Через некоторое время несколько пар начали танцевать, то есть не совсем танцевать, а просто раскачиваться, прижавшись друг к другу в темных углах. Джордж Ширинг уже свое отыграл, и его сменил тихо стонущий саксофон с настойчивым чувственным «битом» ударных. Джоки даже не предложил ей потанцевать, а просто обхватил руками, прижал к себе, и они стали покачиваться в такт музыке. Он увел се в сторону от компании, с которой они беседовали. Приятно было оказаться опять в мужских объятиях. Она закрыла глаза и целиком отдалась музыке и танцу. Закрыв глаза, она подумала, что даже не рассмотрела как следует Джоки, и уже забыла, как он выглядит. Она приоткрыла веки и стала за ним подсматривать.

Но не поворачивая головы, она могла увидеть только кусочек его уха и волосы на шее. Однако она отметила, что стрижка вполне соответствует форме его ушной раковины. Так же, как и все присутствующие вполне соответствовали всему, что здесь происходило. Она даже подумала, что могла бы прямо сейчас лечь с ним в койку, что даже хочет лечь с ним в койку — с ним или все равно с кем. Прямо здесь на вечеринке. Она понимала, что слегка пьяна, а может быть, больше, чем слегка, но дело не в этом. Она ведь и раньше бывала пьяной, но никогда ничего подобного не ощущала. Это было даже не просто непреодолимое ощущение физического желания. Было ощущение естественности этого желания, ощущение, что это вполне соответствует всей атмосфере. Атмосфере чего? Она и сама не могла понять. Все началось, наверное, с позирования обнаженной. Но даже позирование не особенно ее возбудило. И оно никак не было связано с этой вечеринкой. Только очень косвенным образом. И она интуитивно почувствовала, что то, что произойдет сегодня, связано впрямую с тем, что произошло много лет назад. Хотя она не вполне осознавала эту взаимосвязь.

Говорят, женщина никогда не забывает своего первого мужчину. Но первым мужчиной Мерри был случайный знакомый на вечеринке или, говоря точнее, она встретила его из-за случайного совпадения двух событий — вечеринки у Билла Холлистера, когда ее фотографировали «полароидом», и следующей вечеринки, где все и случилось, — так что ей запомнилось не первое и не второе, а все сразу. Так бывает, когда лежащая на скатерти обеденного стола зажигалка вздрагивает оттого, что кто-то в дальнем углу комнаты ударил по клавишам пианино.

Джоки крепко обнимал ее, а потом передвинул ладонь с ее шеи под свитер. Ей было приятно ощутить голой кожей это прикосновение. Повернувшись, она увидела неподалеку Лероя с какой-то худенькой гибкой блондинкой. Он водил пальцами по ее руке вверх и вниз, но даже один этот жест свидетельствовал, что между ними уже установились вполне интимные отношения. Мерри задумалась, не ревнует ли она Лероя, и решила, что нет. Потом она подумала, почему это Джоки не предпринимает дальнейших действий, пока они танцуют, почему он не возбудился, но потом почувствовала, что — возбудился, еще как возбудился! Она этого раньше не заметила. А, может быть, и заметила, но смена событий происходила так естественно, так незаметно и так восхитительно, что его встрепенувшийся петушок просто не привлек ее внимания.

Они уже двигались по направлению к коридору. Ни слова не говоря, он высвободился из ее объятий, взял ее за руку и повел через коридор в спальню.

— Занято, — сказал он и быстро прикрыл дверь, но она все же успела заметить на кровати обнимающуюся голую парочку.

Он открыл другую дверь, рядом с той, первой. Комната была пуста. Но на кровати возвышалась гора пальто и плащей. Она подумала, что он сейчас сбросит одежду на пол, но он снял только лежавшую на самом верху длинную норковую шубу, расстелил се на полу, уложил Мерри на нее и лег рядом.

Никаких предварительных действий не последовало. Да в них и не было необходимости. Выпитое» близость мужчины и долгое воздержание воспламенило ее. Он стянул с нее джинсы и трусики и тут же вошел в нее. Она боялась, что начнет хихикать: мех так приятно щекотал ее ягодицы! Но тут ей стало не до смеха, ее обуяла дикая похоть.

Все произошло стремительно, мощно и поразительно эффективно: такого удовольствия она давно не получала!

Джоки отпрянул от нее, а она поднялась и стала искать свои джинсы и трусики, пока он лежал на манто, курил и смотрел на нее.

— Потом еще? — спросил он.

— Может быть, если я не уйду, — сказала она и пошла искать ванную. Ей было хорошо. Она была на седьмом небе. Она подумала, что вполне можно принять его предложение на второй раз. Сколько же она потеряла! Она открыла дверь ванной, вошла, все еще находясь во власти своих ощущений.

Мерри не поверила своим глазам. Она и не думала, что здесь кто-то есть, и с недоумением смотрела на представшую ее взору сцену. Что здесь делают четыре голые женщины, сидящие на краю ванной? Она шагнула к ванной, заглянула внутрь и увидела там Гарри Клайнсингера, лежавшего в луже мочи. Он был абсолютно голый и обеими руками держал свой восставший член.

Одна из девиц захохотала и помочилась на него.

Он застонал. Глаза его были закрыты. Он лежал и дрочил. На какое-то мгновение он раскрыл глаза, и Мерри пулей вылетела из ванной, надеясь, что он ее не узнал, не увидел, а если даже и увидел, то не вспомнил.

Она вернулась в спальню, где оставила Джоки.

— Отвези меня домой, — сказала она тоном, не терпящим возражений.

— Конечно, малышка, как скажешь.

На обратном пути она попросила его остановиться. Она вышла, обогнула машину сзади, и ее вырвало.

У двери дома она с ним попрощалась.

— Извини, но я себя неважно чувствую, — сказала она.

Он пожал плечами:

— Не бери в голову, малышка, — сказал он и уехал.

«Бедный, бедный», подумала она, «бедный». Она думала о решительности, энергии, таланте и напористой самоуверенности Гарри Клайнсингера и горевала, что это оказалось лишь маской, скрывающей его болезненные слабости. И презрение к самому себе. Или что там еще. Она жалела его и себя. Она обрела уверенность в своих силах только благодаря его уверенности в ней и готова была положиться на него не только на съемочной площадке, но и вообще в жизни. Он внушил ей веру в собственную значимость. Но все могло быть куда хуже, если бы она обнаружила в той ванне своего отца!

Она медленно, тяжело разделась, пошла в спальню, залезла в кровать и свернулась клубочком под одеялом, словно спрятавшись от всех невзгод. От всего мира.

В оставшиеся десять дней съемок Клайнсингер демонстративно не замечал ее и старался не обращаться к ней, если в том не было крайней необходимости. Ее подмывало сказать ему, как она сожалеет обо всем, но это, разумеется, было невозможно.

* * *

На столе стоял апельсиновый сок — на девять долларов. Другими словами, девять стаканов. Стакан апельсинового сока в баре «Поло» отеля «Беверли Хиллз» стоит ровно один доллар, но люди, пришедшие сюда позавтракать, могли себе это позволить. Каждое утро, с семи до восьми, этот маленький ресторанчик становился нервным центром всей киноиндустрии. Когда в Лос-Анджелесе семь утра, в Нью-Йорке — десять. Фондовая биржа уже открыта. Мужчины, сидящие здесь, уже могут проконсультироваться со своими брокерами по белым телефонам, которые для них вносят в зал официанты и подключают к розеткам, спрятанным под столами. Если вы покупаете три тысячи акций «Парамаунта» или продаете четыре тысячи акций «XX век — Фокс», вам ничего не стоит заплатить доллар за стакан апельсинового сока и даже этого не заметить.

Лучшие места в зале — овальные банкетные столы у стены. Это под ними находятся телефонные розетки. И сегодня утром тут явно происходило что-то очень важное. За столом у огромной стеклянной стены, сквозь которую виднелся субтропический сад, сидели девять мужчин. Прочие посетители терялись в догадках, но сохраняли спокойствие. К концу дня они обязательно узнают, о чем это беседовали девять мужчин за большим овальным столом у стеклянной стены. И зная это, они терпеливо ждут.

Мужчины за банкетным столом представляли крупнейшие корпорации индустрии развлечений, чьи капиталы оценивались сотнями миллионов долларов. Среди них были представители пяти крупнейших кинокомпаний, был здесь и Исидор Шумский из Ассоциации американских кинопромышленников, был и круглолицый молодой человек, которого присутствующие видели впервые.

Это был Джейсон Подгорец из отдела культуры государственного департамента.

Подгорец спросил:

— «Гнездо Феникса»? Что это такое?

— Это кинотеатр под открытым небом, — объяснил ему Шумский — в пригороде Финикса. Это захудалый кинотеатришко посреди пустыни. Кто-нибудь из вас бывал там?

— Нет, никто.

— Тогда почему же этот кинотеатр представляет для нас такую ценность? — спросил Подгорец.

— Этого никто не знает. Мы до сих пор не удосужились это изучить. Но как говорят у вас в политических кругах, это ключевой фактор. Дело в том, что как примут ту или иную картину посетители кинотеатра «Гнездо Феникса» в городе Финикс, штат Аризона, точно так же ее примет и американский зритель в целом.

— Есть и другие кинотеатры, — вмешался Марти Голден. — Мы следим за посещаемостью кинотеатров в Брентвуде. Иногда мы следим за реакцией зрителя по кинотеатру «Лоева» на 86-й Улице в Нью-Йорке, который посещает средний класс. Но самый быстрый и самый надежный способ определить прокатную судьбу картины можно по «Гнезду Феникса».

— И что, им нравится? — спросил Подгорец.

— Им нравится. Им очень нравится, — ответил Голден. Он полез во внутренний карман пиджака и достал пачку почти превратившихся в труху листочков бумаги. Он быстро нашел то, что искал. — Вот, — сказал он. — Двести десять. Замечательно! Пятьсот сорок. Хорошо. Сто восемнадцать. Прилично. Двадцать шесть. Очень плохо. И насколько мне известно, «двадцать шесть — очень плохо» — это продукция Мелника, здесь присутствующего.