Слуги дома графа Григория Орлова на Васильевском едва успевали принимать кареты приезжающих. Дивились: что за напасть, дам не видно, а гости все серьезные, не то что гвардейцы — приятели Орловых. И то, в дом собрались граф Роман Илларионович Воронцов, профессор ботаники Иоганн Петрович Фальк, главный библиотекарь императрицы Иван Андреевич Тауберт, глава Медицинской коллегии Александр Иванович Черкасов, обер-прокурор Сената Иван Григорьевич Чернышов…

Слуги уж и головы потеряли от важных персон, коих собралось в большом кабинете Григория Григорьевича Орлова, помимо хозяина, двенадцать человек. Свят, свят! Никак беда какая стряслась или переворот новый готовится? Да нет, Орлов при государыне гоголем ходит, не допустит. Но чтоб к нему столь важные люди таким числом ездили… такого не бывало. Никак и гвардеец образумился?!

Заседание и впрямь было важным и исторически значимым. Тринадцать человек собрались, чтобы основать «Вольное Экономическое Общество», которое существует, вернее, активно работает с тех пор почти двести пятьдесят лет!

Иван Андреевич Тауберт был немало взволнован:

— Полагаю, господа, мы можем начать… Милостивые государи! Мы собрались здесь, чтобы сообща обсудить устав и план наших действий по созданию патриотического общества по исправлению российского земледелия и домостроительства…

Общество было создано, председателем его избран хозяин дома, а императрице сочинено письмо с просьбой о покровительстве.

Запнулись только на одном: как передавать написанное государыне — курьером или через руки председателя. Орлов закрутил головой:

— Полагаю, надо представителям общества самолично к государыне явиться и наши цели помимо письма изложить.

На том и порешили.

Орлов два дня ходил важный и какой-то таинственный, словно у него был готов подарок, о котором трудно не проболтаться. Екатерина выпытывала, но Гриша стойко молчал. Зато когда Екатерина услышала о задуманном и увидела своего Гришу во главе такой компании, даже прослезилась. Конечно, она понимала, что фаворита привлекли больше из-за его близости к ней самой, но ведь Григорий быстро показал, что не просто присутствовал на заседании, но и в делах разбирался, и действительно интересуется начатым делом.

К гордости за деловую инициативу своих помощников вообще прибавилась почти материнская гордость за ученика — Григория Орлова. Казалось, что Гриша научится управлять государством, всему научится.

Императрица даже позволила обществу использовать Императорский герб, а в знак особого благоволения внутри поставить ее собственный девиз, о котором писала еще Вольтеру: пчелы, в улей мед приносящие, с надписью: «Полезное». Официальный ответ об этом дала 31 октября, которое и считается днем основания «Общества».

Но несколько дней не могла успокоиться, радовалась за фаворита. Заметивший эту радость Павел сильно приревновал, стал возмущаться, что Орлов только сияет, когда другие работают, а лавры все ему.


Не желая стычек между сыном и любовником, Екатерина осторожно попросила:

— Гриша, ты бы наладил отношения с цесаревичем, занял и его чем-то…

Орлов человек добродушный и незлобивый, он и сам замечал ревность наследника: как тому не ревновать, ежели Панин да остальные вокруг каждый в уши шепчут, что его право на престол, его, а не матери. И что фаворита не любит, тоже понятно, каково знать, что чужой человек с его матерью спит?

Наладить отношения с наследником и поучить его чему-нибудь? Не на заседания же общества его брать, какой ему в том интерес? А вот показать кое-что забавное Орлов вполне мог. Он и сам многим увлекался.

— Ваше Высочество, у меня занятная вещица есть, на звезды смотреть можно. Хочешь, покажу?

Павел чуть набычился, хотелось, конечно, но если б предложил кто другой, а не фаворит…

Орлов долго уговаривать не привык:

— Пойдешь, нет? Не то снова облаками все затянет, не видно будет.

— Пойду…

— Тогда к вечеру приезжай ко мне на Васильевский, покажу.

Смотреть в телескоп на звезды действительно оказалось интересно; Павел даже захотел и себе такой.

— Хочешь, подарю?

Цесаревич дернул плечом просто из вредности:

— Очень надо!

— Ну как хочешь…

Телескоп остался у Орлова. Григорий хотел купить и подарить наследнику другой, но отвлекли иные дела. Но наследника не забыл, показывал всякие фокусы, какие увидел в лабораториях академии, водил туда Павла, чтобы удивить, водил даже к Ломоносову. К Михайло Васильевичу он убедил сходить даже Екатерину, так расписывал его знания и умения, его смальты и витражи, что любопытство взяло верх — государыня посетила мастерскую ученого. Правда, оба были в тот день не в духе: у Екатерины болела голова, а у Ломоносова не сложился с утра какой-то опыт, они не понравились друг другу. А ведь мог сложиться такой дуэт!..

Правда, Ломоносову жить после того оставалось совсем недолго, в 1765 году он умер. Орлов тут же опечатал все документы в кабинете и позже вывез их к себе, не желая, чтобы что-то попало в руки противников Ломоносова. Если бы еще Григорий Григорьевич сумел разобраться в том, что вывез, или посадил разбираться кого-то толкового! Но этого тоже, увы, не случилось, Орлову оказалось недосуг: был занят амурными делами и заботой о сохранении своего положения при императрице.

Но наставлять наследника не прекратил, только делал это по-своему — водил к фрейлинам, чтобы тот привык к дамскому обществу в вольной обстановке. Фрейлины смущались, цесаревич тоже, однако быстро привыкли все, появление одиннадцатилетнего мальчика стали воспринимать как нормальное явление. Сама Екатерина иногда посмеивалась над сыном, пытаясь вызнать у него, какая девушка ему нравится больше. Никому не приходило в голову, что в таком возрасте рановато интересоваться девушками. Орлов на подобное замечание только плечами пожал:

— Глупости! Я в его возрасте был силен как лев! И ничего, по сей день не износился, не стерся.

Государыня согласилась с таким заявлением: если равняться на Гришу, то получалось, что чем раньше начнешь, тем лучше будет получаться…

Панин ворчал почем зря, на него никто не обращал внимания. Мудрый Платон делал вид, что ничего такого во дворце с наследником не происходит. Фрейлины строили цесаревичу глазки, а тот млел.


— А что это ты мне, Никита Иванович, о влюбленности Великого князя не рассказываешь?

Панин раздраженно пожал плечами:

— За амурные дела у нас граф Орлов отвечает.

— От него и знаю, что цесаревич в Чоглокову влюблен и о супружеской измене серьезно рассуждал. А ты-то стихи цесаревича читал?

Екатерина, хоть и шутя, говорила о том, что было действительно. Григорий Орлов решил просветить Павла по амурной части, принялся водить мальчика в комнаты фрейлин, настаивая, чтобы тот выбрал себе лапушку, не в любовницы, конечно, но чтоб понял, какая ему нравится.

Неожиданно для всех Павел на двенадцатом году жизни влюбился в Веру Николаевну Чоглокову, сироту, которую Екатерина взяла себе во фрейлины. Ко времени рождения Веры тогда еще Великая княгиня Екатерина Алексеевна со своей надсмотрщицей и доглядчицей Марией Чоглоковой уже примирилась. Мало того, Чоглоковы сами стали помогать любовным связям Екатерины, ну и себя не забывали. Родив за четыре года пятерых (меж ними были девчонки-двойняшки), Чоглоковы продолжали бы производить потомство ежегодно, да только умер сначала муж, а потом и Мария. Но Мария, уже будучи очень больной и немощной, вдруг влюбилась в Глебова, который быстро сообразил, что страсть к нему троюродной сестры императрицы (тогда ею была Елизавета Петровна) может принести взлет карьеры, а больная жена долго не проживет.

Рассчитал верно, Елизавета Петровна Глебова всячески возвысила, сделав даже генерал-прокурором Синода и отдав ему поставки в армии, а Марья Чоглокова второго супруга от себя быстро освободила, умерев вскорости после венчания. Остались Глебов при должности, а дети сиротами.

Старшие были быстро выданы замуж, а младшую Веру Екатерина взяла к себе.

Вот в эту хорошенькую фрейлину и влюбился цесаревич. Сама Вера была всего на год старше, ей шел тринадцатый. Но страсть развивалась по всем правилам, Павел даже стихи посвятил своей пассии:

«Я смысл и остроту всему предпочитаю,

На свете прелестей нет больше для меня.

Тебя, любезная, за то я обожаю,

Что блещешь, остроту с красой соединя…»

Весь двор с насмешкой наблюдал за этим «романом», но Екатерина забеспокоилась серьезно:

— Ты, Никита Иванович, Порошину скажи, чтоб ежеминутно цесаревича блюл, не то наделает делов. Ежели он за Чоглоковой ухлестывать будет да ее обрюхатит, то ничего. А ну как кого серьезней, за кем старшие есть?

Панин усмехнулся:

— Давеча, сказывали, к цесаревичу пристали с женитьбой, так он заявить изволил, мол, как женится, женку свою любить будет и ревнив будет очень. А рогов не потерпит, хотя слышал, что этих рогов, тот, кто их носит, и не чувствует вовсе.

Отсмеявшись, Екатерина покачала головой:

— Рано ему жениться, глупости все это. Григорию Григорьевичу скажу, чтоб больше не таскал к фрейлинам, не то получим ухаря раньше времени.

Никита Иванович с горечью подумал, что об этом раньше печься надо было, пока Орлов не во всем Павла Петровича просветил, ни к чему и вовсе его таким делам да мыслям обучать…


Глядя вслед уходившему Панину, она задумалась, что не только в амурных делах Павел вдруг ловок оказался, воспитатели рассказывали, что и во всем взрослым держится. Хотя нет, в нем взрослость чередуется с детскими слезами и досадой. Может в театре рассуждать об игре актеров, точно взрослый, злится, ежели аплодировать начнут раньше него, и тут же расплакаться, не в силах выдержать долгого сидения за столом на дворцовых куртагах.