Екатерина сначала молча выслушала брата своего любовника, потом вздохнула:

— Не ко времени все…

— Что не ко времени-то?!

— Тяжела я… Куда с пузом да на трон? Муж откажется, не его ребенок. Опозорюсь только.

Алехан грохнул кулаком по столу:

— Гришка, мерзавец! Твердил же, чтоб осторожней был! — Немного подумал и тоже вздохнул: — Права ты. Да и не готовы пока. А что будет, коли твой на престол взойдет?

Глаза княгини твердо глянули в глаза старшего Орлова:

— Всем затихнуть так, чтобы и подозрения не появилось. Я буду во всем потакать, пока готовиться, а как рожу… тогда и посмотрим.

Орлова впечатлили твердость и спокойствие, с которыми говорила Екатерина.

— А как рожать-то тайно?

— Это мое дело. Ваше — полки готовить, но чтобы раньше времени не дернулись. Петр если на престол взойдет, дурь свою, мыслю, вполне покажет. Тогда даже легче будет.

— Ну, смотри…

Другого выхода просто не было, беременная Екатерина, притом что всем хорошо известно, что Петр от нее шарахается как от зачумленной, для трона не годилась. Надо и впрямь родить…

Конечно, оставалась надежда на выкидыш, но недели шли, а ничего не происходило. Вернее, произошло то, чего уже давно ждали и чего боялись многие не только при дворе, но и в России.


25 декабря 1761 года, в Рождество, в два часа пополудни, императрица Елизавета Петровна умерла…

То, что началось дальше, казалось всем вокруг дурным сном.

Понятно, что Петр, ставший императором, будет рад смерти государыни, но не до такой же степени! Он словно обезумел, немедленно объявил о своем вступлении на престол, не сказав при этом ни слова ни о Екатерине, как своей супруге, ни о Павле, как о сыне и наследнике, словно их и не было. Екатерина все поняла правильно — Петр уже вычеркнул их из своей жизни. Оставалось сделать это реально.


И снова во дворце все поделено на две части. В одной на высоком катафалке стоял обитый черным бархатом гроб с императрицей. Черным бархатом затянуто все: стены, стулья, занавешены окна, хотя их створки распахнуты, несмотря на мороз, упрятаны все детали отделки залы… Священник тихо, чуть не шепотом читал Евангелие… Рядом с гробом четыре гвардейских офицера, которые менялись каждый час, дежурные фрейлины и новая императрица Екатерина Алексеевна в черном платье с большой вуалью, закрывающей не только лицо, но и тело… Сплошным потоком шли прощаться люди, робко входили, кланялись, крестились и уходили, поток не уменьшался с утра до вечера.

Менялись гвардейцы, дамы, люди, неизменной оставалась фигура Екатерины в глубоком трауре. Если честно, она стояла, не только отдавая дань умершей свекрови, с которой друг дружке немало кровушки попили, но и чтобы не быть рядом с мужем.

В церкви Петр вел себя отвратительно, будто и не лежала не упокоенная пока его тетушка, будто и не было смерти. Вошел быстрым шагом в сопровождении привычной уже Лизки Воронцовой, жену словно не заметил, даже головы в ее сторону не повернул, все с кем-то разговаривал, с кем-то перемигивался… Он и раньше не слишком жаловал церковные службы, все мечтая вернуться в лютеранство, а уж ныне, когда никто возразить не смел…

Едва выстояв службу, — служивший новгородский митрополит Сеченов был даже вынужден сократить ее, чтоб не доводить до неприятностей, — Петр бросился прочь, увлекая шумную толпу за собой. Предстоял пир в честь нового императора. Императора, но не императрицы, Екатерину Петр намеренно не замечал. Рядом была Лизка Воронцова, и этого достаточно. Маленький человечек упивался своей огромной властью, едва ли осознавая ее величие. И уж тем более не сознавая ответственность.

К чему думать об ответственности, если теперь ему под силу сделать все то, о чем давно мечталось: наказать датчан за то, что когда-то еще у деда и отца отняли часть земель, но главное — подчинить Фридриху всего себя, отдать ему в помощь своих солдат и умение своих генералов!

В другой части дворца раздавался хохот и крики, там шел пир — новый государь праздновал свое воцарение со своими друзьями. Рядом сидела Лизка Воронцова, вокруг преимущественно голштинцы… Свои, все свои… и сам хозяин! Ах, как это здорово — чувствовать себя хозяином, когда тебе никто не страшен: ни Брюммер, ни Шувалов, ни даже тетка!

Вид пьяного (как всегда!), возбужденного мужа, напротив него за столом такой же пьяной неопрятной Воронцовой, громкие их крики, особенно императора, глупые, несдержанные, от которых многие послы либо посмеивались в сторону, либо начинали беспокоиться, надоели Екатерине, она тихонько встала и удалилась. Муж и не заметил.

Петра захлестывал восторг, и совершенно забывалось, что совсем рядом та же тетка пока еще в гробу и не погребена. Петр попрощался одним из первых и больше в зал не заходил, Екатерина, напротив, не уходила оттуда совсем, только немного поспать.

Это видели, все приметил народ, и то, что скорбно стоит новая императрица, и то, что император гуляет с голштинцами.

Для Екатерины Петр всегда был учебником, стоило посмотреть, как поступает он, и сделать наоборот, так и в этот раз. Он смеялся, она была печальна, он скакал от радости, она неподвижно стояла, словно на посту, у гроба.

Но у Екатерины была еще одна причина задуматься. Она носила под сердцем ребенка Григория Орлова и в апреле должна родить. Тут уже не обманешь мужа неожиданной вспышкой страсти, они давным-давно враги, давно спали врозь. Приходилось беременность скрывать, теперь ее можно будет прятать под широким траурным платьем и нигде не показываться. Но что делать, когда придет время рожать?

За ней всегда следили пристально, а уж теперь, когда Петру и Воронцовым нужен повод, чтобы ее убрать, любое даже просто подозрение вызовет настоящее расследование, хотя Екатерина сомневалась, что Петру это понадобится, он давно готов выкинуть ее из дворца, из жизни, из памяти.

Нет уж, она этого не позволит! Елизавета Петровна советовала сразу после ее смерти скинуть Петра и взять власть себе? Нет, пока не получится, и не только потому, что беременна, но и потому, что не готова. Пока нет таких сил в той же гвардии, чтобы поднять полки в свою пользу. А время шло, и Екатерина прекрасно понимала, что каждый день не в ее пользу. Понимала, но поделать пока ничего не могла. Оставалось спрятаться в норку и переждать, чтобы не случилось чего-то раньше времени.

Ах, как эта беременность не вовремя! А ребенок, уставший из-за усталой матери, толкался в бок, требовал своего. Пришла ужасная мысль, что может случиться выкидыш прямо здесь. Екатерина осторожно, чтобы не заметили стоявшие на дежурстве дамы, приложила руку к животу, мысленно попросила, чтобы потерпел, не толкался и не торопился, вот похоронят императрицу, тогда пожалуйста…


Екатерина просто пряталась, но в то же время вполне сознательно играла роль страдалицы, чтущей русские обычаи рядом с мужем, на них откровенно наплевавшим. Шедший сплошным потоком прощаться с умершей государыней народ неизменно видел подле гроба согбенную от горя фигуру в черном широком одеянии — новая императрица отдавала дань памяти почившей. Пошел слух: вот-де страдалица-то, не в пример этому немчуре. Ну и пусть, что она рождена немкой, а все одно — наша!

За какую-то небольшую услугу Екатерина дала гренадеру, стоявшему на часах, золотой, через день все полки твердили, что императрица обещала гвардию озолотить, а вот император намерен отправить всех в подчинение Фридриху Прусскому. Опасные разговоры, ох, какие опасные… И для Петра Федоровича опасные, и для самой Екатерины. Но их никто не осаживал, новая императрица то ли играла скорбь, то ли впрямь скорбела, а император веселился. И пока он веселился, жена чувствовала себя в относительной безопасности…

Хотя императрицей она не была названа, Петр в указе о вступлении на престол и о Екатерине, и о Павле не упомянул, словно и не было у него жены и сына! Это был грозный знак. Мало того, когда приносили присягу, император потребовал, чтобы первой присягнула… Екатерина! Затихли все, такого не бывало, чтобы государыня государю присягала, она ведь пред Богом жена.

На мгновение установилась почти звенящая тишина, первым не выдержал Панин:

— Ваше величество, государыне не пристало присягать…

— Пусть присягает!

И снова в тишине раздался тихий голос Екатерины:

— Не время спорить…

Она опустилась перед мужем на колени, произнесла положенные слова, поцеловала край наброшенной мантии. Петр явно смутился, едва ли у него вдруг проснулась совесть или любовь к жене, но не такой уж дурак, понял, что она снова оказалась на высоте.

Григорий Орлов в стороне скрипел зубами, Алехану пришлось даже сжать его плечо, чтоб не натворил глупостей. Алехан уже понял, с какой недюжинной женщиной связался его брат, понял, сколь сильна у нее воля. Понял и… задумался. Если Екатерине помочь, она не дрогнув возьмет власть в свои руки и будет править, причем разумно, куда лучше, чем этот дерганый, смеющийся человечек с нелепо вывернутыми коленками, который из-за высоченных ботфортов даже на троне нормально сесть не смог, все норовил ноги вытянуть, словно в кресле или на лавке…

Но что она будет делать, власть взяв? Не станут ли они ей обузой? В минуту, когда Екатерина приносила присягу собственному мужу, Алехан вдруг осознал, что ее нужно привязать к себе. Чем? Ребенком, которого она носит от Гришки? Чепуха, если женщина согласна отобрать престол у сына, также рожденного от любовника, то ее не остановит второй сын. Благодарностью за помощь в приходе к власти? Но благодарность не бывает вечной, да и просто долгой тоже не бывает.

Тогда мысль о возможности венчания ее с Григорием даже в голову не приходила. Зато пришла и упорно держалась другая: чем привязать к себе императрицу, если она все же придет к власти? Сейчас она и сама не в большой силе, самой поддержка ой как нужна, но Алехан хорошо понимал, что ее время придет, и довольно скоро.