— Позвоню, — сказала она. — Спасибо. А что… там что-то очень плохое?

— Нехорошее.

— Ясно. Спасибо, что сказали.

Мерри повесила трубку и вышла к машине. Она поехала в супермаркет на Сансет-Стрип и купила там «Пале». Потом вернулась в машину и здесь, вдали от посторонних глаз, раскрыла журнал. Пролистывая его с последней страницы, она нашла раздел шоу-бизнеса. Читая статью Джослин Стронг, она чувствовала, как капельки пота, словно крошечные иголочки, покалывают кожу на лбу и на верхней губе.

Это было отвратительно! И самое мерзкое — Стронг делала вид, будто относится к своим персонажам с большой симпатией, пониманием и сочувствием.

Статья была выдержана в тоне слащавого сострадания к Мерри и ее отцу. Джослин изобразила Мерри испорченной беспутной девицей, которая сама не понимает, что творит, и позирует голой перед кинокамерой только потому, что жаждет услышать похвалы мистера Гарри Клайнсингера. Объясняя причину такого поведения, Джослин цитировала Мередита Хаусмена: «Я был не очень хорошим отцом для Мерри. По сути, я и не был для нее отцом. Если она пошла в кино, то это означает, что между нами существует все-таки какая-то близость. И, конечно, я этому рад».

Следующий абзац был еще хуже. «Потягивая «шато латур» в ресторане роскошного отеля в Палм-Бич, он сказал: «Я знаю жизнь. Я знаю, что по чем. И я знаю, каковы ее шансы стать счастливой. Шансы эти весьма невелики».

Мерри еще раз перечитала статью. Она подумала, что подверглась куда менее жесткому нападению, чем отец. Переходя к ее персоне, журналистка выбирала покровительственно-снисходительную интонацию: «Я уже взрослая девушка», с вызовом заявила девятнадцатилетняя начинающая актриса».

Она произносила эти слова, но без всякого «вызова» и ничего не «заявляла». Это была подлая ложь.

Мерри положила журнал на сиденье и поехала к себе. Она позвонила Уэммику.

— А что сказал отец? — спросила она.

— Он волнуется за тебя.

— Ерунда! — сказала Мерри. — Ведь она в основном издевается над ним.

— Он понимает. Но он знает причину. И его больше всего волнует, что эта статья может тебя оскорбить.

— У вас есть его номер? Как мне ему позвонить?

Уэммик дал ей секретный номер телефона. «Это в Малибу», — подсказал он.

— Спасибо, — сказала она и набрала номер отца.

— Алло!

— Папа! Это Мерри.

— Ты читала?

— Да. Только что.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Я сослужил тебе плохую службу. Но и причинять тебе неприятностей я ведь тоже не хотел.

— Ах, папа, да ничего страшного, — сказала она. — Мне было очень неприятно это читать, потому что она так написала о тебе. Как же это бесчестно!

— Я не удивился. Это же журналистка. Ей надо было меня подколоть.

— Но почему?

— Ярость уязвленной женщины не сравнится с пытками ада, — процитировал он. — Но это все слишком сложно, чтобы объяснить по телефону. Слушай, ты сейчас где?

Она назвала адрес.

— Может, приедешь сюда?

— С удовольствием.

— Я очень хочу тебя повидать, — сказал он.

— Я тоже. Я приеду сейчас же.

Она положила трубку. И выбросила журнал в мусорное ведро. Теперь эта статья уже не имела никакого значения. Она вышла на улицу.

Мчась по направлению к Малибу, она видела сквозь тонкие облака на западе закатное красное солнце. Эту журнальную статейку можно забыть. Хотя, нет, не совсем. Разговор с отцом по телефону превратил эту омерзительную писанину в красивую яркую новогоднюю открытку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— За ваше счастье! — провозгласила Мерри, поднимая бокал шампанского. Она смотрела на отца и Нони — с сегодняшнего дня миссис Мередит Хаусмен, — стоявших в противоположном углу комнаты у камина.

— Всего вам самого хорошего! — сказал судья Нидлмен.

Артур Уэммик важно кивнул и салютовал новобрачным своим бокалом.

Выпили шампанское. Нони, осушив бокал до дна, швырнула его в камин, и он разлетелся вдребезги.

— Это что значит? — удивился Мередит.

— Я всегда мечтала так сделать, — сказала Нони. — Так бывает… ну, в кино.

Мередит рассмеялся, за ним засмеялись все остальные.

— Пойду-ка я за машиной, — сказал Уэммик. Он собирался отвезти их в аэропорт Бейкерфилд, откуда Хаусмены чартерным рейсом должны были лететь в Акапулько.

— Ну, миссис Хаусмен, как вы себя чувствуете? — поинтересовался Мередит.

— Замечательно, — ответила Нони. — Это самый счастливый день в моей жизни.

— Вот и хорошо, — ответил жених.

— И у меня тоже самый счастливый, — подхватила Мерри.

Отец с удивлением посмотрел на нее.

— Правда! — сказала Мерри. Она не лгала. Ей так хотелось как-нибудь особенно выразить свою радость оттого, что они с отцом снова друзья. Впервые очередной брак отца не вызвал у нее ни возмущения, ни опасения.

Она понимала, что Нони не угрожает ее взаимоотношениям с отцом. Скорее, она жалела эту девушку. Нони была молоденькая, простенькая и явно бесхитростная. Похоже, ее интересует только Мередит Хаусмен, лошади и кино. Нони в голову пока не пришла мысль установить какие-то отношения с Мерри. Она воспринимала ее как дочь Мередита, а с недавних пор — как свою подругу. Что касается Мерри, то она жалела бедную девятнадцатилетнюю девушку, которой вскоре предстоит сполна изведать чувство одиночества с пятидесятидвухлетним мужчиной. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы уяснить, какая роль уготована Нони в жизни отца и зачем она ему нужна. Отец еще держался молодцом, и во всем его облике не было еще ничего стариковского. И его еще считали человеком без возраста — энергичным мужчиной и страстным любовником. Но это всеобщее восхищение требовало от него почти невозможного, так что он постоянно боялся, что в одно прекрасное утро старуха-время настигнет его. И тогда рухнет вся его жизнь, вся его карьера, все, что он создал за эти годы. А Нони была зримым доказательством того, что его картины говорят правду. Она была не только бастионом его уверенности в собственных силах — этот брак был той костью, которую он теперь мог бросить голодной толпе.

Мерри и не думала, что их брак продлится долго. Но это ее не волновало. Она уже поняла, что счастье мимолетно и зависит от случайной удачи: оно похоже на золотую рыбку из дешевого универмага — девяносто девять из ста умирают на второй день, и лишь одна выживает, толстеет и барахтается в аквариуме годами.

Интересно, будет ли у них ребенок. Для отца это было бы праздником. Но что ожидает ребенка в жизни? Она поставила бокал на стол судьи. И какое ей дело? Какой смысл думать об этом?

— Наверное, Артур уже подогнал машину, — сказал Мередит. — Спасибо, судья.

— Не за что. Желаю вам приятного путешествия.

Мередит подал Нони руку, другую — Мерри. Все трое покинули апартаменты судьи и спустились к машине.

Мерри вернулась домой счастливой. Но все-таки ей в это счастье не вполне верилось. Что-то было не то. Чего-то не хватало. Она бесцельно бродила по гостиной, взяла сигарету и вдруг осознала, что минуту назад уже закурила одну. Что-то все же не так.

Она бросила в пепельницу сигарету, села и задумалась. Потом поняла. Элейн. Мать.

Было ясно, что охватившее ее беспокойство несерьезно и даже банально, но чудесное улучшение отношений с отцом все-таки заставило ее теперь подумать о том, что и другое чудо, пожалуй, тоже возможно. Может быть, ей удастся восстановить нормальные отношения с матерью? Хотя бы приятельские.

Она ни разу не собралась съездить к матери за все время, что была в Калифорнии. Она оправдывалась перед собой тем, что постоянно занята на съемках, что устала, но при этом прекрасно понимала, что это — только отговорка. Она звонила матери раза два, но оба раза та разговаривала с ней весьма прохладно. И Мерри даже радовалась тому, что ей так и не пришлось увидеться с матерью. Но теперь она задумалась, стоило ли этому радоваться.

Она сняла телефонную трубку и набрала номер. К телефону подошел Лайон.

— Лайон? Это Мерри.

— Привет, Мерри, — ответил он безразличным тоном.

— Я хочу приехать сегодня вечером, навестить вас. Мы не виделись целую вечность.

— Мамы нет. Она вернется через час.

— Мне что, нужно получить специальное разрешение? — спросила шутливо Мерри.

— Наш дом — твой дом, — ответил Лайон.

Странно звучали такие слова в устах четырнадцатилетнего подростка. Возможно, он тоже шутил, желая растопить лед в их отношениях.

— Я буду часа через полтора, — сказала она и положила трубку.

Она припарковала свой белый автомобиль перед знакомым домом, с радостным предвкушением встречи взбежала на крыльцо и позвонила. Лайон открыл дверь.

Мерри оторопела от неожиданности, не веря своим глазам.

— Боже, что это с тобой? — спросила она.

На нем был шафранного цвета халат и веревочные сандалии. Волосы были подстрижены ровным кружком, а на макушке сияла тонзура.

— Оставь обувь на пороге, пожалуйста, — попросил он.

— Что? — переспросила она. — Что за дела?

— Они ведь кожаные.

— Ну да, конечно, кожаные!

— Я принесу тебе пару веревочных сандалий.

— Что все это значит?

— Или ты хочешь бумажные тапочки?

— Перестань, Лайон? Что с тобой? Ты это серьезно?

— Вполне.

Но она не сомневалась, что это шутка. Иначе и быть не могло. И решила продолжать игру дальше. Она сняла туфли и вошла в дом. Но Лайон остановил ее.

— Сумка! — сказал он.

— Что сумка? Не могу же я оставить сумку на крыльце. Ее же украдут! Кроме того, там мои сигареты.

— Тебе они здесь не понадобятся. Мы с матерью не выносим, когда в доме курят.