Петр попробовал разузнать, что нужно, сам, но вокруг были только опытные мужчины, но никак не внимательные педагоги: со всевозможными ужимками и пошлостями ему объяснили, что с бабой надо быть грубым и вообще муж над женой хозяин. Просто с мальчиком разговаривали как с прожженным, опытным мужиком, чем навсегда перепутали у него все в голове. Не слишком тактичный Петр так и заявил юной супруге: мол, я хозяин, а ты должна мне подчиняться, а вот в чем, сказать не мог.

Не имея еще влечения и попросту не зная, что ему делать, Петр, чтобы не выглядеть неопытным сопляком, принялся разыгрывать страсть к другой, которая якобы и не позволяет ему сблизиться с женой. Вот с этой другой он бы… а супруга — приятельница по играм, не более.

Будь Екатерина старше и опытней, сама сделала бы первый шаг, но ее обижало такое откровенное небрежение собой. В зеркале она видела красивую молодую девушку, куда красивей и приятней мужа и той же фрейлины Карр, о которой он твердил, и просто не понимала, почему Петр столь холоден. А у князя уже тогда явно обнаружился перекос в предпочтениях, который, в общем-то, был объясним и устраним, если бы этим озаботился кто-то из разумных взрослых. Петру нравились… уродливые девушки! Все его любовницы и будущие фаворитки были неказисты, кривоваты и… горбаты! Этим уродством своих возлюбленных он словно уравновешивал собственную непривлекательность.


Петру и Екатерине не позволялось спать в разных комнатах, но проводить ночь за ночью рядом с красивой девушкой и при этом старательно делать вид, что едва добредает до кровати и сразу засыпает, невозможно. Попытайся он хотя бы протянуть руку к супруге, Екатерина бы собрала всю свою волю в кулак и постаралась ответить лаской, но Петр дичился, ожидая от нее самой чего-то.

А потом и вовсе нашел выход.

— Ты видела моих кукол? У меня десяток новых.

Он что, совсем глуп, спрашивать о куклах в постели с женой? Но это все равно лучше, чем выслушивать рассказы о том, как он… с фрейлиной… да не с одной… Это позже она поняла, что ничего такого ни с одной фрейлиной у Петра не было, не способен, а тогда обижалась, а потому ответила:

— Нет.

— Я сейчас! Скажу, чтобы принесли!

Возразить не успела, Петр сорвался с места и метнулся к двери, требовать, чтобы тайно принесли из его комнаты спрятанных кукол-солдатиков.

Это было сумасшествием, потому что каждый их шаг был известен императрице, а она категорически запретила племяннику играть с куклами. Несомненно, приставленная к ним Кроузе завтра же донесет об этих куклах.

Неизвестно как, но у Петра получилось, лакей Румберг, особо поверенный в альковных делах князя, сумел принести в спальню кукол втайне от всевидящей Кроузе.

Просто спать рядом, не прикасаясь друг к дружке, — это одно, но играть в куклы по ночам…. Екатерине казалось, что кто-то из них двоих сошел с ума, и, кажется, она знала, кто именно. И все же, не желая ссориться, согласилась принять участие в игре или хотя бы не выдавать мужа. На день солдатики прятались под кровать, а ночью, когда дверь запиралась, снова вытаскивались и расставлялись прямо на постели.

О таком ли мечтала Фрикен, когда слушала в исполнении мадемуазель Кардель французские романы? О таком ли грезила юная девушка, едущая в Россию по заснеженным лесам навстречу своему суженому? И, став Екатериной, разве о таком она думала, надеясь, что близость с Петром родит в их сердцах любовь? Близости не было, ни о какой любви не могло быть и речи, Петр по-прежнему оставался нервным, капризным, грубым ребенком, только теперь получившим над ней полную власть.

Екатерина хорошо понимала, что, скажи она хоть слово против или расскажи кому-то об этих ночных играх, муж просто возненавидит ее. Потому приходилось терпеть, прятать кукол по утрам и вытаскивать ночью, скрывать все и ото всех. Кому она могла рассказать о своей беде? Мать уже отправили домой, Елизавета Петровна, с трудом переносившая последнее время родственницу, поспешила выпроводить ее сразу после свадьбы. Но даже если бы Иоганна и жила рядом, Екатерина ни за что не призналась бы ей в своих проблемах. Елизавете Петровне сказать тоже не могла, это означало бы гнев императрицы на племянника и ссору с Петром. Фрейлинам нельзя — болтливы, камер-фрау при них — строгая надзирательница Кроузе, от которой скрывали все, что можно.

А самого Петра, кажется, такое положение дел не только не беспокоило, но и устраивало.

Это было не так, но не мог же Петр, который столько внушал юной супруге, что теперь он хозяин в ее жизни, а она только слуга, что он опытен и любил не одну женщину, признаться, что никакого опыта и даже элементарных знаний у него нет, что он растерян и просто прячет свою растерянность под маской удали и волокитства за другими. Потому он делал вид, что влюблен в другую, а к жене просто равнодушен, а потому с ней остается лишь играть в солдатики…

Екатерина терпела и играла. Постепенно игры зашли куда дальше, кукол уже стало мало, Петр вспомнил, что еще в первые дни в пылу родственных чувств присвоил Фрикен воинское звание, а потому она тоже должна стоять на часах с ружьем на плече. Зачем? Для порядка.

Можно ли найти что-то нелепей, чем юная девушка в ночной рубашке, стоящая навытяжку с ружьем на плече у двери собственной спальни? Иногда Екатерине казалось, что еще чуть, и ее терпение лопнет!

Еще хуже стало, когда Петру пришло в голову притащить в дом свою свору, причем не просто в дом, а… в спальню! В комнате была устроена дощатая перегородка, за которой теперь жила целая свора. Невыносимо воняло псиной, там без конца лаяли, возились и грызлись между собой собаки, не давая покоя ни днем ни ночью.

Такая жизнь весьма устраивала дерганого Петра, но была невыносима для Екатерины, желавшей совсем иного. Муж носился с собаками, кричал, щелкал кнутом, ругался так, что хоть уши затыкай, требовал непонятно чего, а то вдруг начинал рассуждать на темы, ей вовсе не интересные, погружаясь в мечты об устройстве какой-нибудь совершенно идиотской затеи. При этом Петр просто физически не мог сидеть на одном месте, в кресле дольше двух минут выдержать бедолаге было невозможно, он предпочитал рассуждать, расхаживая по спальне, и Екатерине приходилось часами ходить вместе с ним.

Теперь Петру было мало лакеев, он принялся обучать приемам с оружием и жену. Екатерина терпеливо стояла на часах, едва не валясь с ног от усталости, таскала тяжеленное ружье, училась делать выпад вперед с упором на колено или быстро сбрасывать оружие с плеча, чтобы выставить штык вперед, а потом снова вставать навытяжку. Оставалось научить только передвигаться и стрелять из положения лежа…

От такой жизни хотелось просто плакать, но этого она не могла, а потому улыбалась, стараясь делать вид, что все в порядке.

Днем муштра и глупости, придуманные мужем, ночью полная постель тяжеленных игрушек… Хороша семейная жизнь, ничего не скажешь. Ей бы сообразить, что все это только для того, чтобы оправдать отсутствие мужественности, ведь уставшая донельзя жена засыпала быстро, а игрушки в постели оправдывали его инфантильность иными интересами.

Но Екатерина тоже была молода и неопытна, тем паче Петр сам объявил, что в семье он полный хозяин, а жена должна во всем подчиняться. Переживая из-за невнимания мужа, Екатерина пыталась полностью соответствовать его требованиям. Это позже она поняла, что никакого опыта, никакой «другой» не было, князь волочился за фрейлинами, не рискуя добиваться даже поцелуев.

Семейная жизнь никак не складывалась, но главное еще было впереди…


Императрица — выдумщица, у нее что ни бал, то с забавами, а уж о маскарадах и говорить нечего. Несмотря на полноту, проявлявшуюся все сильнее, на Елизавете Петровне прекрасно сидел мундир и вообще мужская одежда, потому что подчеркивала красивую форму ног. Вот и распорядилась императрица: на карнавале всем мужчинам быть в дамском наряде, а женщинам — в мужском!

Началась суматоха. Женщины никак не могли втиснуться в узкие мужские штаны, а мужчины справиться с фижмами и широкими юбками. Смеху было…

Многим государыня выделила наряды из своих запасов, коих у нее было огромное количество — с десяток тысяч платьев, Елизавета Петровна дважды одно не надевала. Камердинер Сиверс мучился именно в таком. Фижмы у Елизаветы Петровны огромные, поворачиваться в них с непривычки очень трудно, Сиверс двигался неуклюже, а требовалось изображать из себя изящную даму. В пару ему досталась Екатерина, прекрасно себя чувствовавшая и выглядевшая в мужском наряде.

Петра переодеваться не заставили, понимая, что роскошное дамское платье будет настоящей насмешкой над щуплым великим князем, а вот императрица красовалась в отменном наряде, таком, что Екатерина не удержалась и сделала ей комплимент:

— Ваше Величество, будь я в дамском платье, непременно стала бы строить вам глазки, столь вы хороши!

— Да и ты не хуже, — с удовольствием посмеялась Елизавета Петровна.

Но главный смех вызвало не это. Сиверс вынужден был вести непривычную для себя дамскую партию в менуэте, то и дело сбиваясь, Екатерине приходилось его поправлять. И все же случился конфуз: не привыкший к размерам огромных фижм Сиверс круто повернулся и сбил с ног графиню Гендрикову, оказавшуюся рядом. Как истинный кавалер, хотя и был в дамском наряде, он бросился поднимать упавшую даму. Это привело к совершенно замечательным последствиям: неловким движением все тех же фижм он сшиб теперь уже Екатерину, которая повалилась самому Сиверсу под ноги. Танец остановился, и придворные замерли, не зная, кому сначала помогать.

Сиверс в ужасе от сотворенного крутнулся между двумя упавшими дамами и в конце концов свалился тоже, причем так, что Екатерина оказалась под его большущей юбкой. Оркестр уже не играл, в зале установилась тишина, посреди которой до придворных вдруг донесся сдавленный смех великой княгини, вынужденной выбираться из-под наряда камердинера ползком на четвереньках, причем задним ходом.