарцев год назад потел за операционным столом над ее коленями и бедрами, ибо Юля улеглась на операционный стол в новой клинике под его скальпель первой, для так называемого почину. И теперь Юля представляла собой полный образец достижений современной косметологии, начиная с головы и почти до пят. Она склоняла Азарцева поработать в будущем году над ее лодыжками. Что-то ей перестал нравиться их объем. Азарцев, не морщась, не мог разговаривать с ней на эту тему, но нужно было отдать Юлии должное: она была грамотным доктором, к тому же своей внешностью и поведением она очень умело привлекала в клинику новых пациентов. А самое главное, она была матерью их общей дочери, девочки уже достаточно большой по возрасту, но все еще не нашедшей своего места в жизни. И Азарцев не мог отказаться от профессиональных услуг своей бывшей жены, ибо в то время, когда она была при деле и как бы при нем, он держал связь и с дочерью. Личная жизнь Юлии его не интересовала. Но, как она говорила Азарцеву, у нее была богатая личная жизнь. Когда она только ухитрялась? Врала, наверное. Насколько понимал Азарцев, время от времени появлялись у нее какие-то мужчины, но так же быстро и исчезали. Жизнь ее протекала на работе, времени на любовников было мало, а с учетом длительности всех ее послеоперационных периодов и того меньше. Но дочь жила с ней, и он чувствовал себя в ответе за девочку.

Сама же Юля с маниакальной настойчивостью подчеркивала при коллегах свою близость к директору, как теперь все называли Азарцева. Она же внушала всем без исключения сотрудникам женского пола, что Азарцев давно и прочно занят. Женат. На ней. И поэтому у них фамилии одинаковые. И любые знаки внимания женщин к директору, будь то пациентки или персонал, Юля подавляла в самом зародыше. Зачем ей было это надо? Азарцев не понимал, но хранил по этому поводу молчание. Еще не хватало, чтобы в клинике начались разговоры, обсуждения его личной жизни.

— Только не обращай на Юлю внимания, — миролюбиво говорил он Тине, когда она все-таки согласилась работать с ним вместе. — Юлия — баба бешеная, но тебе она не сможет причинить никакого вреда! Ведь я люблю тебя!

Как он был наивен. Для того чтобы сожрать Тину, Юле не понадобилось долго работать вставными челюстями. Оказалось достаточно одного жевка. Хрусть! — и Тина, никогда в жизни не встречавшая на своем пути таких женщин, как Юлия, с остолбеневшим видом и округлившимися глазами положила Азарцеву на стол просьбу об увольнении через месяц после начала работы в клинике. И, тут же развернувшись, уехала на проходившем мимо тряском дачном автобусе.

— Я лучше буду по-прежнему торговать газетами в переходе, — сказала она, — но положить всю оставшуюся мне жизнь не на дело, а на то, чтобы бороться против каких-то глупых интриг, не хочу.

Юля встретила известие о ее уходе громким хохотом.

— Кишка у нее тонка здесь работать! Она и раньше нападала на Тину:

— Даром в жизни ничего не достается. Хочет жить, и не только жить, но и кушать хлеб с маслом, пусть привыкает вертеться! Здесь не государственная богадельня, и за такую помесячную зарплату, которую ты ей назначил, ей пришлось бы в своей больнице пахать года три. Подумаешь, она анестезиолог высшей категории! Вот уж великий специалист! У нас здесь все не ниже кандидатов наук! Клизму больному поставить не может!