Он прошел к ближайшему письменному столу и поставил саквояж на пол, затем взял с прикроватной тумбочки лампу, чтобы улучшить освещение в своем импровизированном медицинском кабинете.

— Я в полном порядке! И не нуждаюсь…

— Я нуждаюсь, мисс Реншоу, — перебил он ее. — Мне нужно, чтобы вы вынули стеклянные осколки из моих рук и, как ни странно, из затылка. У Майкла руки как у громилы, так что если вы не возражаете… — Он расстелил белую салфетку и принялся раскладывать на ней пинцеты, длинную металлическую проволоку и небольшой скальпель. — Считайте это практикой.

Нейтральное выражение его лица и тон возымели должное действие, завладев ее вниманием. Она безумно хотела видеть Роуэна, и все накопившееся в ней волнение и отрепетированные извинения — все куда-то исчезло, утонув в повисшей между ними тишине. И что бы дальше ни случилось, этот миг давал ей шанс проявить заботу о нем.

Гейл переместилась на край кровати и переложила инструменты, как ей было удобно, добавив блюдце для осколков. Оглядев комнату, встала, налила в тазик воды и принесла к кровати, намеренная наилучшим образом справиться со своей задачей.

— Не хотите… снять рубашку?

Роуэн медленно закрыл глаза и покачал головой. Потом осторожно поднял выше локтя запачканный кровью рукав и сел.

— Вот. — Он протянул ей левую ладонь. — Она горит, как от укусов пчел.

— Следовало бы взять уксус, чтобы промыть раны, но… — Оторвать взгляд от его руки Гейл не рискнула. — Хотя, может, лучше промыть их потом.

Взяв пинцет, она принялась за болезненные манипуляции, стараясь действовать как можно осторожнее. Ее пальцы чувствовали тепло его кожи, и от удовольствия, что она снова прикасается к Роуэну, Гейл с трудом сдерживала улыбку.

— Попробуй расслабиться, Роуэн.

Поначалу он сидел тихо, пока она работала, но потом заговорил:

— Полиция закончила собирать показания. Твоего мистера Джеймса увезли.

— Он не мой мистер Джеймс! — Взглянув на него из-под ресниц, Гейл поняла, что он пошутил. — Ты так никогда и не думал.

— Не думал. Я знаю, что вы были едва знакомы.

— Верно, но мне льстит его влюбленность.

Она взглянула на растущую россыпь окрашенных кровью стеклянных осколков.

«Если бы только я могла расцеловать его за каждый из этих осколков».

— Что ж, очень хорошо. Я должен спросить: кто такой мистер Честер?

— Поверенный моих родителей. Настоящая жаба, а не человек.

— Хорошо, — кивнул Роуэн.

Непринужденное течение беседы зажгло в ней огонек надежды. Гейл молила Бога, чтобы это благодушное настроение служило добрым предзнаменованием.

— Когда тетя Джейн предложила его кандидатуру, я поняла, что довела ее до отчаяния. Наверно, мне следовало послать несчастному записку с благодарностью.

— И за что вы собирались его благодарить?

— Что он стал моим Рубиконом. Я знала, что раз я отвергла мистера Честера, других предложений не последует. Quid pro quo [4] , — продолжила Гейл, полив его запястье водой. — Я задолжала вам несколько ответов, верно?

— Я никогда не предъявлял подобных требований, и вы мне ничего не должны, мисс Реншоу.

Нейтральный тон его голоса заставил ее поднять взгляд. В глазах Роуэна бушевала буря желания и неопределенности.

— Что ж, в таком случае считайте это подарком, доктор Уэст, — продолжила Гейл. — Тетя Джейн была сестрой моего отца, но я никогда не понимала их отношений. Знаю только, что особой близости между ними не было. Он покинул дом в довольно юном возрасте, чтобы выучиться на инженера. Имя моего отца — Ричард Реншоу. Он создал несколько машин для текстильной промышленности, и его дела шли очень хорошо. Моя мать была единственной дочерью лорда. Когда дедушка умер, его дом и земли в Озерном крае перешли к моей семье. Помню, отец все время подшучивал над матерью, что она вышла замуж за человека из более низкого сословия. Титула, передаваемого по наследству, у нас не было, но, помню, когда я была маленькой и Эмили еще не умерла, отец, чтобы заставить ее улыбнуться, называл ее «леди Роза».

— Ты родом из хорошей семьи, Гейл. Любой скажет, что ты не из Южного Уэльса… и воспитывалась не в волчьей стае.

Гейл покачала головой и занялась правой рукой Роуэна, продолжая развлекать его своим рассказом:

— Но после смерти родителей тетя Джейн, похоже, решила, что я должна найти себе партию получше.

— Как умерли твои родители?

— Мне сказали, что у отца был рак, но, проучившись у тебя несколько недель, я начала думать, что это было что-то другое. Незадолго перед кончиной он удалился в свой охотничий домик и умер там у слуги на руках. Это был не рак желудка, а что-то более постыдное, потому что когда у моей матери стали проявляться симптомы болезни, которую она отказывалась назвать, она покончила с собой. Это случилось спустя несколько дней после смерти отца. — Гейл подтянула выше рукав Роуэна, чтобы удалить последние осколки из его предплечья и локтя. — Я никому не говорила, Роуэн. Даже тете Джейн я сказала, что это был рак, а мама умерла от горя. Люди и без того считают меня странной из-за желания стать врачом, а самоубийство матери сделало бы их упреки еще более колкими. Так что, как видишь, я не из слишком хорошей семьи.

— Твои секреты во мне и умрут.

Гейл кивнула, веря его обещанию, и встала, чтобы осмотреть порезы на голове Роуэна. Раздвигая густые каштановые волосы с рыжеватым отливом, она внимательно выискивала осколки стекла, вонзившиеся в кожу головы во время борьбы с Питером. Применив женскую хитрость, она придвинулась к Роуэну как можно ближе, чтобы он чувствовал спиной ее тепло. Это был бесчестный трюк, но в своем желании отвоевать его обратно Гейл не стеснялась ничего.

— Ты спас мне жизнь, Роуэн. Но как ты догадался, что это мистер Джеймс? Я никогда не думала, что мистер Джеймс способен причинить кому-либо зло. А ты каким- то образом вычислил его. Когда он пришел, и я услышала колокольчик, возвестивший, что ты уезжаешь, у меня возникло ужасное предчувствие. А потом, когда он заговорил о деньгах и об отъезде из Лондона… я испугалась, что меня найдут мертвой.

— По дороге к Блэкуэллам я хотел принять порошок от головной боли, но случайно обнаружил, что это яд. Я поехал к Радерфорду, и Майкл навел меня на мысль, что отравителем может быть кто-то из слуг. И когда я отказался верить, что это может быть кто-то из своих, ведь все они для меня как члены семьи, мне пришло в голову, что не все относятся к слугам так, как я. Последнее время мои коллеги на все голоса убеждали меня, что я слишком сентиментальный и снисходительный… потому что далеко не все такие. Тогда я подумал о Фицрое и решил, что не помешало бы задать ему те же вопросы, что задавал мне Майкл. Тут все стало складываться, а когда Фицрой сообщил, что Джеймс поехал ко мне и что наверняка уже у меня и мы сами можем обо всем расспросить его, я все понял. Я помчался домой, а Майкл — в полицию за помощью. Что касается колокольчика, то дернуть за шнур может любой. Чтобы попытаться отвлечь Питера от его игры, я попросил Картера позвонить, подавая сигнал, что я уехал. Затем я поднялся, чтобы постараться его задержать и дать время полиции приехать и арестовать его.

— И это сработало. Я не поверила, когда услышала твой голос, Роуэн.

Он дотянулся до прикроватного столика и, налив теплого сидра из графина, присланного наверх миссис Эванс, предложил напиток Гейл.

— Я собирался попробовать подкупить его, но тут все пошло не по плану.

Гейл вооружилась проволокой, чтобы извлечь особо упрямый кусок стекла из его кожи на макушке.

— А что насчет «Пресыщенных»? Какое отношение имеют к этому они?

— Это долгая история, мисс Реншоу.

— Как раз сейчас, Роуэн, я очень хочу послушать длинную историю.

Сначала ей показалось, что он не станет рассказывать, как не рассказывал о Шарлотте. Но Роуэн сделал глубокий вдох и, скрестив руки на груди, заговорил:

— Когда я находился в Индии, мое сумбурное представление о тропических лихорадках привело меня в Бенгалию, а когда там начались беспорядки, я, к своему прискорбию, ни о чем не ведая, строчил в тетрадках записи и шатался по окрестностям с ловушками для насекомых и медицинским чемоданчиком. Но мои провожатые были счастливы доставить англичанина какому-то безумному радже, который их коллекционировал. Не знаю, Гейл, по какой причине, но большую часть времени в Индии я провел в темноте застенков, горько сожалея, что покинул Лондон. Вот она, далекая от героизма правда!

Это признание поразило Гейл.

— Другие узники, с которыми я познакомился в заточении, стали моими лучшими друзьями, и, если бы не они, я бы здесь сейчас не стоял. Когда наша тюрьма внезапно подверглась какому-то нападению, у нас не было ни малейшей надежды на побег. В возникшей неразберихе ворота каземата распахнулись, и мы вышли на свободу. Из восьми остались в живых только шестеро.

— «Пресыщенные», — прошептала Гейл. От его рассказа у нее голова шла кругом. — Как, пережив такое, вы могли испугаться какого-то убийцы? Почему вас преследуют?

— Неподалеку оттого места, где мы находились, была сокровищница, и мы… перед уходом набили свои карманы чем могли. Поначалу мы думали, что нам нужны деньги, чтобы выбраться из страны, что придется откупаться. И после года заключения мы не видели ничего предосудительного в том, чтобы хозяин возместил нам ущерб и потерянное время. Естественно, что все это мы сохранили в секрете. И я рассказываю это, Гейл, только потому, что доверяю тебе свою жизнь.

— Благодарю, — с удивлением отозвалась она и, отложив инструменты, приложила к его голове салфетку, чтобы утихомирить боль от порезов, затем убрала все и присела на край кровати. — Я никому не выдам твоей тайны.

— Самым неприятным стало то, что вместе с драгоценностями мы прихватили нечто такое, что нажило нам ужасного врага.