Вольтеру, этому жрецу европейского просвещения, в год восшествия Екатерины было уже шестьдесят восемь лет. Его труды составили несколько десятков томов. Это — исторические исследования, пьесы, проза и т. д. Любой просвещенный христианин знал о его непревзойденной славе, которую он снискал, пытаясь одолеть невежество, предрассудки, неравенство и гнет. Десятки лет он сражался против тирании клерикалов во имя свободомыслия. Единственным его оружием все эти годы было перо, остроумное, беспощадное слово.

Из своего швейцарского имения в Ферне Вольтер правил всей литературной Европой. Сотни поклонников приходили и приезжали туда, чтобы увидеть живого Вольтера (правда, некоторые удалялись разочарованными, встретив бедно одетого, непричесанного, язвительного и эксцентричного старого аристократа). Тысячи людей писали ему письма, пополняя обширную сеть его корреспондентов. Письма, которые отправлял Вольтер, были более чем личные послания. Каждое такое письмо становилось бесценной реликвией, которая с трепетом передавалась из рук в руки и читалась вслух тем, кто сам не мог этого сделать. Некоторые из писем были опубликованы. Вольтер распространял идеи, высказывал суждения по всем животрепещущим вопросам. Это мнение нередко имело вес в самых высоких кругах. Ибо даже монархам было небезразлично, что говорил и думал Вольтер.

Когда Екатерина стала переписываться с мудрецом из Ферне, она преследовала сразу несколько целей. Прежде всего она хотела начать заочный диалог с человеком, которого именовала своим учителем. Она знала, что если сумеет завоевать его доброе мнение, то это станет противовесом той хуле, что обрушилась на нее после смерти мужа. Екатерина надеялась, что заинтересовав Вольтера своими замыслами по переустройству России, она привлечет внимание всей Европы и завоюет уважение европейцев.

Ее первые письма Вольтеру (она подписывала их именем своего секретаря Пикто, хотя их истинный автор всем был известен) вызывали у того весьма вялый интерес. Но Екатерина была полна решимости, и вскоре между ней и ее учителем завязалась постоянная переписка. Она умоляла его прислать ей самые последние его работы. Она сообщала ему, что некоторые из его пьес были поставлены у нее при дворе. Она превозносила его за то, что он сражался с полчищами врагов человечества — таких, как мракобесие, фанатизм, невежество, интриги, злонамеренные судьи и злоупотребление властью. Екатерина поздравляла его с победами, одержанными на пути прогресса, благодарила за то, что он указал дорогу другим.

Вольтер, неизменно питавший интерес к России как «новой цивилизации», созданной Петром Великим из беспросветного мрака и варварского славянства, не устоял перед искренней, хотя и несколько нарочитой, лестью Екатерины. Он совсем размяк, когда узнал, что Екатерина пригласила его друга Дидро, автора знаменитой «Энциклопедии», в Россию, чтобы продолжить публикацию своих великих трудов (французское правительство наложило запрет на очередные тома, а попытка выпускать их тайком с каждым днем становилась все рискованнее). Екатерина также пригласила одного из сподвижников Дидро, Д'Аламбера, в наставники своему сыну.

Видя, что императрица душой и сердцем предана прогрессивным идеям, Вольтер принялся всячески превозносить ее, называя не иначе как «самой яркой звездой на северном небосклоне». Он даже не удержался от сравнения ее с великим предшественником, Петром Первым. Вольтер был склонен смотреть сквозь пальцы на то, что, избавившись от мужа, Екатерина попрала человеческую мораль («Мне известно, что ее постоянно упрекают какими-то мелочами, связанными с ее мужем, — писал он одному из своих корреспондентов, — но это дела семейные, в которые я не намерен вмешиваться»).

Вот и все, что касается цареубийства. Екатерина в полной мере проявила свой дар трудиться, не щадя собственнике сил и времени. Ей угрожал то очередной бунт, то неразбериха в провинции, то враждебность армии, то дворцовый переворот. Но она — внешне спокойная и уверенная в себе — всякий раз предотвращала беду, выполняя свой долг и делая вид, будто ничего не произошло. Она щедро осыпала своих сторонников деньгами так, словно казна ломилась от избытка. Она умело управляла своими чиновниками, и создавалось впечатление, будто она стоит у руля самой совершенной государственной машины. Она смело строила планы на будущее, словно не было никакой угрозы трону. А для того, чтобы осенить свое долгое и блестящее, как она полагала, правление божественной благодатью, Екатерина решила венчаться на царство в освященном граде Москве, в этом сердце России-матушки.

Глава 19

Москва белокаменная, раскинувшись на высоких холмах, издалека сверкала золотыми главами над подступившими к ней со всех сторон лесами. Москва — город пятисот церквей и пяти тысяч сиявших на солнце шпилей и крестов, соперничавших в величии друг с другом. Москва — это пестрый калейдоскоп кровель, то подобных красно-зеленой черепице, то отливающих голубизной и серебром, то цветных, с нарисованными на них золотыми звездами, то напоминавших черно-белыми клетками шахматную доску. Неприступная Москва, опоясанная каменным кольцом шести похожих на крепости монастырей, Москва с главной своей твердыней — Кремлем, гордо вознесшимся на крутом берегу реки.

Москва в звоне колоколов. Тысяча шестьсот звонниц оглашали город беспрестанным перезвоном, от которого, казалось, сама земля начинала дрожать и гудеть. Этот гуд заглушал любой разговор. Гости Москвы затыкали уши, моля бога поскорее прекратить эту пытку. По воскресеньям и праздникам колокола трезвонили не переставая с утра до вечера, а то и ночь напролет. В иные дни они созывали верующих в храмы, в другие — пред; упреждали о надвигавшейся опасности, например, о пожаре. Колокола возвещали начало и конец трудового дня. Под колокольный звон хоронили усопших и чествовали святых. А иногда звонили просто так — от радости бытия. Как только на город надвигалась беда, колокола трезвонили наперебой все сразу, взывая к небесам о помощи и призывая рассеять темные силы.

Крестьяне, что привозили товар на московские рынки, каждый раз, подъезжая к первопрестольной, осеняли себя крестным знамением и до земли кланялись «матушке-Москве». Европейские путешественники, впервые подъезжавшие к городу, обычно просили кучера остановиться на вершине Воробьевых гор, чтобы полюбоваться раскинувшимся на другом берегу хитросплетением деревянных улиц и улочек, словно увенчанных сияющей короной белокаменных церквей.

Москва — это был святой Град Божий и, по мнению его жителей, самый святой город во всем христианском мире. Москве стоять вечно, говорилось в расхожей мудрости, ибо она есть Третий Рим, а в древнем пророчестве сказано, что Третьему Риму конца не будет. Первый Рим погряз в ереси и в эпоху поздней античности пал под ударами варваров. Его мантия перешла на плечи Византии, и вторым Римом стал Константинополь. Но в 1453 году и он был завоеван турками. С тех пор предназначение Москвы — нести в веках свет христианского вероучения.

На протяжении трех столетий Москва стояла как твердыня православия, управляемая чередой царей, богом помазанных властителей. И вот теперь Екатерина вступит в священный город, дабы получить венец на царствие от Господа как его полномочная представительница на земле.

Признаться, Екатерина не любила Москву. Эту неприязнь к древнему российскому городу она ощутила еще при Елизавете. Со временем это чувство превратилось в непреодолимое отвращение. «Москва — это обиталище расхлябанности, — писала она в своих дневниках, — частично вследствие своих громадных размеров. Здесь можно истратить целый день, пытаясь навестить кого-нибудь из знакомых или передать им какое-либо известие. Московское дворянство ужасно гордится своим городом, и не удивительно — ведь оно живет в праздности и роскоши, отчего обабилось. Здесь они владеют не просто домами, а настоящими поместьями».

Само величие города подавляло любые замыслы, порождая лень. Над всей московской жизнью довлела некая сонливая медлительность. Для вечно чем-то занятой, не любившей сидеть сложа руки Екатерины такая жизнь была просто неприемлемой. А еще хуже, по мнению Екатерины, было то, что москвичи погрязли в сплетнях и пустопорожних разговорах, отупляя себя обжорством, дурацкими затеями и прихотями. Кроме того, как казалось Екатерине, Москве закон не писан. По этой причине благородное дворянское сословие вырождалось в касту мелких тиранов, которые не упускали случая подчеркнуть свое превосходство и вечно измывались над слугами.

«Склонность к тиранству поощряется здесь как ни в одной другой обитаемой части мира, — писала Екатерина. — Она закладывается в душу, начиная с самого юного возраста, когда дети наблюдают отношение своих родителей к слугам». В каждом доме своя пыточная с цепями, батогами и прочими орудиями истязания — их держали под рукой на тот случай, если потребуется наказать кого-то из слуг. Наказания же — даже за малейшую провинность — отличались особой жестокостью. Открыто заявить, как то сделала Екатерина, что слуги такие же люди, как и их хозяева, — значило навлечь на себя гневные упреки со стороны «неотесанного дворянства», чья жестокость уступала разве что их глупости.

К несчастью, порочные черты московской жизни усугублялись царившей здесь набожностью — нет, не той искренней, непосредственной верой, которую Екатерина всегда приветствовала, а иной, невежественной, остервенелой религиозностью, что вела к нетерпимости, изуверству и душевным расстройствам. «В городе повсюду видишь признаки фанатизма, здесь на каждом шагу церкви, чудотворные иконы, священники и монастыри», — писала Екатерина.

Бесконечная череда крестных ходов, многочасовые богослужения, оглушающий трезвон бесчисленных колоколов — все это вместе взятое создавало атмосферу не столько светлую и благолепную, сколько невыносимо гнетущую, в которой не было места земным заботам и просто здравому смыслу. В Москве разум зачах, не выдержав леденящего дыхания этой исступленной набожности.