А он с тех пор, как она рассказала ему о самом сокровенном, стал задумчивым и каким-то отрешенным. Он теперь ходил мрачный и подавленный. Возможно, думала она, это ей только так кажется, ибо она и сама впала в депрессию. Во всяком случае, она надеялась, что ей так только кажется.

— Розенберг! Макартур! Кефовр! Трумен! Говорю тебе, нам необходим какой-нибудь гвоздевой материал!

— Ну, мы уделали Этель Розенберг!

— Отлично! Я воочию вижу, как отряды кабскаутов[12] по всей Америке дрочатся перед портретами Этель Розенберг.

— Кабскауты не дрочатся. Это бойскауты.

— У тебя просто было замедленное развитие, понял?

— А может сделаем разворот про бойскаутов?

— Потрясающе! Это лучшая идея с тех пор, как кто-то придумал разворот про стригущий лишай! Это не ты случайно?

— А как насчет разворота про сифилйс?

— Что, сифилитические бойскауты? Это же непатриотично!

— Говорю тебе, надо что-нибудь эдакое! Что-нибудь вроде гёрлскаутов-сифилитичек.

— Это то же самое. Как, интересно, бойскауты могут подцепить сифилис?

— От других бойскаутов.

— От Дж. Д. Сэлинджера?

— Это еще кто?

— Ну как же, ты что! Новая звезда на литературном небосклоне.

— Писатели — зануды. Они только и знают, что пишут, пишут.

— Редакторы сами зануды. Они только и знают, что порют всякую чушь.

— А если про телевизионщиков?

— Кого?

— Про ведущих телепрограмм?

— Молодец! О ком именно?

— О Барбаре Стил.

— Нет, уж лучше о кабскаутах.

— Ну, не знаю. А что за премьера?

— «Два храбреца».

— Кто в главной роли?

— Мередит Хаусмен.

— Да в женской! В женской! Чтб с Тобой?

— Линда Форбс.

— В прошлом году о ней писал «taftto».

— Что там еще?

— «Вверх по лестнице».

— В задницу!

— Джейн Роббинс?

— О ней уже писал «Ньюсуик».

— А может, Рок Хадсон?

— К черту этого бабника!

— Гарольд Трибьюн?

— Знаю-знаю. Эй, а Скотт Тишью?

— Слышь, мы где находимся?

— На Медисон-авеню, приятель.

— Так как насчет Хаусмена?

— Нам нужен забойный материал. Я же сказал!

— А что, если дать фото Хаусмена на фоне всех его партнерш? Это будет шесть баб всего за четвертак.

— Этот Хаусмен хорош собой?

— С ним все в порядке. Женщины от него без ума. Приятная улыбочка и все такое.

— Ладно, Хаусмен так Хаусмен, а потом дашь полосу о трансконтинентальной телесети или о договоре с япошками. О’кэй?

— Да. Скажи, а как насчет статейки о стригущем лишае в отделе здоровья? Маленькая колонка.

— Мы лучше поместим картинку твоего стриженого затылка!

— Ага, только до ушей. Но если серьезно…

— Ну давай, чего уж там. Давай, валяй.

* * *

СТРОНГ БЫВШ КИНОАКТЕРЫ СТАРЫЕ ФИЛЬМЫ ОБЛОЖКА ОЧЕРЕДНОГО НОМЕРА С МЕРЕДИТОМ ХАУСМЕНОМ НА ВРЕЗКЕ ПРЕМЬЕРА ДВУХ ХРАБРЕЦОВ НУЖНЫ ПОЛНЫЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕД И ЗАНЯТИЯ ЯРКИЕ ЦИТАТЫ ХАУСМЕН СЕЙЧАС В МОНТРЁ. МЕЙЛЕР К 3 °CЕНТ. ФОТОГРАФИИ НЕ ПОЗДНЕЕ 27 СЕНТ. С ПРИВЕТОМ, ТУРНЕР.

Телеграфный аппарат настучал это сообщение на желтой фирменной бумаге, и Клод принес депешу Джослин. Она взглянула на нее, провела кончиком шариковой ручки по верхней губе и улыбнулась.

С Хаусменом было связано ее повышение в иерархии журналистских должностей, когда из справочно-информационного отдела своего журнала она перешла в «Пало, превратившись из простой стажерки в специального корреспондента Хаусмен, конечно, не имел к ее повышению по службе прямого касательства, но, тем не менее, оставался для нее своеобразной памятной вехой на пути к профессиональному успеху. В действительности только благодаря войне ей удалось преодолеть предубеждение журнальных редакторов против женщин-репортеров — когда из редакции исчезли почти все мужчины. А она закрепилась на новом месте так, что, когда война закончилась, это предубеждение против женщин-репортеров даже помогло ей перебраться из центрального офиса в корреспондентский пункт за рубежом. В Париж. Что было очень неплохо. Парижский корпункт оказался теплым местечком. Работы там было много, но это и хорошо, потому что когда много работы, у сослуживцев не остается времени заглядывать тебе через плечо. У каждого из сотрудников был свой круг обязанностей. Джек Шоу освещал политические вопросы. Марвин Федерман писал о бизнесе и экономических вопросах, и еще о плане Маршалла. А она с Харвардом Уэвериллом освещала культурную жизнь — религия, образование, наука, спорт и шоу-бизнес. Например, кино. Она и предположить не могла, что в один прекрасный день ей придется брать интервью у Мередита Хаусмена. Она не была настолько сентиментальна, чтобы мечтать об этом. Но теперь эта перспектива показалась ей даже заманчивой. Как же давно это было? Лет тринадцать прошло. Ей было интересно посмотреть на него, изменившегося.

Она пошла в кабинет к Шоу, чтобы сообщить о запросе Турнера и обговорить с ним дату предстоящей командировки в Монтре.

— Поезжай, когда хочешь, — сказал он.

— Завтра?

— Отлично, — сказал он. — Желаю всего наилучшего.

— Спасибо.

Она вернулась к себе в кабинет, сняла телефонную трубку и позвонила Мередиту Хаусмену в Монтрё.

— Мередит? — сказала она. — Это Джослин.

— Джослин?

— Джослин Стронг? — произнесла она с вопросительной интонацией и добавила очень выразительно: — Ты, конечно, помнишь меня, дорогой?

— О да, конечно. Как ты?

— Спасибо, у меня все в порядке, — она сделала секундную паузу, чтобы заставить собеседника поволноваться еще немножко, и потом сама же помогла ему выйти из затруднительного положения, сказав: — Вообще-то я звоню как сотрудница журнала «Пало. Наши хотят подготовить о тебе главный материал номера, приуроченный к премьере «Двух храбрецов», и меня попросили встретиться с тобой и взять интервью. Когда ты сможешь?

— Встретиться здесь?

— Ну да. Если ты не возражаешь.

— Нет. Не возражаю. То есть, конечно, я буду очень рад с тобой встретиться. В любое время. Мы еще пробудем здесь недели три.

— Что, если завтра?

— Отлично. Приезжай!

— И мне будет приятно снова увидеть тебя, — сказала она, тщательно подбирая слова. «Приятно» звучало так кокетливо, лукаво, и в то же время игриво. Не то, чтобы ей хотелось быть игривой. Просто это была игра, и она приносила удовольствие.

— Мы с Карлоттой будем рады тебя принять. Ты, конечно, остановишься у нас.

— Если хочешь, я могу остановиться и в отеле. Редакция все оплатит, сам знаешь.

— Нет, нет, и слышать об этом не хочу.

— Ну, если ты не возражаешь. Тогда это все упрощает.

— Ни о чем не думай.

— Ну и хорошо. Просто замечательно. Я буду в Монтрё завтра ближе к вечеру.

— Позвони с вокзала. Я пошлю за тобой машину.

— Здорово, — сказала она. — Это очень мило с твоей стороны.

Она взяла из редакционных представительских сто тысяч франков — около трехсот долларов — и послала Клода за билетом на поезд, а сама поехала домой собираться. Ей потребовалось немного времени, чтобы побросать кое-какие вещи в легкую походную сумку. У нее был уже достаточный опыт командировок и она прекрасно знала, без чего может обойтись в пути, а это самое главное в умении правильно собираться в дорогу. Она олицетворяла собой стремительную сноровку: все ее движения были четко выверены, и только на одно мгновение она заколебалась, когда достала из ящика диафрагму. Она всегда брала ее с собой по привычке. Но сейчас она задумалась, не зная, понадобится ли она на этот раз. Но только на мгновение. Она сунула ее в сумку и пошла за блокнотом для рабочих записей, которые потом посылала в Нью-Йорк.

* * *

Фредди Гринделл потягивал кампари с содовой, сидя на террасе с видом на озеро. Слушая Мередита, он прикрыл глаза, повернул лицо к солнцу и сквозь полусмеженные ресницы вйдел, как в солнечных лучах его веки подернулись светло-красной пеленой. Он слушал, что говорит Мередит о Венеции — по существу тот репетировал будущее интервью. Конечно, это глупо. Мередит провел уже две недели на фестивале и ему целыми днями приходитесь говорить только о кино. А ведь любой может пойти и посмотреть кино. Главное-то — люди. С Мередитом почти не о чем поговорить. Вот Карлотта — другое дело! Странно, в самом деле, но ему нравилось общество женщин куда больше, чем общество мужчин. Даже больше, чем общество Мередита Хаусмена. Он великолепен, конечно, но как же скучно слушать его так долго. Интересно, о чем Карлотта с ним разговаривает? А может, они и вовсе не разговаривают. Может, они только и знают, что трахаются все время. Что-то он становится язвительным. Конечно, им есть о чем поговорить. Он знал, что и ему есть о чем поговорить с Мередитом — надо только Мередита раскрутить. Хоть чуточку. Чуточку — и все будет нормально. Но он уж очень суров. Фредди чувствовал, насколько суров Мередит. Это все оттого, что Фредди, как всем известно, педик.

Или почти всем известно. Есть у него, конечно, и преимущества. Он отличный сопровождающий. Что может быть безопаснее для репутации женщины — скажем, женщины, чей муж уехал по делам, или новоиспеченной вдовушки, — чем появиться на людях в компании Фредди Гринделла? Но за все приходится платить. Вот этот Хаусмен, например, чуть ли не агрессивно мужественный, деловитый, живой, но и он словно все время опасается, как бы маленький Фредди вдруг неожиданно не напал на него и не покусился на его ширинку. Глупость! Словно ему не известна старая мудрость: не следует гадить там, где ешь. Это справедливо в отношении как извращенцев, так и нормальных. Или даже в еще большей степени справедливо в отношении извращенцев. Для него же это был бизнес.