Ораниенбаум Елизавета Петровна подарила племяннику сразу по его приезде, это далеко от Петербурга, зато свое. Сразу после женитьбы Петра и Екатерины там, на берегу Карпинского пруда, южнее Большого дворца, начали строить небольшую земляную крепостицу, названную «Екатеринбург», императрица хотела сделать приятное сразу обоим супругам. Не сказать чтоб это Екатерину обрадовало, но занятия в крепости отвлекали супруга от нее самой. Слава богу, вместе с ним там бывало достаточно много людей, чтобы ставить на часы еще и ее.

Из окружающих его кавалеров, желали они того или нет, была организована рота, в которой сам Петр капитан, а князь Репнин его адъютант. С утра до позднего вечера шло учение — стрельба, сигналы, маршировка, упражнения с ружьями… К вечеру кавалеры валились с ног и танцевать бывали просто не в состоянии, Петра это заботило мало, а Екатерина только тихо радовалась, что мужу не пришло в голову организовать вторую роту из дам.

И вот теперь Петр задумал построить свою крепость.

— Вы никчемны, и ваша крепость тоже! — палец великого князя указал в сторону жены. — Я буду строить свою, каменную, и назову ее в свою честь!

Очень хотелось возразить: мол, крепость не моя, я туда даже не хожу, но Екатерина сочла за лучшее промолчать и была права.

Вот тут все увидели разницу между дерганым, ни к чему не способным князем и тем Петром, которым он мог бы стать, не изуродуй его воспитатели. Если он чего-то хотел по-настоящему, он умел быть и терпеливым, и настойчивым, и талантливым тоже. То, как он отстраивал свой Петерштадт и организовывал там жизнь, делает Петру честь.

Крепость в форме 14-конечной звезды плотно застроили, там разместились комендантский дом, арсенал, цейхгауз, гауптвахта, офицерские дома, казармы, лютеранская кирха, погреба… Но особенно хорош получился дворец посреди крепости. Вся крепость и дворец казались изящной игрушкой, архитектор Антонио Ринальди, работавший над ним, оказался на высоте, как и русские мастера «лакирных дел», создающие внутренние интерьеры. Весь дворец казался драгоценной шкатулкой и был словно противопоставлен огромному Большому дворцу, перестроенному Растрелли.

В Ораниенбаум перебрался и садовых дел мастер Канутус Ламберти, чем-то не угодивший императрице. Ламберти, которого в России звали Лаврентием Ламбертиусом, тоже был настоящим мастером своего дела, и на берегу Карости разбили небольшой сад Фриденсталь с беседками, лабиринтами и множеством всяких затей.

Дворец в Петерштадте был мал, но насыщен выдумками. Особенно хорош оказался Картинный зал, для которого закупал картины, а потом их развешивал Якоб Штелин, он же привез и библиотеку. Сам Петр любил только книги о разбойниках и войнах, но Штелина не ограничивал, поставив лишь одно условие: никакой латыни! Картины на стенах были развешаны столь плотно, что самих стен за ними не видно.

В Картинном зале часто звучала музыка, по примеру своего обожаемого Фридриха Прусского Петр принимал участие в этих концертах, исполняя скрипичные партии, иногда даже первой скрипки. Существовала своя театральная труппа, детская музыкальная и даже балетная школы. Это мало вязалось с его привычкой вести весьма грубый образ жизни и пьянствовать, но Петру уже рассказали о занятиях императора Фридриха Прусского, не попробовать подражать он не мог. Понравилось, оказалось, что можно не только пить пиво или водку с солдатами или лакеями, но и смотреть балет, слушать музыку или самому играть…

Странный все же был человек Петр Федорович. Не будь он наследником русской короны, может, сложилась бы его жизнь с раннего детства иначе, смог бы стать счастливым офицером в армии обожаемого императора Фридриха, играл бы с ним в одном оркестре и был доволен. Но судьба распорядилась иначе…

И все же для кого были все эти постройки в Петерштадте? Жену он туда не приглашал, разве что на концерты.


У Петра новый слуга-приятель. Или даже наставник? Возможно, второе, потому что великий князь основательно попал под влияние невесть откуда взявшегося голштинца Брокдорфа, личности для Екатерины просто невыносимой. Брокдорф сразу стал вмешиваться не только в повседневные занятия Петра, но и в его голштинские дела. Это было тем более неприятно, что Петр давно свалил почти все голштинские бумаги на Екатерину.

Произошло это как-то само собой и стало привычным. Несчастный Цейц, которому никак не добиться подписи великого князя на нужных бумагах, однажды в отчаянии просто возопил:

— Ваше высочество, вы только скажите одно слово: да или нет!

Петр был основательно пьян и вникать ни во что не желал. Вообще-то Цейц мог и сам все решить, но не смел этого делать. И тут на глаза великому князю попалась супруга, ткнув в Екатерину пальцем, он хихикнул:

— А вот у нее спроси, она и скажет: да или нет.

Бедолага растерянно смотрел на повалившегося прямо в одежде на кушетку великого князя и топтался на месте. Поняв, что большего и сегодня не добьется, он все так же растерянно повернулся к княгине, намереваясь поинтересоваться, можно ли подойти к его высочеству, когда тот проснется.

Но неожиданно дело приняло совсем другой оборот. Екатерина, спокойно глядя на Цейца, протянула руку:

— Давайте бумаги.

Управляющий протянул листы великой княгине. Вот уж чего он не ожидал от молодой женщины, так это того, что та станет внимательно изучать содержание, а не просто черкнет внизу подпись по его указке. Конечно, пришлось многое объяснять, все же Екатерина вовсе не была знатоком скучных дел, тем более в далекой теперь Голштинии, но она разбиралась! Цейц был просто в восторге:

— Ах, Ваше Высочество, я непременно расскажу императрице о вашей помощи!

— Не вздумайте этого делать! — После первой резкой фразы Екатерина словно опомнилась и добавила уже мягче: — Не сносить головы ни мне, ни вам, ни великому князю. Совет он имеет права просить только у Ее величества и никого другого. Так что вам либо нужно было идти к императрице…

— О, нет! Только не это! Скорее я дождусь, пока проснется Его Высочество.

— … либо показывать бумаги мне и молчать об этом, — со смехом закончила Екатерина.

Ей не слишком хотелось заниматься скучными бумагами, но, во-первых, заняться было просто нечем, во-вторых, это пусть и небольшой, но все же опыт, который обязательно (она это чувствовала!) пригодится в будущем. Так голштинские дела плавно перетекли в ее ведение. Нет, она не распоряжалась, она просто просматривала бумаги, советовалась с Цейцем, принимала решение, и Петру оставалось только действительно поставить свою подпись. Великому князю такая помощь жены очень понравилась и пришлась кстати, княгиня оказалась весьма разумной… В награду муж… дал ей кличку «Мадам ла Ресурс». Зато теперь от него отстали со скучными бумагами и любую нехватку денег, а Голштиния средств давала совсем немного, можно свалить на неумелость и бестолковость жены.

Чтобы она могла ставить свою подпись в документах, Петр даже издал указ, уполномочивающий Екатерину на управление делами Голштинии. Однако об этом указе знали всего трое: он, она и весьма довольный таким поворотом дел Цейц.

И вот теперь в эти дела, как слон в посудную лавку, влез Брокдорф. Нет, он не собирался ни с чем разбираться или чем-то заниматься, он вознамерился тратить! И даже не тратить, а подбивать на безумные траты своего венценосного приятеля.

Брокдорфа Екатерина невзлюбила с первого взгляда, сама не зная почему. Голштинец ответил ей взаимностью. Они даже обменялись прозвищами: «пеликан» и «гадюка». Ее прозвище тут же подхватил Петр, а за ним все его окружение. Брокфорд мгновенно разглядел все слабости великого князя и прекрасно понял, как их можно использовать.

— Ваше высочество, полноте играть с куклами…

Петр напрягся, он уже откровенно симпатизировал голштинцу, а тот вдруг вот этак…

— …пора браться за живых солдат.

— Но меня не отпустят в армию, тетка боится, чтобы со мной чего не случилось.

— Я не о войне говорю, вам нужно завести полк голштинских солдат и тренировать его.

В первое мгновение от такой идеи Петр даже обомлел, потом восхищенно сверкнул глазами:

— Как у императора Фридриха!

— Конечно.

— А где взять?

— Привезти из Голштинии.

Это было нетрудно, набрать в Голштинии даже опытных солдат можно, только вот как их оплачивать? Екатерина развела руками:

— Петер, Голштиния не может дать столько денег. Кроме того, гофмейстер тут же доложит Ее Величеству…

Ах, как она своими практическими соображениями всегда умеет разрушить мечту! А еще твердит, что он приземленный и не способен мыслить широко. Тут такая идея, а ей все деньги!

Петр чувствовал, как растет раздражение на жену, хотя умом понимал, что та права, денег на содержание голштинского полка нет, да и русские гвардейцы, охраняющие великокняжескую семью, тоже не будут рады такому соседству. И гофмейстер Александр Шувалов не позволит. Во всем права Екатерина, но именно эта правота страшно злила Петра.

В дело вмешался Брокдорф, ставший почти правой рукой. Он убеждал Шувалова:

— Граф, в сущности, это не больше, чем игра, но с живыми куклами… Ведь играл же ваш знаменитый император Петер, дед его высочества, со своими полками, почему это нельзя внуку? Уверяю вас, в будущем император Петер не забудет вашей помощи…

Самого Петра мало волновало, во что и с кем играл его дед Петр Великий, он желал подражать императору Прусскому Фридриху, и только ему.

У Александра Шувалова усиливался нервный тик, правый глаз дергался, уже почти не переставая. И как только Чоглоков умудрялся справляться с этим сумасшедшим? До того как Петр станет императором, можно и не дожить. Кто знает, как отнесется Елизавета Петровна к такому сумасшествию.

Императрица отнеслась почти спокойно, она просто не желала видеть своего племянника, а потому его военные игры в Ораниенбауме были Елизавете Петровне на руку, пусть лучше марширует с голштинцами, чем говорит глупости на заседаниях Совета.