Вспомнился их разговор о двойственности мужских ожиданий. Одного поцелуя ей хватило, чтобы узнать его силу, способную сокрушить ее рациональное начало.

«Все понятия о правилах приличия и внешняя сдержанность — все исчезло, как дым в грозу, и я чувствую себя полной идиоткой, ведь я всегда гадала, почему люди придают этому такое значение. Со стороны все выглядело так глупо. Было даже противно думать, как люди увлекаются друг другом. Но теперь… Теперь, когда я узнала, что такое поцелуй, не могу больше ни о чем и думать! И не было в этом ничего отталкивающего. А было…»

Но она не могла подобрать ни одного подходящего слова для определения этого сладкого, пьянящего ощущения, которое испытывала в объятиях Роуэна.

«Я бы не стала придавать значения…»

— А, вот вы где, мисс Реншоу! Я принесла вам лавандовой воды, чтобы освежиться после длинной ночи. — Появление Флоренс отвлекло ее от тягостных размышлений. Миниатюрная фигурка служанки двигалась по комнате с деловитой энергичностью пчелы в саду. — Я поставлю ее сюда и еще хочу спросить: не принести ли вам побольше подушек?

— Спасибо, Флоренс. Мне хватит, правда.

Флоренс с сомнением покачала головой:

— Для сна — наверное. Но здесь же нет ни кружев, ни вышивки. Кухарка говорит, что благородные дамы страдают от отсутствия красоты. И пока миссис Эванс распиналась насчет чехлов для мебели, я решила, что нужно пойти и спросить.

Гейл рассмеялась:

— Ты, видно, не можешь без красоты, да?

— Даже в моей комнате есть украшения, мисс Реншоу, хоть я и не леди!

— Ты как раз очень даже леди, милая Флоренс, и я предоставляю тебе всю эту заботу о красоте. — Она закончила закалывать волосы и воткнула в кудри черепаховый гребень. — По правде говоря, я ничего не замечаю, поскольку прихожу сюда только для того, чтобы упасть в постель. И пожалуйста, не беспокой миссис Эванс.

— Ее нужно немного беспокоить, иначе она начнет действовать на нервы миссис Уилсон, а от нее зависит меню! — терпеливо пояснила Флоренс, переместившись к кровати, чтобы перестелить ее заново. — Доктор Уэст не скажет вам спасибо за такое «отсутствие беспокойства». Поверьте, это хороший совет, мисс.

При упоминании доктора Гейл слегка утратила беззаботность настроения, но постаралась этого не показывать.

— Ладно. Мне нужна еще одна подушка. А с этим стулом можно что-то сделать, как тебе кажется?

— Да, конечно! — Флоренс обернулась, оглядывая комнату, и топнула ногой. — Вы даже подмели! Оставляйте мне хоть какую-то работу, мисс, иначе, если буду спускаться вниз сразу после того, как меня послали позаботиться о вас, миссис Эванс решит, что я увиливаю от дел.

— Тебе и так хватает работы, без уборки моей комнаты. К тому же я знаю, что доставляю хлопоты с обеденными подносами и всем прочим. Должна же я как-то выражать свою благодарность.

— Вы такая милая! Мне нравится приносить вам еду. Мы там, внизу, беспокоимся. Вы сидите тут все время одна.

— Я учусь, Флоренс, и это доставляет мне истинное удовольствие. Пожалуйста, передай всем, что я вполне счастлива и довольна своей работой. Главное, скажи это миссис Эванс! Я знаю, что она не одобряет меня.

Флоренс улыбнулась:

— Вы нравитесь ей по-своему. Она просто не спешит это показывать и относится к своим обязанностям с большой ответственностью. Когда миссис Эванс нет поблизости, Барнаби говорит, что она шипит, да не царапается!

— Да, но мурлычет ли она когда-нибудь?

Гейл сказала это, не подумав, и в следующий миг они обе разразились смехом, представив довольную миссис Эванс, которая вылизывает свою шерстку.


Роуэн кашлянул и поразился, как красивая девушка, только что смеявшаяся и разговаривавшая с горничной, вдруг превратилась в заносчивую, загадочную мисс Реншоу. В ее глазах вновь воцарился лед, и Роуэн был почти благодарен этому.

«Почти».

Флоренс со смущенной улыбкой проскользнула мимо, и Роуэн вошел в комнату, желая знать, что дальше ждет его самого и ученицу. Ее чемоданы, как он заметил, у порога не стояли. Следовательно, предположил он, единственным ощутимым результатом всех его макиавеллиевских ухищрений был подрыв ее доверия.

«Я поцеловал ее, и теперь она смотрит на меня, как будто не уверена, что я не запру дверь и не брошусь на нее. Проклятие! Что за положение!»

— Флоренс — славная девушка. Похоже, у вас в доме появилась союзница.

— Она мне нравится. — Гейл скрестила руки. Эта ее привычка стала доставлять ему удовольствие, поскольку выдавала ее мысли больше, чем Гейл подозревала. — Хорошо, когда есть хотя бы один союзник.

— Только один? — Он присел на краешек стола. — По-моему, это не совсем вражеская территория?

— Я руководствуюсь своим опытом и наблюдениями, доктор Уэст, и не могу сразу ответить на подобный вопрос.

—Ага! Прибережем выводы на потом? — спросил он, непринужденно развалившись. — Достаточно справедливо.

— Вы хотели… — Она не договорила и перефразировала свой вопрос: — Я собиралась заняться изучением материалов по хирургической технике, которые вы мне оставили, но если у вас есть для меня другое задание…

— Я завалил вас книгами так, что хватит на месяц, верно?

— Я не жалуюсь.

— А умеете? Жаловаться? Когда-нибудь? — поинтересовался Роуэн, и каждый последующий вопрос помимо его воли звучал немного серьезнее предыдущего. — Вы любите спорить, мисс Реншоу, но я ни разу не слышал, чтобы вы жаловались, что я загружаю вас работой.

Она сжала губы.

— А не в этом ли заключалась ваша цель? Завалить меня книгами, чтобы я закричала: «Хватит!»

— Вы — загадка, мисс Реншоу. Вы всем кажетесь доброй, но мне… У меня, очевидно, дар возбуждать в вас худшие чувства.

— Нет, дело не в вас. Я нарочно стараюсь в вашем присутствии быть хуже.

— Зачем?

— Женская слабость, ранимость, любые проявления добросердечности лишь вызовут презрение с вашей стороны. Я хотела убедить вас, что могу быть сосредоточенной и не хуже любого мужчины. Мне бы не хотелось, чтобы вы думали обо мне плохо.

— И я лишь подкреплял это, да?

Роуэн встал, собираясь уйти.

— Мне бы не хотелось вызывать ваше… сочувствие или утешение, доктор Уэст. Уверена, вы… вчера ночью лишь хотели проявить доброту своим вниманием, но попрошу вас отныне соблюдать профессиональную дистанцию. Я не могу позволить вам думать обо мне в таком свете.

Он смог лишь кивнуть в ответ, не желая извиняться, поскольку даже сейчас ему хотелось зацеловать ее до бесчувствия, чтобы растопить жгучий лед в ее фиалковых глазах.

«Я тоже слегка не в своем уме, мисс Реншоу, раз хочу вас, но постараюсь держать эти мысли при себе».

— Когда вчера ночью умер Джексон Блайт, я был излишне жесток. — Роуэн положил ладони на стол и уронил голову. — Что ж, по крайней мере, я знаю причину, и теперь если начну спорить, восхваляя все те восхитительные женские черты сострадания, которыми вы обладаете, то войду в противоречие со своим предшествующим мудрым учением.

— Вы справедливо упрекнули меня после смерти Джексона. Я, как идиотка, потеряла над собой контроль, что не могло помочь ни миссис Блайт, ни Джексону.

— Я прав. Я не прав. Настоящий запутанный клубок, мисс Реншоу. — Роуэн выпрямился и глубоко вздохнул. — Почти что гордиев узел.

— Я не понимаю.

— Не важно. Поступайте, как сочтете нужным, мисс Реншоу. Я к вам больше не прикоснусь.

— Б-благодарю вас.

— Сегодня, если у меня не будет вызова, вы расскажете мне, как сделать человеку успешную ампутацию ноги.

И он ушел, гадая, найдется ли на земле еще хотя бы одна женщина, которая обрадуется перспективе научиться кромсать человеческую плоть.


Леди Прингли была его самая трудная больная, но и самая богатая и влиятельная. Известная сплетница, чьи ядовитые замечания погубили не одну несчастную душу, к Роуэну она почему-то питала слабость. Покровительство леди Прингли было одновременно благословением и проклятием. Благословение выражалось в укреплении престижности его практики и увеличении числа постоянных пациентов из ее высокого окружения, которые щедро оплачивали его услуги. Проклятие состояло в том, что она относилась к нему, с одной стороны, как к обожаемому подопечному, с другой — как к личному слуге. И ни одна из ролей его не радовала.

— Господи, что это за врач такой, который не может вылечить головную боль! — рявкнула на него леди Прингли, поправляя под локтями подушки.

Вытянувшись на кушетке в гостиной перед спальней, она, как сообщила ему горничная, когда он поднимался наверх, все утро пребывала в дурном расположении духа.

— Спаивание вас опиатами до умопомрачения — не метод лечения, леди Прингли.

— Но кажется лечением!

— Во вред вам, ваша милость, давайте посмотрим, не найдем ли мы лучшего средства избавить вас от утреннего дискомфорта и удержать вас от пускания слюней в послеобеденный чай, ладно?

— Доктор Уэст! — потрясенно ахнула она, но в следующий момент улыбнулась, как школьница. — Как вы грубы!

Роуэн слишком хорошо знал свою пациентку. Для женщины, жалующейся на нестерпимую головную боль, она держалась довольно чопорно и дерзко. А перспектива помучить своего «личного доктора» заметно оживляла ее и придавала глазам блеск. Леди Прингли страдала рядом легких хворей, чтобы регулярно вызывать его, а он был достаточно умен, чтобы говорить, что только женщина крепкого здоровья может обладать такой энергией, как она, и пугать до истерики всех дебютанток от Лондона до Бристоля.

— Теперь я буду груба. — Леди Прингли наклонилась вперед, как хищная птица, высматривающая голубя. — Почему вы не женаты, доктор Уэст?

— Это и вправду грубо. — Роуэн взял стетоскоп, чтобы избежать необходимости отвечать на вопрос. — Я попрошу вас, ваша милость, немного помолчать, чтобы я мог вас послушать.