Оксана Алексеева - Экзамен по социализации

— Я только имя твое спросил, а ты уже придумала, как будешь изменять своему парню? — ответил ей Макс и продолжил свое исследование взглядом по остальным. Наконец-то мазнул равнодушно и по мне. Вскользь, не задерживаясь.

Он не был таким потрясающе красивым, как его сестра. Та, словно сошедшая с экрана дива, блистала, моментально, но основательно подвинув Яну с пьедестала. Карие глаза девушки переливались той же рыжиной, что и волосы, губы были четко очерченными, пухлыми, а школьная форма на ней сидела так, будто специально была пошита для этой цели всемирно-известным дизайнером. Макс же имел серо-зеленые глаза — очень светлые, пронзительные, что делало его взгляд каким-то особенно холодным. Темные волосы будто специально немного взлохмачены. Для себя я лишь отметила, что он ни разу за все время не улыбнулся. Вообще, даже краешком губ. Если бы не эта хмурость и странная манера разговаривать — будто отвешивать нехотя фразы, то я бы и его назвала очень симпатичным. Но все же человеческая красота — это не форма носа и цвет глаз, это, скорее, взгляд, улыбка, движения и эмоциональные реакции. Мы не влюбляемся в форму скул, но мы можем потерять голову от наклона головы или жеста. Из всего увиденного я могла сделать выводы о том, что Макс, очевидно, любит красивых девушек, возможно, вообще не пропускает ни одной юбки, но при этом он очень замкнутый человек, и на фоне дружелюбной сестры это особенно бросается в глаза. И еще — они совершенно точно близнецы, похожие чем-то, что невозможно объяснить словами.

Им задали еще кучу вопросов, на которые Мира отзывалась охотно. Хотя я заметила, что она часто не отвечает прямо — в ее рассказах звучало: «Да это потом расскажу», «Квартиру купили тут неподалеку», «Нам уже по восемнадцать. Так получилось, что мы пропустили год» или просто легко уводила разговор в другую сторону. Но громом среди ясного неба было:

— Мы из детского дома.

О, уверена, под элитный покров этой гимназии никогда не забредали дети из детского дома. И здешняя публика, включая меня саму, вряд ли когда-то общалась с такими. Детский дом — это для нас что-то страшное, что-то из другого мира. Там детей, одетых в обноски, избивают и мучают. И те, кому удается дожить до совершеннолетия, почти неизбежно становятся преступниками. После такого-то воспитания… И вот они сидят перед нами — немного странные, но точно не вызывающие жалости. Ничего в них нет такого, что выдавало бы тяжелое детство или перенесенные испытания.

Все сначала замерли от услышанного, но уже через минуту посыпались новые вопросы, от ответов на которые Миру спас очередной звонок.

— Ну ни фига ж себе… — пробубнил Костя мне на ухо, от шока, вероятно, забыв, с кем разговаривает. — Детдомовцы и богатые наследники в одном лице. В двух лицах.

Я, конечно, не ответила. Белов пихнул меня в бок локтем:

— Да ладно, ты, морда, не тушуйся. Я тебя никому не отдам. И ты сама на новенького не засматривайся! Он же детдомовский — на куски тебя порежет и сожрет. А вот я только на куски порежу.

Мира обернулась и бросила пристальный взгляд на Костю, обозначая, что расслышала каждое слово, в том числе и его отношение к «детдомовцам». Он не растерялся, развел руки в стороны и пожал плечами:

— Ну, а что? Ревную свою шмару. Имею право.

Та просто отвернулась. Мне было очень неприятно, что Мира вообще никак не реагирует на оскорбления в мой адрес. Ну хоть бы поморщилась! Или уж рассмеялась, если она такая же, как все. Но она не реагировала никак…

С чего я вообще взяла, что она обязана встать на мою сторону?

А после уроков я была крайне озадачена тем, что Мира, собрав свои вещи в модную сумку, повернулась и спросила:

— Даша, ты обещала показать школу и рассказать правила.

Может, не все потеряно? Может, получится если и не сдружиться с ней, то хотя бы не вызывать неприязнь?

Но Костя глупым не был — он тоже понимал, что ситуация имеет один шанс на миллион измениться в мою пользу. Он не мог этого допустить. Поэтому просто схватил мою голову и зажал рот рукой, отвечая вместо меня:

— Прости, красавица! Но сучка моя с тобой идти не хочет.

Я попыталась вырваться, но Белов был значительно сильнее — это мы уже проходили вдоль и поперек.

Мира же — и как ей досталось такое неподходящее имя? — посмотрела на меня и совершенно серьезно ответила:

— Ну, как хочешь, Даша. Попрошу кого-то другого.

И просто пошла вслед за братом, делая вид, что не видела, что происходит.

Это меня разозлило до чертиков. Но если свою злость на Белова я привыкла запихивать в глотку и молча проглатывать, то сейчас моя выдержка просто дала сбой. Я со всей дури вцепилась зубами в ладонь Кости, от чего он наконец-то оторвал свою грязную руку от моего лица, и заорала. Это всегда так — когда слишком долго что-то терпишь, а потом позволяешь этому выплеснуться, то получается гораздо хуже, чем планировала. Последующее говорить я уж точно не планировала, тем более так визгливо:

— А что, Мира, может, ты хочешь побыть сучкой этого урода? Готова уступить!

Мира остановилась и нахмурилась. А из-за ее спины раздался голос Макса:

— Я могу тебя порезать на куски и сожрать, как недавно предложил твой дружок. А теперь попробуй назвать мою сестру «сучкой» еще раз.

Мой яростный порыв просто схлынул под натиском такого ледяного тона. А Костя, тоже ощутивший какую-то равнодушную сталь слов этого жуткого парня, поспешил вставить:

— Все-все-все! Мир-дружба-жвачка! Дашенька у нас — умственно отсталая, не обращайте внимания.

Но Мира обратилась только к брату:

— Не злись. Она это несерьезно сказала. Она тут…

— … жертва, — закончил ее брат, и в его безэмоциональном тоне я расслышала отголосок брезгливости.

И они ушли, забрав с собой последние ошметки моей надежды, моей гордости. Меня. Просто ушли, хотя любой из них мог остановить это безумие одним словом. Ушли. А за ними и сам Белов, бросив напоследок:

— Я ж тебе говорил — детдомовские. Просто животные! И чего ты меня никогда не слушаешься?

В детском доме странным было абсолютно все. И там был Телевизор. Увидев его в холле, дети просто сели на пол, забыв обо всем на свете. Этот ящик с постоянно мелькавшими цветными картинками просто приморозил Девятую и Седьмого к месту. Они не обращали внимания на смех вокруг и окрики, всматриваясь в лица людей на плоской поверхности. Лишь когда заведующая выключила Телевизор, они внезапно вспомнили о своей привычной осторожности и вскочили на ноги.

Им рассказали правила, которых практически и не было — какой-то расслабленный режим дня и несколько сопутствующих указаний. Фамилию они унаследовали от того полицейского, который открыл их дело — сержант Танаев — так, оказывается, делали нередко. Имена предложили выбрать самим, поскольку они не были новорожденными, но и собственных имен не помнили.

— Макс! Можно, мое имя будет Макс? — тут же спросил Седьмой, еще возбужденный от истории, которую показывал ему Телевизор. О каком-то мужчине, которого называли «Макс».

Заведующая согласно кивнула и устремила взор на Девятую. Та растерялась:

— А мне можно тоже Макс?

— Нет. Это мужское имя. Выбери себе женское, — заведующая говорила чуть строже, чем до нее люди в белых халатах.

Но Девятая других имен не знала.

— Давай я тебе предложу? Я сериал сейчас смотрю, там главную героиню зовут Мира. Нравится?

— Очень! — ответила Девятая.

Гораздо позже она поняла, что ей крупно повезло, что заведующая не была фанаткой корейских дорам или «Рабыни Изауры», так что все, можно сказать, обошлось.

— Тогда вы будете Максимом и Мирой. До тех пор, пока не обнаружат ваших родственников или хоть какие-то документы.

Конечно, никаких документов никто обнаружить не смог, поэтому впоследствии они получили новые — с именами Максим и Мира Танаевы. Им оставили одну фамилию, хотя все в детском доме знали, что они не являлись родными братом и сестрой.

Телевизор был самым большим чудом, но и без него странностей было предостаточно.

Во-первых, воспитанников практически никак не наказывали. Даже если они кричали и нарушали правила. Никого ни разу не лишили обеда, не отправили в карцер — так, покричат для вида или слабый подзатыльник дадут — вот и все наказание. Это было дико и непродуктивно! Если бы за сломанную игрушку того мальчишку избили до полусмерти, а эту девочку за истерику оставили на пару дней без еды — вот тогда бы и наступил порядок. Но отчего-то порядок тут не был главной целью.

Во-вторых, отношения между самими воспитанниками детдома были очень сложными. Все тонкости Седьмой и Девятая смогли уловить только через пару лет пребывания там. В Организации курсанты одного Потока не делили себя на группы — все были братьями или сестрами. Никого особо не уважали, никого не презирали, никого не выделяли. Выживание — и без того штука непростая, зачем ее еще больше усложнять? А тут они впервые встретились с особым типом людей, название которым узнали гораздо позже — жертвы. Конфликты здесь случались довольно часто, но не все пострадавшие оставались жертвами надолго. И еще сложнее — жертвами далеко не всегда становились самые физически слабые. Просто как будто само это детское сообщество выбирало кого-то и делало его своей жертвой. На первый взгляд. Но бывало и иначе — жертва отказывалась вести себя как жертва, и тогда сообщество переключалось на другого. К ним, как к новичкам, тоже попытались выразить агрессию некоторые сильные члены сообщества, но попытка эта — увы — успехом для тех не увенчалась.

Вечером первого же дня Девятая и Седьмой с интересом рассматривали игрушки, которыми была почти полностью заполнена комната младшей группы. Это вызвало смех и издевки со стороны старших «товарищей», но мальчик и девочка до сих пор не знали, что такое «оскорбить словами», поэтому просто не реагировали на выкрики. Наверное, это было неправильно, потому что дети разозлились. Один, старше года на три, попытался схватить Седьмого за плечо, но тут же получил молниеносный удар в нос, бросок через всю комнату — и вот он уже лежит, хрипя от сдавливающей горло руки. Девятая при этом даже не оторвала взгляд от своей куклы. Прилетела женщина, которую называли «Воспитатель», кое-как оттащила Седьмого от пострадавшего и бормоча: «Правила, правила», смогла его увести за собой. Девятая поплелась следом. И снова заведующая, которая попыталась объяснить, что силой решать конфликты недопустимо. Седьмой мотал головой, не понимая, что происходит. Кто победил — тот и прав! Почему ругают его, а не того слабака? Заведующая, не находя отклика своим словам у новичков, в конце концов прибегла к последнему аргументу: