Брокдорф добился своего, к полному удовольствию великого князя, — голштинский полк прибыл в Ораниенбаум и встал лагерем. Петерштадт спешно достраивался, и хотя дворец с его картинной галерей предназначался вовсе не для голштинских солдат, зато казармы, кирха и плац были для них.

Екатерина, словно в противовес мужу, занялась совсем иным. Она нашла общий язык с Ламберти и вплотную занялась садом. Он муштровал солдат, она выращивала цветы; он с утра до вечера разводил свои караулы и устраивал разносы провинившимся, она планировала аллеи, беседки, лабиринты, фонтаны; он пьянствовал, она уходила с фрейлинами на прогулки…

Жизнь в Ораниенбауме Екатерине в общем-то нравилась, здесь были верные ей люди, до которых просто не доходили руки у Елизаветы Петровны. К тому же теперь за великой княгиней присмотр был куда меньше.

Она вставала с первыми лучами солнца, а то и до рассвета, вылезала в окно и отправлялась с егерем Степаном на утиную охоту. Муж и не подозревал, что его супруга метко стреляет, иначе заставил бы делать это по всем правилам на стрельбище. Если позволяла погода, она отправлялась на небольшой лодочке в море всего лишь с рыбаком-чухонцем Микка, который моря не боялся и мог отплыть далеко от берега. Живая, подвижная, немыслимо похорошевшая после рождения сына, всегда приветливая и веселая (никто не должен знать, что на душе!), Екатерина была прямой противоположностью своему мужу. У нее от свежего воздуха и физических упражнений здоровый румянец, у него с перепоя лицо зеленого цвета; у нее веселый, цветущий вид, у него мешки под глазами и вечная тошнота от вонючей трубки; у нее, казалось, ходил ходуном каждый суставчик, он с трудом таскал ноги из-за ночных бдений и вечного похмелья…

Лизка Воронцова во всем поддерживала Петра, а потому здоровым и красивым видом также не отличалась. Странная это была троица. Та, которую природа пусть не наделила особой красотой, но и не обидела, следила за здоровьем, рано вставала, умеренно ела, каждое утро протирала лицо кусочком ароматного льда, много времени проводила в движении и на свежем воздухе, поэтому выглядела свежей, молодой, здоровой. А Петр и Лизка Воронцова, которым нужно бы следить за собой с утроенной энергией, напротив, не спали ночами, пили, курили и выглядели соответственно.

Умом Петр понимал, что Екатерина права, что живет правильно, вон даже крепкое здоровье Елизаветы Петровны не вынесло ночного образа жизни и отсутствия движения — государыня сильно болела; но понимал только умом. Заставить и себя жить так же он не мог и не хотел. Куда проще видеть вокруг веселую компанию, перед которой не нужно сдерживаться, можно пить, сквернословить, делать вид, что ты герой… утром, конечно, плохо, приходилось блевать (удивительно, но даже Лизку тошнило меньше, чем его), болели голова и желудок, требовалось опохмелиться, и все начиналось сначала…

И чем хуже ему было физически и морально, тем ненавистней становилась Екатерина с ее «правильностью», так обычно и бывает: не умея дотянуться до более сильного, человек это либо признает и пытается исправить, либо начинает того, до кого ему далеко, просто ненавидеть.

Трещина в отношениях между супругами не просто разрослась, она превратилась в огромный ров, разделяющий Молодой двор на две, правда, неравные части. Екатерина оказалась пока в меньшей, просто у нее было куда меньше денег и прав, а потому сторонников. Но она вовсе не чувствовала себя при этом несчастной. Для Фике наступил новый жизненный период.


Есть дети, которым не нужно детство, они как-то сразу становятся взрослыми, притом сами по себе. Есть люди, которых с детства не нужно направлять, они интуитивно сами найдут свой путь и поймут, как им чем-то стать, будут двигаться по этому пути уверенно и целенаправленно, словно догадываясь о своем будущем. Если им встречаются умные наставники — хорошо, если нет, то путь продолжается самостоятельно.

Такой была Екатерина. Ее не смогли испортить ни странная придирчивость матери, ни нелюбовь завистников при дворе, ни тяжелый характер мужа, она смогла самостоятельно стать взрослой, почти самостоятельно пройти путь до великой императрицы, самостоятельно противостоять всем трудностям и напастям. Она не погибла, не потонула, не превратилась в ничто, в ней изначально был стержень.

Совсем иной Петр. Он вовсе не был ни тем придурком, каким его часто изображают, ни глупцом, ни никчемной личностью, из которой просто не могло получиться ничего хорошего. И не на своем месте он тоже не был потому, что никакого места для него не существовало. Хорошим фельдфебелем, доведись судьбе повернуть иначе, он тоже не стал бы, потому что хороший фельдфебель — это прежде всего заботливый фельдфебель. Просто командовать на плацу даже для фельдфебеля мало, кроме ненависти у солдат, не вызовешь ничего, а ненависть плохой помощник в любом деле, и в муштре тоже.

Петру с малых лет был нужен мудрый наставник, советчик, старший друг, который бы показал, что в жизни стоит ценить, чего бояться и по какому пути идти. Петр из тех вовсе не глупых детей, которых нужно вести за руку и твердым шагом очень долго, пока не встанут на твердую почву, а может, и до седых волос. Ему нужен голос, чтобы прислушиваться, тогда этот человек смог бы стать, конечно, не гениальным, но весьма полезным правителем.

Но такого наставника никогда рядом не было. С малых лет от него требовали соответствовать. Только чему? В детстве — образцам стойкости, мужественности, несгибаемости. Но как можно научить стойкости при помощи побоев? Как можно сделать человека мужественным, постоянно унижая? Как он мог стать смелым, если приходилось стыдливо скрывать свои чувства?

И Петр воспринял прежде всего внешние проявления лучших качеств бравого вояки, «молодца, который за всех отомстит», внутри оставшись нерешительным и довольно трусливым. Контраст внешнего и внутреннего мучителен, неспособность действительно вести себя так, как вел бы герой, приводила то к вранью, то к ребячеству.

В России Елизавета Петровна, сделав наследником и одарив сверх меры, снова потребовала соответствовать, только теперь требования стали иными — разумность, умение учиться, взрослость, а потом и вовсе мужественность, только не на поле боя, а в спальне.

А он не мог соответствовать, даже не всегда понимал, чего же, собственно, хотят. Упорно грызть гранит науки не приучен с малых лет, взрослость понималась Петром как поведение подобно прожженным опытным воякам, мужественность тоже. Растерянный мальчик пытался найти свое место, доказать, что он уже таков, каким представлял себе императора Фридриха. Если бы нашелся кто-то, кто смог рассказать ему о настоящем императоре Пруссии (а Фридрих был весьма достоин подражания во многом), может, это и помогло бы Петру сориентироваться, но вокруг были Чоглоковы, Брюммеры, Брокдорфы, лакеи… Екатерина сама слишком молода и обижена на мужа, чтобы заниматься еще и его перевоспитанием, а Елизавете Петровне некогда, да и не годилась она в воспитательницы…

Не умея развиваться в нужном направлении, не получая должного совета, просто не видя перед собой образцов для подражания (не считать же таковыми лакеев), Петр шел по пути наименьшего сопротивления. Стать выше можно, либо поднявшись самому, либо поставив на колени окружающих. Подниматься трудно, а положение наследника позволяло ставить на колени. Проще всего требовать беспрекословного подчинения от тех, кто не может возразить. Не могли собаки, слуги и солдаты… Для первых имелся кнут, для вторых Сибирь, для третьих плац.

Петру было нужно внешнее подчинение, его вряд ли интересовала сама суть власти над людьми, покорность достаточно изображать. Именно потому он столь строго следил за соблюдением формы: в одежде, том, как тянут носок при маршировке, сколь четко выполняют развороты или ружейные приемы. Это вовсе не означало боеготовности полков, но создавало видимость его власти над людьми. Страшная ситуация ухода энергии в пустоту…

Но были еще женщины, прежде всего императрица и супруга. Елизавету Петровну Петр боялся и всячески старался держаться от нее подальше. А вот с Екатериной куда труднее. Сначала она беспрекословно подчинялась, терпела все выходки, но со временем положение изменилось. Петр вовсе не был непроходимо туп и почувствовал, что жена в развитии уходит от него вперед семимильными шагами. Она усидчивей, а потому даже его необычайно крепкая память давала худшие результаты, чем ее обычная. Она стремилась докопаться до сути, а потому понимала куда больше, чем он, довольствовавшийся поверхностными измышлениями. Она взрослее, наконец, несмотря на то что он старше.

А еще она приятна внешне, со временем расцвела и стала нравиться мужчинам. Но Петр мужчиной долго не мог стать, маскируя свою неспособность отвращением к жене. Когда все прошло, было поздно — в ее сердце уже царил другой. И тогда стало еще хуже.

Он понимал, что некрасив, не развит физически, что проигрывает всем окружающим молодым людям, кавалерам, даже многим старикам. Это могло бы не быть помехой в общении с прекрасным полом, будь Петр общителен, обаятелен, умей очаровывать умом, ведь далеко не все завзятые сердцееды были Аполлонами или Нарциссами. Но Петр воспитан солдафонами, для которых изящная элегантность для мужчины скорее недостаток, чем достоинство, ни о каком обаянии не могло идти речи. А любви хотелось, хотелось, чтобы любили, лучше таким, каков есть.

Екатерина готова полюбить и такого — хилого, никчемного, если бы он сам не отталкивал, если бы стремился вместе с ней к постижению трудной науки жизни и правления, но этого Петру было не дано, капризный мальчишка, так и не привыкший ни к каким усилиям над собой, он желал получить и любовь красивой женщины в подарок за свои иллюзорные достоинства.

Еще больнее сравнивать себя с ней в зеркале. Она хорошела, он продолжал оставаться уродцем, она крепла, развивалась, он был хилым и тщедушным. Она умнела, он сознательно ограничивал себя в тех рамках, где чего-то стоил, и там, где ей не дано превзойти. Для Екатерины музыка — табу, тайна за семью печатями, и словно нарочно Петр старательно учился играть на скрипке, здесь он в тысячу раз сильней своей супруги!