Я быстро посмотрела на Белова-младшего, не понимая, к чему ведет его отец. А тот наклонился ближе, демонстрируя большую доверительность дальнейшей беседы.

— Я могу говорить с вами, как со взрослыми людьми? Без всяких там недомолвок?

Пришлось кивнуть. Неуютное ощущение страха только усиливалось от его вроде бы мягкого, но давящего тона, не позволяющего возражать.

— Наверное, они действительно хорошие. И кто может винить бедных детей за то, что они оказались в такой ситуации? Только пожалеть и порадоваться, что они и из таких бед вышли хорошими людьми, — я вообще не понимала, что он хочет сказать. Поэтому продолжала слушать, боясь даже взгляд отвести. — Но… Давайте уж рассмотрим ситуацию со всех сторон, а потом вместе решим, кто прав? Пятнадцатилетнего мальчика усыновляет на старости лет очень богатый мужчина. Ребенка, который не может за себя постоять, и у которого после детдома никаких шансов бы не было на нормальную жизнь, — при этом мягкий тон Игоря Михайловича противоречил равнодушию его взгляда. — О, я не собираюсь винить в этом самого ребенка. Кто знает, что он пережил, чтобы на такое пойти? Вы ведь не наивные дети, чтобы не понимать, зачем богатому старику понадобился красивый мальчик?

Я охнула. Мы на самом деле не знали всех подробностей этой истории, а из той информации, что имели, вполне можно было сделать и такие выводы. Да что уж там, такие выводы напрашивались бы сами собой! Если бы не одно но: они оба сказали, что приемный отец Макса был хорошим человеком! И они не жертвы, по сущностной какой-то природе своей — не жертвы! Это значит, что не стали бы терпеть издевательства и насилие или тем более их оправдывать. Игорь Михайлович, будто почувствовав, что я собираюсь возразить, тут же заговорил снова, более резко:

— Он даже на похороны к отцу не поехал, ведь так? Это ли не доказательство — едва мальчику исполнилось восемнадцать, он поспешил поскорее убежать из этого ада! Я лично нахожу в этом только мужество. Он совершенно не виноват, что его так использовали! Психику ему сломали основательно, никакие деньги этого не покроют. И к сексуальной ориентации я отношусь лояльно. Никого не осуждаю. Но можно ли меня винить в том, что я не мечтаю, чтобы мой сын общался с таким… парнем?

Ну ничего себе! Его доводы теперь еще и из Макса делали гея, что уж истине точно не соответствовало, от которого надо обязательно уберечь благородного натурального сынишку. Прямо захотелось в суд свидетелей вызвать. Например, нашу учительницу по биологии. Но этот довод тут, конечно, неуместен.

В паузе послышался стук ножика о фарфор — это мать Белова равнодушно разрезала в тарелке стейк. При этом всем видом демонстрируя, что разговор ее вообще не касался.

— Игорь Михайлович, — голос у меня дрожал, но и отмолчаться сил не хватило. — Вы их просто не знаете, и поэтому ошибае…

— Конечно, я их не знаю! — на этот раз он гаркнул чуть ли не в полный голос. Похоже, Белову тут без меня действительно достается по полной. — А ты, Даша, их знаешь? Все ли они тебе рассказывают, на любой вопрос отвечают?

И снова в точку! Да, Танаевы скрывают многое, но это не имеет ни малейшего отношения к произнесенному. Вот так из полуправды можно вывернуть совершенный абсурд, который даже доказать легко аргументированными доводами.

— И сестра его… которая, конечно, не сестра, иначе бы ее тоже пришлось удочерить, она тоже невинно пострадавшая. Родители бросают детей, вышвыривают бездушно в эту жизнь, а те уж выживают, как могут. Почитайте, почитайте в интернете, что происходит в детских домах, чем потом занимаются «выпускники». Да сам факт того, что десять процентов уже после ухода из детдома заканчивают жизнь самоубийством, о многом говорит. Только не думайте, что я преувеличиваю — сами поищите, почитайте, — и он снова не дал возможности даже слово вставить. — Девочка тоже ни в чем не виновата, и ей очень повезло, что парень вытащил и ее. Уж точно не от хорошей жизни тащил, как вы думаете? Я ничего не имею против них, но вам-то что в этой яме делать? Из жалости?

Да ему бы пяти минут хватило, чтобы понять, что последняя эмоция, которую способны вызвать к себе Танаевы — это жалость! У меня вскипало раздражение:

— Игорь Михайлович! — я сама испугалась от того, что это прозвучало резко. — Вы просто их не знаете! Мои родители тоже были насторожены в самом начале, но пообщались и все поняли!

— А с твоими родителями я еще об этом поговорю! — взревел он, но быстро взял себя в руки и сбавил тон. — Они просто слишком добрые люди, а в этой жизни нельзя быть бесконечно добрым! Уж поверь, разумный разговор и им откроет глаза! И лучше так, чем когда эта… бедная девочка обворует вашу квартиру или еще что похуже натворит.

Зашкаливающее количество «обоснованного» бреда!

— Зачем ей воровать, если ее брат — богатый человек, а?

— А он ей не брат! Забыла уже?! Ты у нее в голове, что ли, сидишь? И брат ее пока еще не богатый человек, это так, какие-то сбережения. В наследство он сможет вступить только через полгода после смерти этого педофила, ясно?! Может, и нет там никакого наследства? Ты не задавала себе вопрос, зачем они из Москвы приехали сюда и поступили в эту гимназию? Самое логичное — не будет никакого наследства или эти двое ищут иные способы подстраховки. Например, прилепиться к таким вот лохам.

Я захлебнулась воздухом. Треть правды, облеченная в домыслы, уже прочно сидит у него в голове. Почувствовала руку Кости, которую он положил поверх моей, успокаивая. Хотя его ладонь при этом дрожала.

— Пап, может, не стоит кричать на Дашу? — он, видимо, просто попытался свернуть уже очевидно бессмысленный разговор, прикрывая это шаг защитой своей «девушки».

Странно, но Игорь Михайлович тут же смягчился:

— Да-да, прости меня, Даша. Разнервничался ни к месту! Я же просто забочусь о вас, только поэтому вот так… Извини. Давайте уже ешьте, а то голодные сидите. Не будем ссориться!

В тишине раздался тихий хруст со стороны «хозяйки дома», смиренно жующей салатный лист. В голове всплыла ассоциация с верблюдом, с царственным величием перемалывающем траву и с тем же вселенским безразличием смотрящим сквозь бренный мир в никуда.

Я поразмыслила. Этот… человек был уверен в своей правоте на сто процентов, и переубедить его никому не под силу. И ведь Костя сразу предупреждал, чтобы я не спорила, а то хуже будет! Так и случилось. Сам он был раздавлен — если уж на меня такой эффект производил его отец, то ему, выросшему в такой атмосфере, вообще нечего было противопоставить. Я даже подумала, что он крепко пожалел о том, что пригласил меня. Вероятно, посчитал, что мое присутствие сгладит атмосферу, после чего получится нормально поговорить с отцом, но вышло все наоборот. А из тупика выход найти нужно хоть какой-то. Поэтому еще через пару минут, найдя в себе силы улыбнуться, я произнесла:

— Игорь Михайлович, вы, наверное, правы, а мы с Костей об этом даже не задумывались. Если честно, то и мама мне об этом говорила, просто не так… честно. Думаю, мы оба точно больше не захотим с ними общаться, у нас и без них друзей достаточно.

Он, довольный, откинулся на спинку, и теперь в его улыбке не было столько сарказма:

— Сынок, держись за такую девушку — и умная, и красивая. С чего вдруг на тебя такое счастье свалилось?

Сообразительный Костя понял мой ход и добавил:

— Так-то да. Только… Зачем их из гимназии выгонять? Жалко как-то. Ребятам и без того в жизни досталось.

— Договорились, — смилостивился мужчина. В общем-то, ему без разницы было бы до Танаевых, если бы не тесное общение с неблагонадежными друзьями его сына.

Дальше обед протекал под фальшиво-принужденную «легкую» беседу. Возможно, только мама не особо играла в эту беспечность, вдруг начав расспрашивать меня о планах на поступление и других мелочах. В этот момент мне почему-то захотелось ударить кулаком в это безупречно красивое лицо.

Когда мы наконец-то поковырялись и в десерте, Костя сказал:

— Ладно, я пойду Дашу провожу. Можно? — с какой-то едва уловимой злостью.

— Ну что за глупые вопросы, сын? Не можно, а нужно, — ответил отец, а его жена стала уговаривать меня посидеть еще. Я вынуждена была сослаться на невыполненные уроки и еще какую-то чушь.

Едва мы вышли за порог, Костя перестал «делать лицо» и теперь всем своим видом демонстрировал раздражение на границе с отчаяньем.

— Ну что, поняла? — он пнул скамейку, а потом уселся на нее.

Было довольно холодно, чтобы рассиживаться тут, но нам нужно было поговорить.

— Поняла. По крайней мере, в кого ты такой мудак, — ответила я и сразу пожалела, что произнесла это вслух. Решила хотя бы немного сменить тему: — А твоя мама… такая красивая, — но надолго моей дипломатии не хватило: — Она всегда молчит?

Он сплюнул на землю сквозь зубы:

— Если бы ты себе столько подтяжек сделала, то тоже была бы красивая! Да, всегда.

Я не стала реагировать на «комплимент».

— Так что, Белов, он теперь оставит их в покое?

— Не знаю. Надеюсь, что да. И учти, он не поверил ни одному нашему слову. Просто доиграл сцену, — парень зажал нижнюю губу зубами так, что та побелела.

Его надо как-то вывести из этого состояния:

— Ты не думай, что мы их предали или что-то в этом духе! Танаевы поймут. А задачи надо решать не все сразу, а постепенно. Мы сегодня хоть чего-то добились.

Он встал, но что-то в его дерганых жестах говорило о том, что он не считает это победой.

— Пошли уже, любимая девушка, провожу тебя домой, а то нос красный, смотреть тошно. Мирамаксу только о «выводах» папаши не рассказывай. И без того стремно, что ты это услышала…

После долгого пути в тишине я решила спросить и о другом:

— А с Мирой что? Почему ты брал мой номер через Макса, а не у нее?