— Я верю вам, — сказала она. — А теперь, пожалуйста, отвезите меня домой.

— Ага, вы уже обиделись. Ну, в таком случае, почему бы нам не поехать ко мне на рюмку бренди? Это будет так старомодно!

— Старомодно? Что именно?

— Ну как же — начинающая актриса и стареющий драматург. Да это же сюжет для старенькой комедии тридцатых годов с Кэтрин Хэпберн и Спенсером Трейси. Рандеву удачи!

— А это что такое?

— Это когда происходит непредвиденная встреча будущих любовников. Мадам и старый психиатр заказали себе кровати в одном мебельном магазине и им по ошибке доставили не те кровати. И они встречаются у администратора магазина. Вот что это такое.

— Понятно, — сказала она. — Я мало видела подобных картин.

— Знаю. Вы фантастически молоды. Ну, так поедем на брэндй?

— Спасибо, да.

Итак, даже если он и пригласил ее на эту премьеру только для того, чтобы посадить на соседнее место какой-нибудь весьма живописный объект, все вышло именно так, как она и предполагала, ошибочно, стоя в телефонной будке китайского ресторана. И пока они ехали к Джиму, Мерри мысленно вернулась опять в ресторан, где она покинула Тони. Она думала о нем на протяжении всего этого вечера с Джимом. Она вспомнила о нем и в тот момент, когда вошла в квартиру Джима и сразу отметила богатую обстановку, картины на стенах — эти знаки успеха, которого так жаждал Тони. И она вновь подумала о нем, когда Джим стал говорить, какая трудная жизнь у начинающих и как его восхищает отвага актеров, вынужденных жить одними лишь надеждами, обивая пороги всевозможных контор по найму и рассылая во все концы страны свои фотопробы и ротапринтные копии автобиографий и рекомендательных писем, обходящихся им в копеечку.

И ей пришла в голову мысль, что, возможно, говоря обо всем этом, он просто хочет мягко подготовить се к неминуемому провалу. Что ж, он по-своему прав. Из всех актеров и актрис, трудом и упорством пробивающих себе путь, ей в наименьшей степени приходится бороться за место под солнцем. А может, он просто так разглагольствует на любимую тему без всякой задней мысли. Или пытается заставить ее устыдиться за тот легкий путь к успеху, который, как он считал, подарила ей судьба.

Он ушел на кухню за второй бутылкой бренди. Та, с которой они начали, уже почти опустела. Она улучила момент и отправилась в ванную.

— Через спальню! — крикнул он.

Спальня оказалась огромной комнатой в светло-голубых тонах с большой двуспальной кроватью посередине. Она подумала, какая спальня у Тони — вряд ли такая.

В ванной, моя руки, она оглядела свое лицо в зеркале аптечного шкафчика. И тут вспомнила, как сказала Джиму, когда он рассматривал ее книги, что так гости заглядывают в аптечку. Она заметила поднос с десятью бутылочками разных одеколонов и лосьонов и ради шутки открыла аптечку.

Мерри почувствовала, как краска залила ей лицо. На обратной стороне дверцы аптечки висела большая глянцевая фотография. Джима? Его любовника? Нет — эрегированного пениса. Она быстро захлопнула дверцу и выскользнула из ванной. Уже в спальне она остановилась перевести дух. Только бы он не догадался, что она заглядывала в его аптечку! Что она видела ту картинку. А может, он догадывался? Может быть, он про себя радовался? Нет, все это слишком для нее сложно. Самое разумное — просто не обращать внимания. Сделать вид, что ничего не произошло и она ничего не видела. Пусть он так считает, во всяком случае. А потом она еще раз все обдумает. Дома, заперев за собой входную дверь.

Он подал ей рюмку, в которой болталась лужица бренди из новой бутылки. Ни выражением лица, ни интонациями он не выказывал ни малейшего любопытства или интереса. Они поговорили о пьесе. Его пьесе. Она сказала, что он поскромничал и пьеса имеет очень отдаленное отношение к Мольнару.

— Ну, это всего лишь техническое упражнение. Но я не могу пожаловаться на свою технику. А вы читали Мольиара?

Она рассказала, что готовит сцены из Мольнара для театральной студии.

— Молодец! — сказал он. — Вы прилежно выполняете домашние задания. Теперь только надо выяснить, есть ли у вас талант.

— Да, только и всего, — откликнулась она. Она допила бренди и извинилась, что так задержала его. — Вы же сказали, что устали. Я очень благодарна вам за то, что вы весь вечер посвятили мне. Но теперь мне пора.

— Да нет, посидите еще.

— Вы очень добры, — сказала она и еще раз поблагодарила за приглашение на премьеру.

— Значит, увидимся на читке, — сказал он. Подразумевалось, конечно, что до того дня они больше не увидятся. Что ж, весьма разумно. Он помог ей одеться и проводил вниз.

Дома она попыталась разобраться в своих мыслях о нем, как-то определить свое отношение к нему. Она все спрашивала себя, изменила ли что-нибудь та фотография в аптечке. Она знала, что он гомосексуалист. Джеггерс рассказал ей об этом перед их первой встречей в «Сент-Реджисе». Но Джим оказался настолько приятным и милым человеком, что она была поражена. Однако теперь она уже не могла, как раньше, просто выбросить из головы то, что ей о нем известно. Эта гигантская непристойная фотография, эти увеличенные гениталии сразу все изменили. Она увидела то, о чем раньше не догадывалась. Не сами гениталии, но душу человека, который вожделел лицезреть подобное. Это было непостижимо. Ей, во всяком случае, это было трудно понять. Она подумала о том, как это несправедливо, что ей приходится сталкиваться с такими вещами и как-то определять свое отношение к ним. И осознав это, она вдруг начала постигать смысл этой вызывающей демонстрации.

Вешая эту картинку, он ведь прекрасно понимал, что рано или поздно кто-то ее увидит. И то, что он повесил ее на внутренней стороне дверцы аптечки, тоже не случайно. Ведь кто бы ни заглянул внутрь, кто бы ни решился вот таким образом подглядеть в щелку за Джимом Уотерсом, не имел права осуждать его за эту непристойность. Ибо становился своего рода соучастником. Ибо всякий, кто мог увидеть эту картинку, должен был принять увиденное как должное — раз ему (или ей) пришло в голову заглянуть в аптечку. И было только делом совести любопытствующего решить — принять или отвергнуть то, что Джим Уотерс считал своей истинной натурой. И любой, будь то мужчина или женщина, должен был принять этот вызов и смириться с его гомосексуальностью, или его слабостью, или его особенностью. Или как там еще это следует назвать.

Думая так, она опечалилась. Если ее объяснение верное, то какой же, должно быть, несчастный человек Джим Уотерс. Как же несчастны все, похожие на Джима Уотерса! Как же они себя презирают. Ожидать одобрения или просто понимания от гостей, от тех, кто приходит к нему в дом, кто заходит к нему в ванную. И она опять стала думать — по контрасту — о Тони Бассото и его упрямой уверенности в себе.

Она вспоминала о нем не только поэтому. Лежа в постели в полумраке и уже в полудреме, она размышляла, что его ждет в жизни. Их. В такие часы она всегда ощущала свое одиночество в Нью-Йорке. Ужасное одиночество. И она снова вспомнила его взгляд, спокойный и недоумевающий, когда он смотрел на нее сквозь стекло телефонной будки. И уплывая в сон, увидела, как образ Тони сливается с другим — с изображением на фотографии в аптечке Джима Уотерса.

Утром Мерри проснулась с чувством, будто между ними все уже произошло. Она ждала встречи с ним на занятиях в театральной студии с нетерпением и восторгом, которые можно было бы понять, думала она, если бы они уже давно были любовниками. Но она уже решила. Все решилось само собой, даже помимо ее воли. И теперь она предвкушала удовольствие от этого. От него. От их любви. Она немного волновалась по дороге в студию, но больше беспокоилась о нем, чем о себе. А что, если он не настолько здоровый и сильный, как она представляем? Вообще трудно понять людей. Но Тони! С ним все должно быть в полном порядке! Если нет — то она уже больше никогда не сможет доверять своим чувствам.

Но все ее страхи рассеялись, как только он вошел в аудиторию, увидел ее и, улыбнувшись, приветливо помахал ей. Она улыбнулась в ответ и кивнула. И почувствовала, что он принадлежит ей. Полностью. Ее душа обрела поразительный покой от того, что он в аудитории, рядом. И после занятий ей почудилось, что и им овладел такой же всеобъемлющий покой. Никаких подозрений, никакой нервозности — только радость от сознания того, что он с ней.

Странно все-таки. Она уже занималась в студии шесть недель, он появился здесь тремя неделями позже, чем она. Так что они были знакомы только три недели. Конечно, она его сразу приметила, внимательно за ним наблюдала и даже пришла к выводу, что он очень мил. Но к этому выводу она пришла как-то отстраненно — так она могла бы оценить платье, или картину, или ткань. А вчера, когда это случилось — когда их интерес друг к другу больше не был отстраненным, но стал очень и очень интимным, ничего ведь в сущности и не произошло. Они выпили пива и едва приступили к ужину. Но сегодня уже казалось, что они знают друг друга целую вечность. Во всяком случае, очень хорошо знакомы. На лестнице, спускаясь к выходу, он взял ее за руку. Раньше он этого никогда не делал, но теперь этот жест показался ей таким естественным, таким приятным, таким нужным, что было даже трудно поверить, что он это сделал в первый раз.

— Пойдем ко мне, — предложила она, когда они вышли на улицу.

— Нет. Ко мне, — сказал он.

Что ж, все правильно. Почему? А просто так. Ей просто понравилось, что он повел себя по отношению к ней покровительственно. Ей даже понравилось возникшее вдруг удовольствие от того, что кто-то обращается с ней покровительственно, хотя раньше она всегда считала, что подобное отношение мужчины к ней недопустимо.

Они не спеша шагали в южном направлении, радуясь этой новой возможности побыть вместе.

— Мне надо кое-что купить, — сказал Тони, когда они подошли к бакалейной лавке. — А мой дом на другой стороне улицы.