А, чуть не забыла! Конечно же, куча времени отводилась на изучение страданий угнетенных во все времена. Считается, что картины жестокости и насилия вредны неокрепшим детским душам, но ради того, чтобы нас просветить насчет страданий народа, педагоги об этом забывали.

Все это служило одному: чтобы мы думали, раз у нас нет на ногах кандалов и колодок и никто не бьет нас плетью, стало быть, мы свободные люди.

Не хочу хвастаться, но вышло так, что жесточайший прессинг, формовка и шлифовка почему-то не выбили из меня внутреннее чувство свободы. К сожалению, жизнь такова, что люди, не утратившие этого чувства, обычно сами загоняют себя в беспросветное рабство.

Я никогда не стремилась к богатству и не разделяла мечтаний подруг о прекрасных олигархах, которые, проезжая мимо девушки и окатив ее из лужи, вдруг резко впечатлятся красотою загрязненной дамы и возьмут к себе во дворец.

Нет, мне хотелось повторить судьбу Кати Татариновой из «Двух капитанов», книги, которую я перечитывала раз сто.

Мне казалось очень важным найти своего Саню Григорьева именно в ранней юности, пока душа чиста и горяча и способна на настоящее чувство. Любить один раз и на всю жизнь, так, чтобы в старости с улыбкой вспоминать, какими мы были страстными и безрассудными.

Такие были у меня планы. И наступил день, когда мне показалось, что я нашла своего избранника.

Мы учились в одном классе, и я долго видела в нем просто красивого и умного парня, по которому страдает большинство наших девчонок, а присоединяться к толпе обожательниц казалось мне глупой затеей.

Красота его за много лет стала привычной, а ум впечатлял постольку, поскольку у него можно было всегда с полной гарантией качества перекатать домашку по физике и другим точным наукам.

В нашей параллели было три претендента на медаль: дочка учительницы математики, зубрилка, после каждой четверки устраивавшая такие истерики, что у педагогов сформировался условный рефлекс, дочка успешного бизнесмена, безмятежная девочка с удивительно приятным характером, и он, единственный, кто реально заслужил свои пятерки, не оскорбляя при этом педагогов излишней живостью мысли.

Кажется, я как-то обмолвилась, что он слишком правильный и исполнительный, но не думаю, что это повлияло… Впрочем, не важно.

В старших классах у нас появился новый учитель русского и литературы. Можно сказать, новаторский. Это был недавний выпускник университета, тощий от пожирающих его амбиций, всклокоченный и непромытый, как подобает гению, и, разумеется, в растянутом вязаном свитере. Замечу вскользь, что в почти неизмененном виде его теперь можно встретить в интернете с разными критическими статьями.

Он пытался в нас что-то заронить, или пробудить, или, может быть, вдохнуть, во всяком случае, его уроки отличались суетливым кликушеством, которое ему угодно было считать вдохновением.

Среди впечатлившихся оказался, к несчастью, и мой мальчик-медалист. Вняв истерическим призывам мыслить самостоятельно, он написал большое сочинение по Шолохову, в котором выразил мнение, не совпадающее с мнением нашего учителя. Он, бедняга, еще не знал, что когда человек тебе приказывает мыслить самостоятельно, он имеет в виду «думай так, как думаю я!».

Я не вникала в суть их спора и, плохо зная творчество Шолохова, не берусь судить, кто из них был прав, но мне совершенно непонятно, с чего наш одухотворенный педагог так завелся и «плотно наехал» на парня. Ну поставь трояк и успокойся, так нет, ему понадобилось публично швырять тетрадку и обзываться «эгоистом» и «неандертальцем».

Парень спокойно встал, сказал: «Вы не смеете меня так называть!» – и вышел из класса.

Учитель, несмотря на пропитанность высоким духом русской литературы, оказался мелким склочником и не смог простить ученика без того, чтобы тот публично извинился.

Парень отказался, с тех пор по русскому и литературе больше трояка не получал, и медаль, естественно, проплыла мимо.

А я поняла, что передо мной свободный человек, и полюбила его именно так, как мечтала: страстно, сильно и безрассудно.

Смешно, но мне показалось знаком судьбы то обстоятельство, что в сюжете «Двух капитанов» Саня тоже терпит гонения от своего учителя литературы по прозвищу Лихосел.

С тех пор каждый день в школе представлялся интересным приключением. Сердце замирало от предвкушения новой встречи, и я вскакивала в шесть утра, чтобы собраться и одеться безупречно. Заметив, что мой избранник всегда ходит в идеально начищенной обуви, я тоже стала уделять внимание этому предмету. В моем внешнем виде не должно было быть ни единого изъяна ни с точки зрения вкуса, ни с позиций аккуратности.

Многие девочки из бедных семей, стремясь хорошо выглядеть, эксплуатируют природную сексуальность. Юбка покороче, кофточка в «обтягончик», начес, стрелки и много-много дешевых украшений. А гневные вопли родителей и педагогов только подкрепляют их уверенность в том, что они правильно выбрали себе имидж.

Каким-то чудом я избежала этой ошибки. Обладая красивыми ногами и длинными густыми волосами, я не выставляла напоказ свои достоинства. Косметикой пользовалась только в крайнем случае и одевалась строго: черная прямая юбка, собственноручно шитая из старых папиных брюк (о, как она идеально сидела!), и какая-нибудь блузочка или легкий джемперок. В поисках своего образа я вдохновлялась репортажами из жизни британской королевской семьи. Волосы я заплетала или в обычную косу, или в «колосок», иногда делала на голове «корзиночку». Я думала, пусть лучше избранник не оценит моей сдержанной аристократической красоты и не ответит взаимностью, чем я его буду приманивать разными дикарскими уловками, которые мне не свойственны. Даже ради любви всей жизни я не смогла бы осквернить свои веки рисованием на них черных жирных стрелок.

Замечу в скобках, что хоть я выглядела, как услада учительского сердца, все равно не находила одобрения педагогов. Наверное, в моем облике недоставало самоотречения, какой-нибудь детали, показывающей, что мне плевать на себя: спущенной петли на чулках, оторванной пуговицы, мятой сзади юбки или хотя бы лишнего веса.

Итак, удостоверившись, что выгляжу безупречно, я выходила из дому и тут же погружалась в мечты.

Есть у меня такая манера – грезить на ходу, особенно если идешь по набившему оскомину маршруту. Я мечтала сначала о том, как пройдет сегодняшний день, поговорим ли мы или просто посмотрим друг на друга. Просить ли мне списать физику или подождать, пока он сам предложит это сделать? А возвращая тетрадь, что лучше – благосклонно кивнуть или восхититься его умом? Или набраться смелости и попросить наконец объяснить мне, как жидкий ток течет по твердым проводам?

Но мысли мои быстро расправляли крылья и летели дальше, в нашу будущую жизнь. Я представляла, как мы женимся сразу после школы и уедем, обязательно уедем в какие-нибудь суровые края, где мороз и метель. И он будет летчик, как Саня Григорьев, а я стану ждать его из опасных полетов, и целовать заиндевевшие брови и ресницы, и стряхивать ладонью снег с огромного мехового треуха. Мы будем сильные и смелые и станем радоваться каждой минуте своей деятельной и интересной жизни.

Потом я соображала, что без образования мы не нужны ни в каких суровых краях, и прикидывала, на кого бы мне пойти учиться. Честно говоря, душа не лежала ни к какой профессии, быть женой и матерью казалось мне самым лучшим призванием на земле.

В моих любимых «Двух капитанах» Катя хоть и получает профессию геолога, но уделяет ей в сто раз меньше сил, чем Саня своим самолетам, а во время войны она так и вовсе переквалифицируется в медсестру.

Я тоже решила пойти в медучилище. Получать высшее образование ради того, чтобы быть не хуже других, казалось мне несусветной глупостью. Стать заложницей своего диплома? Гробить шесть лет ради того, чтобы потом угробить всю остальную жизнь? Нет, спасибо. Слишком много подобных примеров прошло перед моими глазами, чтобы я следовала им.

Любовь и семья – вот территория человеческой свободы, и мне хотелось остаться на этой территории.

Я так была влюблена, а мечты настолько овладевали моим сознанием, что, оказавшись в школе и столкнувшись там со своим избранником, я бывала вынуждена жестко напомнить себе, что мы еще не женаты и никуда не уехали, значит, бежать к нему с объятиями несколько преждевременно.

Я выныривала из грез и быстро отводила взгляд, но иногда мне казалось, что он смотрит на меня, когда я не вижу, и сердце наполнялось радостной надеждой и предчувствием счастья.


Следуя за своей провожатой, Зиганшин миновал роскошно одетого швейцара и оказался в холле гостиницы. Он думал, что Клавдия отведет его в ресторан или кафетерий, но девушка уверенно направилась к лифтам. Мстислав Юрьевич поморщился. Чувства к Лене были у него не того рода, чтобы нынешнее приключение могло забавлять его.

Тем не менее он ступил в сверкающую от стали и стекла кабину, не понимая, от чего в груди образуется сосущая пустота – от предстоящей встречи или от быстрого подъема.

Ковровая дорожка с необычайно толстым ворсом делала почти неслышными их шаги, пока они шли от лифта до номера, и от этого Зиганшину казалось, будто стук его сердца раздается на весь коридор. Но если Клавдия и заметила его волнение, то никак этого не показала.

Остановившись перед нужной дверью, она сказала: «Вам сюда» – и отступила.

Войдя, Зиганшин оказался в комнате такой огромной, что архитектор вынужден был поставить посередине несколько колонн. Сначала ему показалось, что тут никого нет.

– Лена? – позвал он негромко, озираясь.

Все здесь было выдержано в тоскливом казенном шике. Стены и колонны были облицованы каким-то шероховатым материалом серо-коричневого цвета, и только на уровне глаз тянулась узкая стальная полоска. Вокруг колонн стояли низкие кресла того оттенка, какой бывает у желтка в сильно переваренном яйце, а в глубине комнаты располагалось что-то вроде барной стойки.