— Что?!

Орлов просто отодвинул камеристку в сторону и решительным шагом прошел в спальню. Екатерина спокойно спала. В другое время Алексей обязательно полюбовался бы красивой спящей женщиной, но не сейчас. Он тронул императрицу за плечо:

— Катя…

Та вскинулась, но не закричала, не позвала на помощь.

— Катя, вставай, пора… Пасек арестован!

— Позови Шаргородскую.

Камеристка была уже в спальне.

— Карета у дальнего выхода. Только не привлекайте внимания.

Орлов исчез так же, как появился. Екатерина бросилась одеваться. На кресле лежало приготовленное к завтрашней встрече парадное придворное платье. Шаргородская взялась за него. Екатерина на мгновение задумалась, потом решительно махнула рукой:

— Траурное, только без вуали!

Все верно, она не должна показывать радость, это скорее скорбь, что приходится так поступать…

Как всегда, впопыхах пуговицы не желали нормально застегиваться, рукава путались, завязки рвались. Но они не обращали внимания на такие мелочи, главным было выбраться к карете и уехать из Петергофа. Теперь Екатерина знала свое будущее, свое и Павла, уготованное Петром. Она не желала этого будущего, она выбрала себе иное.

Шаргородская с завистью смотрела на свою императрицу, казалось, та вовсе не волновалась, постепенно успокоилась и камеристка. Им удалось проскользнуть почти до ворот, когда они вдруг увидели двух прогуливающихся мужчин подальше на аллее. Гулять на рассвете… понятно, что это охрана. Дамы быстро нырнули в кусты. Выходить в эти ворота немыслимо, их сразу обнаружат и поднимут тревогу. Тогда точно крепость, и никакой Орлов не спасет.

Знаками подозвали к себе Шкурина, отправили сказать, чтобы карета подъехала к другим воротам. Это тоже опасно, там могли встретиться горожане, но выхода не было, хоть это основательно затянуло время.

Карету удалось незаметно перегнать к другому выходу из парка, поручик Василий Бибиков, приехавший с Орловым, издали махал рукой. Осторожно пробрались к выходу, быстро сели в карету, Орлов вскочил на козлы к кучеру, и тронулись в обратный путь.

Некоторое время у Екатерины с Шаргородской не попадали зуб на зуб, неизвестно, чем закончится эта скачка. Выбор невелик — либо трон, либо крепость, причем не меньше самой императрицы рисковали и ее помощники. И вдруг она… расхохоталась! Шаргородская почти с ужасом смотрела на Екатерину, а та тыкала пальцем на ее босую ногу. Пробираясь по парку, Шаргородская где-то потеряла туфлю и даже не заметила от волнения. Но это было не единственной причиной смеха. Сама Екатерина оказалась в ночном чепце с кружевами.

Орлов, услышав смех в карете, беспокойно оглянулся. Екатерина показала ему чепец, который сорвала с головы, Алексей понял, тоже рассмеялся. И тут им навстречу попался придворный парикмахер, который должен в семь часов утра причесывать императрицу. Отпускать его в Петергоф нельзя, добравшись туда, он непременно начал бы разыскивать пропавшую государыню. Хорошо, что Екатерина заметила Мишеля раньше, чем они успели разминуться. Карету срочно остановили и пригласили парикмахера внутрь ехать с собой.

Несколько минут совершенно ошалевший от такого поворота дел Мишель пытался сообразить, почему императрица перед ним в таком виде, куда они мчатся без охраны, без сопровождения и в простой карете. Пришлось и ему вместо объяснений просто приказать:

— Причешите меня, насколько это возможно!

Занявшись привычным делом, Мишель несколько успокоился, конечно, страшно мешали неровности дороги, но выбирать не приходилось.

— Мишель, не стоит делать парадную прическу, скорее наоборот, но я не должна быть растрепой. Красивая скромная женщина…

Самым ужасным было падение одной из лошадей, они не выдержали езды сначала в одну, потому в другую сторону. В результате они оказались посреди дороги без возможности двигаться дальше! На счастье Екатерины, навстречу попался крестьянин с парой лошадей. Орлов кинулся к нему:

— Отдай своих лошадей, озолочу!

Уплаченных денег хватило бы на новую тройку, к тому же странные люди оставили ему свою неплохую, только уж очень усталую лошадь.

Быстро перепрягли и двинулись дальше. Не смеялся уже никто, чем ближе к Петербургу, тем волнительней. Пока удирали из Петергофа, главным было отсутствие погони, а теперь перед всеми встала громада предстоящего. Особенно перед Екатериной. Если для Шаргородской главное добраться до Петербурга, для Орлова — совершить этот переворот, то для Екатерины с переворота, если он удастся, все только начиналось… И она это прекрасно понимала. Но отступать некуда, даже вернувшись обратно и бросившись в ноги Петру, она не избежала бы печальной участи Иоанна Антоновича.

За несколько верст до Петербурга их уже встречал Григорий Орлов. Он буквально бросился к карете:

— Что так долго?!

— Как Измайловский полк? — вместо объяснений откликнулся Алексей.

— В порядке. Обещал несколько бочонков водки и новую рясу священнику.

Григорий заглянул в карету и встретился с восторженным взглядом Екатерины. Даже в такую минуту она не могла не отметить, сколь хорош гарцующий на красивом коне ее возлюбленный!

Алексей Орлов подстегнул лошадей:

— Вперед!

Уже перед самыми казармами Екатерина вдруг внимательно посмотрела на Мишеля и… решительно потянула из волос все шпильки. Роскошные волосы рассыпались по плечам. Шаргородская ахнула, а Мишель, напротив, достал из своего большого баула позолоченный венок и протянул императрице. Вдвоем с камеристкой они быстро закрепили венок на волосах Екатерины. Самое время, потому что карета остановилась у казарм.

Под барабанный бой императрица шагнула из кареты навстречу неизвестности. В черном траурном платье, с красивыми каштановыми волосами, чуть развевающимися на ветру, стройная и прямая, она величественно двигалась к стоявшим солдатам. Тишину, казалось, нарушали два звука: барабанный бой и стук ее собственного сердца.

— Я пришла к вам просить защиты. Мой супруг император Петр Федорович приказал заключить меня и моего сына, правнука Петра Великого, в крепость и погубить там.

Она нашла единственно правильные и возможные слова. Она не приказывала изменять клятве, не звала идти свергать императора, пусть и не венчанного пока, — красивая, мудрая, любящая все русское (а об этом знали все!) женщина просила защиты себе и своему ребенку. Разве можно отказать, даже если это супротив принесенной немчуре клятвы?

И тут голос Григория Орлова:

— Матушке Екатерине ура!

Полк взорвался в едином порыве:

— Ур-ра!.. Ура!!! Ура!!!

Екатерина чуть не расплакалась, на глазах выступили слезы, и она не стала их сдерживать, среди криков «Ура!» тут же послышались успокаивающие заверения:

— Не плачь, матушка, не дадим в обиду!

Вот это важней всего, у нее были защитники, вот эти русские солдаты, грубые, крепкие мужики не дадут ее в обиду. Пусть пока их немного, но, как говорится на Руси, лиха беда начало.

Теперь в Семеновский полк, там тоже обещана поддержка. Екатерина уже пересела в открытую повозку Барятинского.

Понимали ли они, что сделает Петр в случае неудачи переворота? Если и понимали, то русская душа такова: коль со всеми вместе, так и крепости голыми руками брать! Семь бед — один ответ. Семеновцы с восторгом присоединились к измайловцам. Теперь толпа была столь большой и шумной, что горожане никак не могли оставаться в домах, все улицы заполонил народ, теперь кричали «Ура матушке Екатерине!» не одни солдаты, весь народ. Толпа столь велика, что сквозь нее трудно пробиться, потому двигались медленно. Впереди был строптивый Преображенский полк. Там служил Воронцов, для которого измена Петру означала гибель, брат фаворитки императора никак не мог поддерживать Екатерину.

И тут стало ясно, что переворот совершенно не продуман, потому что измайловцы и семеновцы безоружны, а вот преображенцы даже построены в каре и готовы открыть стрельбу! Это Орловы полагались на водку и энтузиазм, а Семен Воронцов, пока толпа ликовала, успел подготовиться к отпору.

Казалось, все захлебнулось, еще мгновение — и в безоружных солдат полетят пули. Кое-кто даже попятился. Екатерина встала в экипаже в полный рост… И вдруг в наступившей тишине раздался голос майора Преображенского полка Меньшикова:

— Ура императрице Екатерине!

Миг — и толпа снова взорвалась восторженными криками, причем с обеих сторон. Строй преображенцев сломался, они кинулись навстречу собратьям по оружию… обниматься!

Воздух ревел единым возгласом:

— Матушка Екатерина!

Если и были несогласные, недовольные, то забились в углы и молчали, стараясь не привлекать к себе внимания. Воронцов надломил поднятую над головой шпагу в знак, что сдается. Его и Воейкова, также выступавшего против, арестовали, но потом выпустили и позволили уехать за границу.

А толпа двинулась теперь к собору Казанской Божьей Матери, где их уже встречали священники, предупрежденные о происходившем.

Вот когда сказалась приверженность Екатерины к службам, и в соборе в том числе, вот когда ей помогло и почитание святых, и соблюдение всех постов и молитв, и прекрасное поведение во время погребения Елизаветы Петровны. Священники собора, обиженные императором, охотно благословили ту, которая всегда была подчеркнуто послушна всем канонам православия. Архиепископ Новгородский, столько раз благословлявший ее прежде, благословил и теперь, причем как царицу-самодержицу Российскую.

Толпа снаружи собора, услышав об этом, ревела с утроенной силой.

Свершилось! Теперь она имела право называться самодержицей, она победила, за ней полки, расквартированные в Петербурге, за ней духовенство, за ней народ. Конечно, у Петра армия, но и там прекрасно знают, что император самодур и хочет все отдать немцам, а императрица, напротив, пусть и немка, а своя, русская!