На второй странице была помещена большая фотография Мерри и статья о ней.

— Встречаемся в девять в вестибюле гостиницы, — сказал Гринделл. — Это все, что я хотел вам сообщить. Прием начнется в четверть десятого. Так что спускайтесь чуть пораньше.

— Отлично, — сказала она. — У нас будет достаточно времени.

Вечер был похож на сахарную вату или пенящееся шампанское: воздушный, легкий, пьянящий, но скучноватый, роскошный, но мимолетный. Так бывает, когда смотришь в калейдоскоп и на мгновение видишь красивый узор. Этот узор сразу же переливается в другой узор, так что его потом невозможно не только вновь увидеть, но даже вспомнить. Ощущение бесплотности Венеции (город, как и предупреждал ее Уотерс, был и впрямь похож на театральные подмостки с декорациями) здесь, в «Лидо», преследовало ее неотступно. Отель, несмотря на внушительные размеры, казался каким-то замком из песка, который построил на морском берегу дерзкий ребенок и которому суждено быть смытым вечерним приливом.

В назначенный час Мерри выскользнула из лифта в вестибюль и увидела ожидавших ее Клайнсингера, Хью Гарднера и продюсера Арнольда Финкеля, а также Фредди Гринделла, который должен был се сопровождать. И, похоже, весь зал только и ждал ее появления. При том, что вестибюль был весьма просторным, если вынести банкетки и стулья, тут вполне можно было играть в поло, — он все же производил впечатление временной декорации; такое впечатление, возможно, создавали гигантские фотографии, развешанные по стенам: Джульетта Мазина, Софи Лорэн, Марина Влади… И ее отец. И она. Казалось, стены отеля возвели только для того, чтобы они послужили фоном для этих портретов, а само здание являлось лишь подпоркой для стен-времянок.

Последовал обычный обмен приветствиями, первыми впечатлениями о гостиничных номерах, о перелете через океан, и наконец Финкель заметил, что им пора двигаться. От «Лидо Эксельсиор» до фестивального киноцентра было всего два квартала, но у дверей отеля их ожидали четыре лимузина.

Они обогнули киноцентр и пошли к запасному выходу, чтобы избежать встречи с толпами поклонников, которые теснились за кордоном полицейских, оцепивших стеклянные двери главного входа. Их вышел приветствовать Сисмонди и пригласил в свой кабинет на бокал шампанского.

Вскоре появился помощник Сисмонди и повел их через коридор в зрительный зал. На сцене другой помощник Сисмонди представил каждого зрителям, которые устремили на них восторженные взоры и приветствовали аплодисментами, когда они спустились вниз и заняли свои места в первом ряду — сначала Финкель с женой, потом Мерри с Хью Гарднером, и наконец Гарри Клайнсингер, чье имя было встречено бурей аплодисментов. Он сел в кресло, но аплодисменты не смолкали. Он опять встал и, словно дирижер симфонического оркестра, предложил остальным тоже встать. Что и было сделано. Потом они расселись, свет погас и на экране вспыхнул первый кадр «Только ради денег».

Мерри уже видела эту ленту трижды. Клайнсингер и Финкель — больше десяти раз. Она сидела и не могла дождаться, когда картина закончится и она сможет выкурить сигарету. Сначала ей было интересно следить за тем, как реагирует зал на смешные места. Раздавался хохот. Она заметила, что Клайнсингер безмятежно развалился в кресле, закрыл глаза и то ли дремал, то ли мысленно прокручивал новый фильм, который рождался в его голове между вспышками смеха в зале. А потом Мерри забавлялась тем, что читала французские субтитры, которые ей показались неудачными — слишком невыразительными и краткими. Она недоумевала, почему субтитры были на французском. Это же Италия! Она обратилась к Гринделл у за разъяснениями.

— Французский — международный язык, — зашептал он. — К тому же, какая разница! Большинство зрителей все равно понимают английский.

Когда началась сцена погони, Мерри во все глаза смотрела на себя на экране — как она срывает с груди лифчик — и удивилась, услышав несколько свистков из зрительного зала. А потом гром аплодисментов. Клайнсингер перегнулся через Гриндслла, чтобы ободрить ее.

— Не огорчайся, — сказал он. — Ты им нравишься, малышка!

Мерри хотела надеяться, что он прав. Во всяком случае, она была рада, что в зрительном зале темно и никто не может заметить, как она покраснела.

Когда фильм закончился, в зале раздались крики одобрения и аплодисменты. Они подождали, пока зрители покинут зал, а потом через служебный выход пошли в кабинет Сисмонди. Так они смогли избежать столпотворения в отделанном мрамором фойе киноцентра. Они посидели у Сисмонди, выпили еще шампанского. Клайнсингер, похоже, был очень доволен. Финкель сиял. Непонятно только, о чем думал Гарднер. Всегда было трудно сказать, что у него на уме. Он никогда не снимал непроницаемой маски утонченного интеллектуала. Поэтому Мерри была немало удивлена, когда он поднял бокал и произнес тост в ее честь:

— Не знаю, говорил ли тебе, но я должен ото сказать. Ты играла отлично. Просто отлично. Я уверен, у тебя и дальше все будет о’кэй.

— Спасибо, — только и сказала Мерри.

Когда толпа немного рассеялась и можно было спокойно выйти на улицу, они отправились к служебному входу и вышли к каналу, где их уже ждал катер-такси, чтобы отвезти во Дворец дожей.

Лодка плавно заскользила по водной глади канала и, чуть отъехав от киноцентра, свернула налево и выплыла на простор лагуны. На черной поверхности воды мерцали огоньки, катер танцевал на волнах, поднятых проезжающими мимо другими катерами. Оказавшись вблизи собора Святого Марка, они миновали гавань с роскошными частными яхтами — на регистрационных табличках яхт значились почему-то панамские порты приписки, — которые, похоже, были обречены стоять тут на приколе целую вечность. Такси причалило к пирсу Собора, матрос накинул швартовой канат на железный пенек, а водитель тем временем заглушил мотор, чтобы дать возможность подтянуть лодку к pontile[30]. Они вылезли из катера и прошли сквозь толпу зевак по узкому коридору, который был огорожен турникетами и охранялся полицейскими.

У входа во Дворец дожей их встречал мажордом в старой венецианской ливрее. Он держал длинный жезл с золотым шаром сверху, а венецианские полицейские в диковинных мундирах салютовали им, когда они шли под невысоким порталом массивных железных ворот.

Пройдя буквально несколько метров по сводчатому проходу, они вдруг оказались во внутреннем дворике, запруженном людьми и освещенном масляными лампами, мерцавшими под сводами арок в вышине. Под одной из арок был накрыт длинный стол-бар, и Гринделл пошел за напитками. Слуги в ливреях ловко маневрировали в толпе с большими серебряными подносами, на которых высились горки бутербродов. Никогда в жизни Мерри не видела ничего подобного. Это было великолепное зрелище.

Вообще-то здесь было ужасно скучно, но необычная обстановка и блистательная публика поразили воображение Мерри, и она с восторгом разглядывала прогуливающихся гостей, прислушиваясь к их разговорам и обращая внимание на то, как они едят, пьют, смеются. Время от времени ее представляли синьору или месье такому-то, или герру фон дер оттуда-то. Все говорили одно и то же: что они рады с ней познакомиться и как им понравилась се игра, а она в ответ их всех благодарила за добрые слова. Потом они отворачивались, забыв о ней, и обращались с аналогичными восклицаниями к Гарднеру или Клайнсингеру.

Один из них, правда, она сразу забыла откуда он — из Аргентины? — сказал ей, что статуи Нептуна и Марса работы Сансовино просто божественны. Они как раз обменивались впечатлениями о красивом убранстве этого дворика.

— Сансовино? — переспросила она. Имя было ей известно, но из-за акцента нового знакомого прозвучало как-то необычно.

— Сан-со-ви-но, — медленно повторил ее собеседник. — Если бы не он, это здание снесли бы. Палладио собирался его разрушить. И построить новый дворец…

— Неужели?

Он вроде бы собрался что-то еще сказать, но в этот момент к ним присоединился Гарднер. И разговор ушел в сторону, а потом Гринделл взял ее под руку и повел знакомиться еще с кем-то.

Они довольно быстро ушли. Финкель сказался уставшим. Клайнсингер сказал, что и он тоже устал. Они вернулись к своему катеру и отправились через лагуну к себе в отель.

Миссис Ките уже спала. Сквозь приоткрытую дверь в ее спальню Мерри слышала храп. Она не стала ее будить, разделась сама и юркнула в новенький шелковый халатик, который купила себе в Париже. Она легла, дав себе обещание завтра же осмотреть Венецию.

* * *

В каком-то смысле все и должно было случиться именно так, как оно и случилось, и именно здесь — в Венеции. Венецианские улицы представляют собой лабиринт проулков, закоулков, туннелей и проходов, которые бесконечно вьются, бегут через мосты и сквозь здания внезапно вырываются на простор. Поворачиваешь за угол, ожидая уткнуться в тупик, но вместо этого твоему взору предстает замечательное палаццо, или церковь, или канал, или симпатичный дворик, где, примостившись на крышке старого колодца и пригревшись на солнышке, спят две старые серые кошки.

На следующее утро Мерри, однако, не удалось пойти на экскурсию. Сначала, с половины девятого до одиннадцати, она давала интервью. Ее хотели видеть репортеры киножурналов, «Нью-Йорк тайме», лондонской «Санди тайме», парижского «Л’Экспресс». Когда ушел последний корреспондент, она решила, что теперь-то уж можно отправляться, но позвонил мистер Финкель и пригласил ее на обед, так что экскурсия опять была отложена на несколько часов. В довершение всего Фредди сказал, что сегодня после обеда он должен встречать самолет, так что достопримечательности города ей покажет миссис Ките. Но потом планы снова изменились. Человек, которого должен был встретить Фредди, опоздал на самолет, и Фредди оказался свободным. Он оставил ей у портье записку, где предлагал сопровождать ее во время прогулки. Мерри позвонила ему, они встретились в вестибюле, а потом доехали на катере до собора Св. Марка, откуда и начали экскурсию.