В этой суматохе совсем потерялись из виду жених и невеста. Петр окончательно выздоровел и опять проявлял свой неугомонный нрав. Он снял парик, потому что отросли волосы, которые были у него белесого цвета. Он был теперь одержим своей ролью герцога Голштинского. Избавившись от тягостной опеки Брюммера, он вошел в герцогские права и с надменным видом расхаживал по своим апартаментам, отдавая приказания. Ему прислали солдат из Голштинии, и он начал их муштровать, гоняя часами по плацу, заставляя нести караульную службу. Далеко разносились его команды и поучения, произносимые высоким скрипучим голосом. Он играл в войну. У него уже не было под рукой Ремберга с его советами: императрица этого слугу посадила в тюрьму. Опыт командования голштинцами подсказывал Петру, что и женой надо руководить таким же образом. Он привлек Екатерину к своим военным играм. Она должна была выполнять его команды наравне с голштинцами.

Екатерина, несчастная и одинокая, часто в слезах повиновалась ему, но ее покорность была чисто внешней. Она с трудом, но еще находила в себе силы смотреть на Петра. Хотя опухоль у него на лице несколько спала, он на всю жизнь остался обезображен оспинами. Его кожа была сплошь покрыта медленно заживавшими язвами, а его и без того мелкие глаза под белесыми ресницами казались теперь еще меньше. Узкоплечий, тонконогий и тонкорукий, с выпуклым животиком, Петр не являл собой образец мужчины. Его внешнему виду не впрок шли и дорогие камзолы, и тонкие кружева, и алмазные пуговицы. Даже в излюбленных им немецких мундирах он выглядел жалким недорослем, словно оделся для того, чтобы играть не свою роль.

При мысли, что этот человек — ее будущий муж, у Екатерины, должно быть, мурашки бегали по спине. Сохранившая невинность и совершенно неопытная, она завела разговор со своими фрейлинами о физических отличиях между мужчинами и женщинами. До свадьбы оставались считанные недели, и она была полна любопытства и страха. Неудивительно, что фрейлины стали утверждать, будто они столь же несведущи в этих делах, как и она. Все они видели, как спариваются животные, однако когда дело доходило до человека, до того таинственного и священного союза между мужем и женой, их воображение словно бы замирало.

Екатерина напрямую спросила Иоганну, что же происходит в первую брачную ночь. Этим вопросом она, очевидно, задела мать за живое — наверно, за чувствительный нерв супружеской верности, — и вместо того, чтобы спокойно и рассудительно ответить дочери, Иоганна сурово выбранила ее.

Она обвинила Екатерину в том, что та, оставаясь допоздна с женщинами из своей свиты в дворцовом саду, искала плотских приключений. Екатерина запротестовала. Она сказала, что подозрение ложное. Там не было ни одного мужчины, даже слуги. Но Иоганна отругала дочку в резких выражениях, что оставило у Екатерины чувство возмущения и незаслуженной обиды. От матери она ушла такой же несведущей, как и прежде.

Наконец была назначена окончательная дата свадьбы — 21 августа. Екатерина в последний раз примерила свое свадебное платье, сшитое из серебряной ткани, густо покрытой вышивкой с узорами из листьев и цветов на прилегающем корсаже; на окантовку низа широкой юбки пошли ярды золотой ткани. По улицам Петербурга разъезжали глашатаи. Они возвещали о предстоящих празднествах. Гром барабанов призывал жителей к сбору. Улицы, по которым должна была проследовать свадебная процессия от Зимнего дворца до Казанского собора, были приведены в порядок. На кухнях дворца день и ночь пекли, тушили, жарили и парили. В фонтаны были загодя залиты бочки вина. В воздухе стоял перезвон колоколов. Лошади лоснились, а колеса карет слепили блеском.

В ночь перед свадьбой Иоганна смягчилась и предложила Екатерине совет и помощь. У них состоялся «долгий и теплый разговор». «Она поучала меня относительно моих будущих обязанностей, — вспоминала Екатерина в своих мемуарах, — мы чуточку поплакали вместе и расстались очень нежно». Любовь возобладала над уязвленным самолюбием, мать и дочь подготовились к важным переменам, которые нес с собой грядущий день.

В день свадьбы, очень рано, к невесте пришла Елизавета, выглядевшая блистательно в коричневом шелковом платье, усыпанном сверкающими драгоценностями. Она принялась одевать Екатерину. Одну за другой на нее надевали нижние юбки, а затем дошел черед до мерцающего серебристого платья, которое не гнулось из-за металлической вышивки. Его так туго затянули на талии, что Екатерина едва могла дышать. Внезапно Екатерине взбрело в голову коротко обрезать челку, и ее слуга Тимофей Евренев принес раскаленные щипцы, чтобы завить ее. Государыня разгневалась и закричала на Евренева, утверждая, что Екатерина не сможет надеть корону на пышно завитые локоны. Она грозно насупила брови и, громко топая ногами, покинула комнату. Потребовался весь такт слуги и обер-фрейлины Марии Румянцевой, чтобы уговорить ее вернуться. В конце концов завитые каштановые волосы Екатерины остались ненапудренными, их убрали с лица назад и водрузили корону с бриллиантами на положенное ей место.

После сцены, устроенной ею, Елизавета успокоилась и с одобрением оглядела привлекательную, с тонкой талией, шестнадцатилетнюю невесту.

Екатерина в то утро по вполне понятной причине была бледна. Принесли горшочки с румянами и искусно нанесли их на лицо Екатерины. В довершение всего Елизавета отдала в распоряжение невесты все свои драгоценности, предоставив ей самой сделать выбор. Шея Екатерины украсилась алмазным ожерельем, в мочках ушей засверкали ослепительные, тоже алмазные, серьги, на руках появились браслеты, на пальцах — перстни. На плечи ей набросили длинную накидку из серебряных кружев.

Высокая и грациозная, улыбающаяся Екатерина являла собой очаровательное зрелище и, Шествуя рядом с императрицей и Петром к ожидавшей их карете, изо всех сил старалась скрыть смущение. Великолепное серебряное платье было непомерно тяжелым. В нем она чувствовала себя скорее рыцарем, закованным в броню, а не беззаботной молодой невестой. Каждый шаг стоил ей немалых усилий. Петр, всегда чувствовавший себя на официальных церемониях не в своей тарелке, весь напрягся и шагал рядом с ней одеревенелой походкой, желая, чтобы эта проклятая русская свадьба побыстрее закончилась и он смог бы вернуться к своим любимым голштинцам. Она ощущала его напряженность, и волна опасений и дурных предчувствий нахлынула на нее, но пути назад уже не было. Судьба выбрала ёе, и она приняла этот вызов с завязанными глазами, но мужественно, и пойдет до конца, несмотря на то, что ей нелегко было заставить себя смотреть на этого странного, с уродливой фигурой мальчишку, который вот-вот станет ее мужем.

Возглавляла свадебный кортеж сиявшая свежей краской новенькая карета, заказанная Елизаветой. Ее панели были настоящим произведением искусства, колеса сверкали золотой фольгой. В упряжке шла шестерка великолепных, подобранных по масти коней, сбруя которых была украшена драгоценностями. Процессия состояла из ста двадцати карет, и понадобилось три часа, чтобы доехать от Зимнего дворца до собора. Поглазеть на свадебный поезд собрались огромные толпы народа. Люди с любопытством смотрели на шикарные экипажи с позолоченными херувимами и колесами, крутящиеся спицы которых сливались в сплошные зеркальные диски. Вытягивая шеи, зеваки старались разглядеть лица пышно разодетых пассажиров, которые роскошью своих нарядов мало чем уступали императрице и брачной паре. Глаз радовали шелка нежных, бледных тонов и драгоценные камни, украшавшие женщин, их усыпанные жемчугом и красивыми перьями шляпки. Мужчины были в камзолах из парчовой с вышивкой ткани или в богатых кафтанах, отороченных золотом и серебром. Все это по своей роскоши затмевало то, что видели прежде петербуржцы, и надолго отложилось в их памяти. «Из всех помпезных зрелищ в России, — писал один английский путешественник, которому случилось в то время быть в Петербурге, — торжественный выезд по случаю свадьбы великого князя был самым величественным».

Венчание в огромном, с гулким эхом соборе продолжалось три часа, и Екатерина, на которую давил солидный вес ее тесного и неудобного платья, изрядно утомилась. Монотонный голос архиепископа Новгородского ввинчивался в уши присутствующих, призывая новобрачных любить друг друга. Он просил бога даровать им долгую жизнь и многочисленное потомство, а над их головами в это время держали ажурные венцы, и голоса хора заполняли собор. Одна из придворных дам, графиня Чернышева, прошептала что-то на ухо Петру, а тот в свою очередь сказал Екатерине, что графиня просила его не поворачивать головы, стоя перед архиепископом. Существовало старое поверье: первым из новобрачных умрет тот, кто раньше другого повернет голову, стоя перед священником во время венчания. Это привносило, по мнению Екатерины, мрачный мотив в такое светлое и радостное событие, каким испокон веков считалась свадьба. Она внутренне поежилась, но ничего не сказала. (Позднее она узнала, что в действительности графиня сказала: «Не обращайте на это внимание, что за чушь!». Именно Петру пришла на память эта примета.)

Наконец венчание завершилось, Екатерина и Петр обменялись кольцами и, получив благословение архиепископа, вернулись во дворец. Но утомительный день на этом не закончился. Предстоял еще грандиозный свадебный пир. Были устроены танцы с музыкой, небо озарили фейерверки, а по Неве прошли корабли, украшенные разноцветными флагами.

На Адмиралтейской площади поставили столы с угощением для жителей Петербурга. В фонтанах запенилось вино. В трактирах посетители поднимали чарки за здравие жениха и невесты до тех пор, пока держались на ногах. На время праздника были закрыты все присутственные места, кроме, конечно, питейных заведений. Но день венчания был только началом празднеств, которые продолжались еще девять дней.

В длинном гостином зале вино лилось рекой, столы ломились от яств. Екатерина устало пожаловалась графине Румянцевой, что от тяжелого платья и короны у нее разболелась голова. Не может ли графиня снять ее корону хотя бы на минутку? Мария Румянцева отказалась, объяснив, что это дурная примета, но передала просьбу Екатерины государыне. Елизавета ответила, что великой княгине можно на время снять корону. Но едва Екатерина сняла корону, как ей пришлось надевать ее снова, потому что начался бал. И еще целый час она сидела и слушала, как дворцовые музыканты играли полонез за полонезом — быстрые танцы в эту ночь нельзя было исполнять. Она пыталась выглядеть бодрой и радостной.