«Если не считать Хадассы», — вдруг прошептал ей внутренний голос.

Эта непрошеная мысль пронзила Юлию невыносимой болью. Она закрыла глаза, испытывая острое желание вычеркнуть из памяти все воспоминания, которые теперь нахлынули на нее… Воспоминания о тех днях, когда она была любима, любима по-настоящему. «Нет. Нет. Я не хочу думать о ней. Не хочу!»

Ее окружила тишина, которая принесла с собой тьму.

Юлия сжала в руке небольшой свиток. «О Марк, — сокрушенно шептала она, — ты же обещал мне когда-то, что будешь любить меня, что бы я ни сделала». Тишина ее покоев давила на нее своей тяжестью. «Ты же обещал, Марк!» С чувством безысходности она смяла свое последнее послание к брату и бросила его в жаровню. Пергамент занялся огнем и быстро превратился в пепел.

Юлия сидела, чувствуя, как рушится ее последняя надежда на прощение со стороны брата.

«Ты же обещал…» Она плакала, закрыв лицо руками и раскачиваясь взад-вперед.

7

— Для нас огромная честь видеть тебя на борту, мой господин, — сказал Сатир, глядя на молодого человека и жестом приглашая его сесть на самое почетное место на диване. Между ними была разложена простая, но вкусно приготовленная еда.

— Это честь для меня, Сатир, — сказал Марк, кивнув рабу капитана, чтобы тот налил ему вина. — Ты уже избороздил море вдоль и поперек. Мало кто может уцелеть в кораблекрушении, — он отломил себе хлеба.

Сатир серьезно кивнул.

— Ты говоришь о кораблекрушении у берегов Мальты. Тогда я еще не был капитаном, я был простым матросом. И я был вовсе не единственным, кто выжил. На корабле было двести семьдесят шесть человек. И никто не погиб.

Кто-то постучал в дверь. Раб открыл дверь и кратко переговорил о чем-то со стоявшим в дверях матросом. Потом он сообщил Сатиру полученную от матроса весть о направлении ветра, и Сатир отдал распоряжения рулевому. Корабль «Минерва» шел своим курсом.

Сатир вернулся к разговору с Марком, извинившись за то, что пришлось прерваться. Они заговорили о грузе; трюмы были заполнены мрамором и лесом с греческих островов, и все эти материалы направлялись в Кесарию. Нижняя часть была также загружена множеством ящиков с товарами, из которых одни были приобретены Марком, а другие были загружены по заказу различных торговцев Иудеи. Все свободные места на судне были заполнены кожей из Британии, серебром и золотом из Испании, керамикой из Галлии, мехами из Германии, винами из Сицилии и лекарствами из Греции. Большинство товара предстояло разгрузить в Кесарии.

— В Кесарии мы пробудем ровно столько, сколько нужно, чтобы разгрузить товар, после чего возьмем людей и направимся в Александрию, — сказал Сатир.

Марк кивнул. В Александрии корбиту встретят его представители. «Минерву» загрузят ценным для римского рынка товаром: черепаховым панцирем и слоновой костью из Эфиопии; маслом и специями из восточной Африки; жемчугом, красками и цитроном из западной Африки. В течение нескольких месяцев «Минерва» должна будет вернуться в Рим, начальный пункт своего торгового пути, который Децим Валериан утвердил еще более двадцати лет назад.

Сатир весело рассмеялся.

— Елиаву Мосаду придется изрядно потрудиться, чтобы реализовать весь свой товар. Прежде чем все дела будут улажены и мы отправимся из Египта в Рим, пройдет несколько недель.

— Он захочет, чтобы ты взял на корабль рабов, — сказал Марк. — Не бери. И песок тоже. Какую бы цену тебе ни предлагали. Я уже связывался с ним и сказал, что с таким товаром больше не буду иметь никаких дел.

— Но нам понадобится балласт, мой господин.

— На это вполне сгодится египетское зерно.

— Как тебе будет угодно, — сказал Сатир. Он уже слышал о том, что Марк Валериан сильно изменился, — и вот теперь эти слухи подтверждались. Исподтишка он наблюдал за молодым человеком. Что же произошло, что заставило Марка Валериана отказаться от его первоначального принципа снабжать Рим всем, чего он только хочет? Марк стремительно богател, торгуя песком и рабами. И вот теперь он не хочет ни того, ни другого. Может быть, он слишком уважает память своего отца… Но почему это началось у него именно сейчас, а не раньше? Что же его так изменило?

— Я сойду на берег в Кесарии, — сказал Марк.

Сатир снова приложил усилия, чтобы не выдать своего удивления. Он думал, что Марк останется на борту до Александрии, а может быть, и до Рима. Старый Валериан порой ездил с ним по всему торговому маршруту, чтобы встречаться со своими представителями и из первых рук получать информацию о том, как идет торговля.

— После Ефеса Кесария тебе определенно понравится, мой господин. Хотя в ней и нет того великолепия, там есть и арены, и красивые женщины. — О Марке все знали, что он больше всего увлекался именно этим.

— В Кесарии я пробуду ровно столько, сколько займет подготовка к дальнейшему пути.

Сатир приподнял свои седые брови.

— Я даже не знаю, что может заинтересовать римлянина в Иудее. И куда ты хочешь отправиться?

— В Иерусалим.

Сатир даже вздрогнул.

— Да зачем тебе понадобилось это самое ужасное место на всей земле? — Хотя и поздно, но капитан понял бестактность своего вопроса. — Я слышал, Иерусалим сейчас — это просто груда развалин, мой господин, — тут же торопливо добавил он. — Башни Антония и Мариамь, возможно, и уцелели, но я не уверен. Тит приказал не оставить от этого места камня на камне.

— Да, я это знаю, Сатир, — холодно ответил Марк.

Сатир нахмурился, поняв, что, конечно же, Марк и сам это прекрасно знает. Будучи владельцем кораблей и торговых рейсов, он должен быть в курсе всего, что происходит в провинциях империи.

А то обстоятельство, что его дела шли прекрасно, как нельзя лучше свидетельствовало о его проницательности. И все же Сатир не мог сдержать своего любопытства, услышав такое неожиданное заявление.

— Тогда почему тебя интересует это разоренное место?

Марк решил говорить откровенно:

— Меня интересует не столько место, сколько Бог тех мест. — Глядя поверх кубка на своего собеседника, он ждал следующих вопросов, которые казались ему неизбежными. Почему римлянин интересуется иудейским Богом? И он не знал, что ответить на этот вопрос. Он и сам не мог сказать, зачем он туда едет.

Однако слова Сатира удивили его:

— Возможно, именно здесь кроется причина того опустошения, которое постигло этот город.

— О какой причине ты говоришь?

— Их Бог не живет в храме.

Сказанное Сатиром остро напомнило Марку то, что когда-то говорила ему Хадасса, и он заинтересовался.

— А что ты знаешь об иудейском Боге?

— Только то, что когда-то, очень давно, слышал от одного узника на том самом корабле, о котором ты сейчас говорил. Но тебе это вряд ли будет интересно.

— Наоборот, мне это очень интересно.

Сатир на минуту задумался.

— Тот человек был иудеем. Как нам говорили, бунтовщиком. Где бы он ни появлялся, там всегда возникали беспорядки. И когда я встретился с ним впервые, он находился под конвоем сотника Юлия из полка Августа, и его везли в Рим, чтобы судить перед кесарем за совершенные им преступления. Позднее я слышал, что ему отрубили голову. Звали его Павел, он был из Тарса. Наверное, ты слышал о нем.

Марк слышал о нем, но лишь от тех, кто оскорблял апостола и смеялся над его проповедями о каком-то всемогущем и любящем Боге.

— И что тебе сказал этот Павел?

— Он сказал, что Бог послал Своего единственного Сына, чтобы Он жил среди людей и был распят за наши грехи, чтобы мы могли возродиться и жить на небесах с Богом Отцом. Через этого Христа, как называл Его Павел, все люди могут обрести спасение и иметь вечную жизнь. Никто его не слушал, пока не ударил Эвроклидон.

Марк знал, что так называются страшные бури, которые потопили не один корабль.

— Павел нас тогда заранее предупредил, что мы понесем большие потери — потеряем не только корабль и груз, но и человеческие жизни, — сказал Сатир.

— Ты же говорил, что никто не погиб.

— Да, это так, но я уверен, что это произошло потому, что Павел молился за нас. Я думаю, его Бог дал ему то, о чем он просил, — наши жизни. — Сатир налил себе немного вина. — Подул жестокий ветер, и нас бросало по волнам. Мы направились к Клавде, чтобы пристать там, поднять корабль и обвязать его. Но у нас ничего не получилось. Когда мы поплыли дальше, буря стала еще сильнее. Мы стали выбрасывать в воду груз. На третий день пришлось выбросить за борт корабельные снасти. Звезд видно не было, поэтому мы не знали, куда нам плыть. Мы вообще не знали, где мы находимся. Просто плыли вслепую. И все матросы и пассажиры, конечно же, боялись за свою жизнь. Все… кроме Павла.

Сделав паузу, Сатир наклонился вперед и отломил себе немного хлеба.

— И вот, именно в самый разгар бури Павел встал и сказал, что погибнет только корабль. Буря была страшная, и ему приходилось кричать, чтобы мы услышали, но он был абсолютно спокоен. Он сказал, что ангел его Бога помог ему твердо знать, что именно так все и произойдет. Он говорил, чтобы мы ничего не боялись. Он еще сказал, что корабль выбросит на какой-то остров, но никто не погибнет.

Слегка улыбнувшись, Сатир покачал головой, вспоминая такое чудо.

— У меня было такое впечатление, что Бог Павла хотел оставить его в живых, чтобы он говорил с кесарем, и поэтому спас его, а вместе с ним и всех нас.

— Это могло быть и совпадение.

— Может быть, но я убежден, что нет.

— Почему?

— Чтобы понять это, нужно самому это пережить, мой господин. Никогда раньше и никогда потом я не видел больше такой бури. Кораблекрушение и смерть были просто неизбежны, а Павел был абсолютно спокоен. Он совершенно не боялся смерти. И нам говорил, чтобы мы не боялись. Он взял хлеб, поблагодарил Бога и съел этот хлеб. Можешь себе такое представить? Он спокойно ел среди хаоса. — Сатир покачал головой, заново переживая то, о чем рассказывал. — Такой веры я ни у кого никогда не видел до того случая, и редко видел после.