Но самое плохое было еще впереди. Не ограничиваясь посягательствами на богатства церкви и ее освященные временем традиции, Петр предпринял шаги, которые многими верующими были расценены как поход против самой веры.

Он вызвал к себе митрополита Новгородского Дмитрия, который за несколько месяцев до этого приветствовал его как самодержца и привел высших сановников к торжественной присяге императору. Петр приказал митрополиту убрать из церквей все иконы, кроме тех, на которых были Христос и дева Мария.

Более сокрушительного удара по русскому православию было невозможно вообразить. Иконы святых — это сердцевина его. Каждый день верующие, стоя перед ними на коленях, молились. Святые вели воинов в бой. В каждом доме был красный угол, где перед иконами денно и нощно горела лампада, освещая продолговатые тонкогубые лики и мерцающие глаза святых. На рынках высились стопки икон, и торговля ими шла бойко. У каждого русского была по меньшей мере одна икона. Самые почитаемые из них передавались из поколения в поколение и считались семейными реликвиями. Люди верили, что некоторые образа обладают чудотворной силой и излечивают от разных хворей. В церквах, больших и малых, иконы внушали верующим страх и благоговение, святые взирали на прихожан со всех стен и колонн. Иконы располагались блестящими рядами на высоком иконостасе, представлявшем врата в святая святых.

Верующие негодовали. К их драгоценным иконам не должно прикасаться. Никому не позволено осквернять святые образа. В этом император зашел слишком далеко. Нельзя терпеть его на троне. И единственной заменой ему была Екатерина. На улицах Петербурга и Москвы уже в открытую говорили о предстоящих важных переменах на самом верху.

«Все ненавидят императора, — отмечал Бретейль. — Императрица обладает мужеством души и разума; любовь и уважение к ней пропорциональны ненависти и презрению к императору». Ненависть распространялась, захватывая все более — широкие круги общества, но пока еще была бессильна. «Говоря по правде, здесь каждый — трусливый раб», — добавлял посол. Он не знал, что люди, в которых он видел лишь трусов и рабов, уже готовились к перевороту.

Начальник полиции барон Корф ясно представлял себе масштабы недовольства в столице. Весь апрель и май его сыщики доносили о брожении, охватившем город, об изменнических разговорах в гвардейских казармах, об обидах, вынашиваемых самими стражами порядка. Он знал, что если не принять немедленные и жесткие меры, может вспыхнуть мятеж. Знал, но ничего не предпринимал.

В течение нескольких месяцев барон входил в ближайшее окружение императора, пользуясь его особым расположением. Он был частым гостем на продолжительных застольях в Зимнем дворце, свидетелем и участником пьяных оргий, которыми заканчивались все пиры. Но в конце мая в его отношениях с императором произошел резкий поворот. В слепой прихоти Петр придрался к какому-то пустяку и поссорился с Корфом. Конечно, он поступил весьма опрометчиво. Барон перестал быть желанным гостем в покоях императора, но теперь его привечала Екатерина. В беседе с ней он сказал, что, когда император уедет на войну, Петербург перейдет на сторону Екатерины, и тогда полицмейстер приложит все усилия, чтобы чаша весов покачнулась в ее пользу.

В начале июня Петр устроил грандиозный пир в честь заключения мира с Пруссией. В огромный зал, где стояли длинные столы, накрытые тонкими белоснежными скатертями, уставленные золотыми блюдами и большими серебряными кубками, постепенно собирались приглашенные. Зал освещался высокими белыми свечами в золотых канделябрах, хотя вечернее солнце еще стояло в небе. Оно не заходило почти до полуночи, и в голубых водах Невы отражалось теплое оранжевое сияние и небо, окрашенное в золотые тона.

Зал заполнялся гостями, подали первое блюдо. Император сидел на возвышении вместе с Елизаветой Воронцовой, чью страховидность не украшали рубины и сапфиры покойной императрицы. Поблизости от них был почетный гость того вечера, прусский посланник. Екатерина, собранная и общительная, сидела в дальнем конце стола, отделенная от своего, мужа сотнями гостей. Она резко выделялась своим черным одеянием. Ее траур по покойной Елизавете еще не закончился.

Петр горделиво смотрел на гостей. Он был здесь хозяином. Офицеры и придворные выполняли теперь его приказы точно так же, как когда-то выполняли повеления ненавистной ему предшественницы. Да, конечно, в городе было неспокойно. К тому же ему недавно доложили о крестьянских волнениях в Астраханской губернии. Туда уже был отправлен полк с заданием арестовать зачинщиков и подавить бунт. Гораздо больше беспокоили его доклады генералов. Они сообщали, что многие солдаты сказались больными и были якобы не в состоянии плыть на судах, чтобы воевать в Дании. Он знал, как с этим бороться. Он выпустил указ, который обязывал всех больных выздороветь. Они не посмеют ослушаться императора.

Принесли очередные блюда и сосуды с вином. Император осушал свой кубок раз за разом, и вот, поднимая его за здоровье прусского посланника, почувствовал, что рука у него сильно дрожит. Среди гостей были и те, кто убеждал его не оставлять страну ради будущих побед в датской кампании. Даже его наставник Фридрих, которого он уважал больше, чем кого-либо, в письмах советовал не уезжать из России до коронования, считая, что этому народу нельзя доверять. Он может восстать против государя, над которым не был совершен обряд миропомазания, означавший, что его власть — от бога. Петр был намерен ехать, что бы ни случилось. Так страстно жаждал он ратной славы. Он не хотел тратить время на поездку в Москву — этот ненавистный, кишащий попами город с сотнями церквей и тысячами надоедливо звонящих колоколов в угоду какому-то замшелому ритуалу.

Петр велел наполнить свой кубок и встал, чтобы предложить тост.

— Давайте выпьем, — сказал он сильно заплетающимся языком, — за здоровье короля, нашего повелителя.

Послышался шелест шелка и скрип отодвигаемых стульев — вставали гости, чтобы поддержать тост.

— За короля Фридриха, — громко произнес Петр. — Он оказал мне честь, дав полк. Надеюсь, что он не отнимет его у меня.

Он повернулся к прусскому посланнику:

— Можете заверить его, что если он попросит, я отправлюсь воевать вместе со всей своей империей хоть к черту на рога.

И с этим император осушил свой кубок. Гости последовали его примеру. Были и другие тосты, в том числе за императорскую фамилию. Все встали и подняли свои бокалы, даже послы франции и Австрии, хмурые русские офицеры, придворные и чиновники. Все они почувствовали зловещую тональность, в какой прозвучал этот тост, силу гнева, который вот-вот мог обуять императора.

Встали все, но не Екатерина. Она продолжала сидеть на своем месте, как бы бравируя своим самообладанием. Она бросала немой вызов тому, что говорил муж. Тот не мог не обратить внимание на ее поведение и пытался пренебречь этим, но в конце концов потерял терпение. Почему, потребовал он ответа, Екатерина не встала, подобно другим?

Все затаили дыхание. Лакеи остановились как вкопанные. Не слышно было звона бокалов, стука вилок и ножей. Екатерина повернулась к Петру:

— Мы пили за здоровье императорской фамилии. Эта фамилия состоит из меня, императора и нашего сына. Как я могла вставать, чтобы пить тост за саму себя?

Выведенный из равновесия непоколебимым спокойствием Екатерины, логической неуязвимостью ее суждения, Петр закричал:

— Дура! Дура!

Его голос отдавался эхом в огромной палате. Гости, напуганные грубостью и животной злобой императора, сидели, боясь даже глазом моргнуть.

Екатерина понимала, в каком опасном положении она оказалась, но сохранила выдержку. Перед этим приемом она уже приняла решение. Она не будет больше наблюдать за тем, как ее муженек ломает комедию власти. Она не будет сложа руки ждать, когда он отомстит ей. Она позволит тем, кто жаждал действий, приступить к выполнению задуманного. С их помощью и доверившись невидимой руке, которая направляет все события, она взойдет на трон.

Глава 17

Тянуло с Балтики влажной свежестью. Было тепло. На горизонте повисло бледно-золотистое мутноватое солнце, и мглистые сумерки уступали место неяркому свету. Легкая карета, что неслась из столицы к Петергофу, подскакивала на рытвинах, не сбавляя скорости даже тогда, когда лошади спотыкались, а ее хрупкий деревянный остов сотрясался, грозя вот-вот развалиться. В карете сидели Алексей Орлов и лейтенант Василий Бибиков, переодетый лакеем. Они спешили к Екатерине со сверхсрочным известием. Один из заговорщиков, на которого она так надеялась в борьбе за трон, был арестован, и поэтому его сотоварищи, опасаясь, как бы под пытками он не выдал их замысел, решили, что пришло время действовать.

Было 28 июня, то есть оставалось два дня до отъезда Петра с войском в Данию. Уже несколько недель Екатерина и ее сторонники тайно готовились к захвату власти, встречаясь в доме княгини Дашковой. Им удалось привлечь на свою сторону многих гвардейских офицеров, а также тысячи рядовых, которые поклялись прийти на помощь Екатерине по первому ее зову. Возглавлял заговор Григорий Орлов — он вложил всю свою колоссальную энергию, использовав высокое положение, вербуя новых сообщников. Вместе с братьями Григорий позаботился о том, чтобы предотвратить возможное сопротивление армии, заручившись поддержкой артиллерийского корпуса. В это время. Панин, главный советник Екатерины, обеспечивал, так сказать, политический успех заговора. Он же отвечал за безопасность наследника трона Павла, который, как утверждала молва, мог быть отвергнут своим отцом и тогда разделил бы судьбу Екатерины.

Панин вместе с Екатериной написали манифест, который предполагалось обнародовать в день, когда власть перейдет в ее руки. Сейчас он находился в печати (под покровом величайшей тайны этим рискованным делом занялся один из офицеров).