— Этого должно хватить, чтобы оплатить жилье и купить самое необходимое.

Молодая вдова заплакала.

— О моя госпожа, как же я расплачусь с вами?

Феба взяла ее лицо в свои ладони и поцеловала сначала в одну щеку, а потом в другую.

— Не всегда будет так, Вернасия. Когда твоя жизнь изменится к лучшему, ты поможешь кому-нибудь так, как я помогла тебе. Так ты и сможешь отблагодарить Бога.

Потом Феба и Юлий оставили этот дом и пошли по узкой улочке вниз, к другой лачуге, стоявшей ближе к гавани. На верхнем этаже этого дома жила Приска. Несколько недель назад у нее умер муж, и Феба узнала о ее отчаянном положении от другой женщины, которая разыскала Фебу.

— Я слышала, что ты помогаешь вдовам, моя госпожа. Я знаю об одной женщине, которая очень нуждается в помощи. Ее зовут Приска. Ее сын отплыл на «Минерве» около двух месяцев назад и вернется теперь не раньше чем через год. А ее муж тридцать три года работал в гавани, конопатил корабли и несколько недель назад умер прямо на палубе. Двадцать лет они жили в одном и том же месте, но теперь она не могут оплачивать жилье, и хозяин собирается выбросить ее на улицу. Я бы помогла ей, если бы могла, но у нас едва хватает средств, чтобы прокормить собственные семьи. Я не представляю, что будет с этой женщиной, если ей так никто и не поможет. Прошу тебя, моя госпожа, если ты можешь, помоги…

Феба испытывала к Приске самые нежные чувства. Эта старая женщина, казалось, никогда не унывала. Тяготы и горести жизни не могли сломить ее. Она сидела у небольшого окна, «дышала воздухом» и наблюдала за тем, что происходит внизу, на улице и в гавани. Несмотря на возраст, она оставалась в здравом уме, была в курсе всех событий, происходящих в Ефесе, и относилась к ним с ироничной мудростью. В силу своего возраста она уже не столь беспокоилась о материальных благах, а к Фебе относилась с той искренней любовью, с какой могла бы относиться к собственной дочери, если бы та у нее была.

Феба постучалась в дверь и, услышав приглашение Приски, вошла. Старая женщина сидела у открытого окна. Улыбнувшись, Феба прошла через комнату и наклонилась, чтобы поцеловать ее.

— Как у тебя дела, мать Приска?

— Настолько хорошо, насколько они могут быть у старухи в восемьдесят семь лет. — Поцеловав Фебу в ответ, Приска пристально посмотрела ей в глаза и слегка нахмурилась. — А у тебя что случилось?

Феба несколько отодвинулась, опустила глаза, не выдержав пристального взгляда, и выдавила из себя улыбку:

— Ничего, все в порядке.

— Только не говори мне этого. Я человек старый. Но от старости еще не сошла с ума. Почему ты такая грустная?

— И вовсе я не грустная.

— Я вижу, что ты усталая и грустная.

Феба похлопала старую женщину по руке, садясь на стул, который Приска подвинула поближе к себе.

— Ну расскажи мне, что с тобой произошло, с тех пор как мы в последний раз виделись.

Приска посмотрела на Юлия и заметила, как он смотрит на свою хозяйку, — как на коринфскую вазу, которая вот-вот упадет и разобьется.

— Ну хорошо, поговорим о чем-нибудь другом, — ворчливо сказала она. — Я сделала шали и отдала их Олимпии. Она передала их тем женщинам, о которых ты говорила.

— Прекрасно. Как это ты успела их сделать так быстро? Юлий принес тебе шерсть только на прошлой неделе.

— Будет тебе меня нахваливать. Что еще остается делать старой женщине, когда у нее столько свободного времени? — Приска встала. — Хочешь поски? — Этот напиток, который очень любили бедняки и воины, представлял собой освежающую смесь дешевого вина и воды.

— Спасибо, — сказала Феба. Она взяла глиняную чашку и улыбнулась, когда Приска налила еще одну чашку Юлию. Приска снова села, облегченно вздохнув.

Феба пробыла у нее час. Она с удовольствием слушала, как Приска пересказывала те истории, которые ее сын рассказывал ей после своих путешествий.

— Децим всегда возвращался домой из морских путешествий таким загорелым и полным жизни, — ностальгическим тоном сказала Феба. — А я всегда завидовала тому, какие у него были увлекательные путешествия. Когда он был моложе, он просто не мог усидеть на месте, ему хотелось изведать неизведанное, открывать новые торговые пути, знать, что происходит в самых далеких уголках империи. Иногда я видела все это в его глазах, и мне так хотелось остановить его.

— Он любил тебя, моя госпожа, — тихо сказал Юлий.

Слезы полились сами собой, и Феба отвернулась, чтобы скрыть их. Смущенная тишиной, которая наполнила комнату, она встала. Повернувшись, наконец, с улыбкой к Приске, она увидела, что та наблюдает за ней.

— Прости меня, — пробормотала Феба, видя, как глаза старой женщины тоже наполняются слезами.

— Не надо извиняться, — хрипло произнесла Приска, — по мне, лучше честная боль, чем веселая ложь.

Феба вздрогнула. Она наклонилась и поцеловала женщину в морщинистую щеку.

— С тобой не просто, Приска, ты знаешь об этом?

— Потому что я еще не глухая и не слепая.

— Я зайду к тебе через несколько дней.

Приска нежно потрепала ее по щеке.

— Пришли мне еще шерсти.

По пути к складам Валерианов Феба не произнесла ни слова. Она была полна воспоминаниями о Дециме, Марке, Юлии. Ей хотелось вычеркнуть их из своей памяти, потому что она не могла вспоминать о них без мук. Но ей приходилось принимать свои утраты и смиряться с ними; ей оставалось жить так, как ожидал от нее Бог. «Любите друг друга», — говорил Иисус Своим ученикам, и именно это она пыталась делать. Ее труд состоял в том, чтобы заботиться обо всех, кому только она могла помочь, используя при этом те силы и возможности, которыми она располагала.

Она была не властна над прошлым и будущим. Прошлое ушло, и ничего изменить уже было нельзя. О будущем ничего не было известно. Феба не хотела ничего загадывать наперед. Она и не могла этого делать. Ей хватило боли от потери Децима. Мысль о том, что жизнь ее детей осталась неустроенной, казалась ей невыносимой. Она только приняла это как факт. Что толку, если она будет постоянно корить себя и горевать о том, что все могло бы пойти иначе? Могла бы она направить жизнь Марка и Юлии по другому пути? Могла бы?

Приняв Иисуса как Спасителя, она взвалила на себя этот груз. И теперь у нее не было причин ни на что жаловаться. «Любите друг друга», — говорил Он Своим апостолам и ученикам. Любите друг друга не на словах, а на деле.

Разве это не означало, что надо что-то делать для других людей? Конечно же, ее труд был Божьей волей.

Паланкин ждал Фебу на складе. Юлий помог ей сесть, и она откинулась на подушки, сильно уставшая. Ей нужно было отдохнуть по дороге домой, чтобы потом успеть подготовиться к завтрашнему дню. Но отдохнуть так и не удалось.

Когда она прибыла на виллу, там было тихо. Именно этого времени суток Феба теперь боялась больше всего — возвращения по вечерам домой, в пустой дом. Она посмотрела сквозь перистиль на дверь своей кумирни и отвернулась. Она знала, что ей нужно молиться, но сейчас у нее не было сил даже думать об этом.

Феба поднялась наверх и по коридору прошла в свои покои. Сняв шаль, она вышла на балкон, с которого открывался вид на Ефес. В сумерках город сверкал всеми красками, а лучи заходящего солнца освещали храм Артемиды. Это было грандиозное и прекрасное здание. Тысячи людей шли сюда к жертвенникам Артемиды, наивно веря в пустые обещания.

Ходит ли туда по-прежнему Юлия?

— Я принесла тебе поесть, моя госпожа, — сказала ей служанка, вошедшая в покои.

— Спасибо, Лавиния, — сказала Феба, не оборачиваясь. Не нужно больше думать о Юлии. Что толку постоянно копаться в своем прошлом и думать, где именно она ошиблась? Последний раз, когда Феба пришла навестить свою дочь, Прим встретил ее и проводил в триклиний.

— Сегодня вечером она плохо себя чувствует, — сказал тогда Прим, но и без того было ясно, что Юлия пьяна. Когда Юлия увидела мать, она набросилась на своего мужа с такими проклятиями и оскорблениями, что Феба едва не лишилась чувств. Никогда она еще не слышала, чтобы ее родная дочь так разговаривала. Прим стоял рядом, явно обиженный, и извинялся за ее поведение, но это, судя по всему, приводило Юлию в еще большее бешенство. Пораженная и пристыженная, Феба покинула тот дом. И потом каждый раз, думая о том, чтобы снова навестить дочь, она чувствовала, что что-то ей мешает. Иногда таким препятствием служила убежденность в том, что Юлию нужно оставить в покое, чтобы она сама нашла путь домой.

Юлия оказалась для Фебы потерянной, как и Марк. Помня о цели его поисков, Феба теперь не была уверена в том, что вообще увидит его живым.

Она попыталась переключить свои мысли от незавидной доли своих детей на нужды тех вдов, которых она собиралась навестить завтра. Она сделала для Юлии и Марка все, что могла. Если она будет пребывать в прошлом, ей труднее будет что-то изменить в будущем. Она должна помогать тем, кому может помочь, и меньше думать о тех, кому она помочь не в силах.

Но это же ее родные дети. Как она может не думать о них? Как она может спокойно смотреть на их беды, даже если они сами в них виноваты?

Остро чувствуя одиночество и растерянность от того, что ей не с кем теперь поделиться своим чувством вины, Феба сжала железные перила и заплакала. В какой-то степени и она виновата в бедах Юлии и Марка. Она не проявила к детям должной любви и не передала им тех знаний, которые помогли бы им выжить в этом мире. Но что она могла сделать для них сейчас? Ощущение беспомощности и безнадежности становилось невыносимым.

— Я потеряла их, Господи. Что мне теперь делать? О Боже, что мне теперь делать?

Феба задрожала, в голове зашумело. Она сжала пальцами горящие болью виски, вспомнив, как Юлия бежала по саду в объятия отца, когда он возвращался домой после долгих путешествий. Фебе казалось, она слышит звонкий смех дочери, когда Децим подбрасывал маленькую Юлию вверх, а потом прижимал к себе и говорил, какой она стала красавицей за то время, что его не было дома.