– А вдруг они нам запретят жениться, потому что я еврейка? – спросила она.

Слава нахмурился:

– Ты меня извини, конечно, но это самое антисемитское высказывание, которое я слышал в своей жизни. А по долгу службы слышал я их, поверь, немало.

Фрида хотела возразить, а потом подумала, что он, пожалуй, прав.

Страхи ее не оправдались.

Дед, услышав новость, только усмехнулся и сказал: «Что ж, это было логично, и, в сущности, только вопрос времени. Поздравляю!»

Дети обрадовались и размечтались, как они станут жить все вместе, но Фрида понимала, что это не всегда будет идиллия. Ей придется из доброй соседки превратиться в мать, точнее, в мачеху, иногда идти наперекор детским желаниям и забирать часть внимания Славы, которое дети привыкли считать полностью своим.

Будет нелегко, но лучше понять это сразу, чем ждать блаженства и злиться на всех, почему оно никак не наступает. Наверное, надо намекнуть детям, что они не всегда будут довольны ею и это совершенно нормально.

Фрида встретилась взглядом с дедушкой и поняла, что он действительно рад за нее.

Он приобнял Свету и Юру и сказал, как здорово, что Фрида выходит замуж, потому что у него теперь сразу появилось двое правнуков, и именно таких, как он всегда мечтал.

В тот же день Слава повез ее знакомиться со своими родителями. Перед дорогой он отправился немного прогулять собак, ребята увязались за ним, и дед с внучкой остались наедине.

– Я счастлив, – сказал Лев Абрамович, обнял Фриду и расцеловал, что вообще делал очень редко.

Дед ни словом не обмолвился о том, что Слава убил их соседа, уголовника Николая Реутова, и Фрида с изумлением поняла, что сама подумала об этом хладнокровно, даже иронически, мол, а почему это дедушка не волнуется, что внучка выходит замуж за убийцу?

Фрида помнила, что Слава лишил жизни человека, но как-то отстраненно, будто бы и не о нем. Когда организм не может полностью победить болезнетворного микроба или избавиться от инородного тела, он выстраивает вокруг них защитную оболочку. Это называется инкапсуляция.

С правдой об исчезновении Реутова Фрида поступила именно так. Факт, что возлюбленный – убийца, был надежно замурован в прошлом и не оказывал никакого влияния на настоящую жизнь.

Гораздо больше ее беспокоило, как родители Славы примут будущую невестку.

Славина мама оказалась красивой статной дамой, ухоженной и одетой с тем лаконичным шиком, достичь которого удается очень немногим женщинам.

Отчим был высокий седой старик, и при самом беглом взгляде на него становилось ясно, что перед тобой бывший военный.

Прием прошел довольно прохладно, но Фрида чувствовала, что это лучше, чем показная любезность или стремительная дружба. Они видят друг друга первый раз, и любые отношения, кроме доброжелательного интереса, будут сегодня фальшивыми и нарочитыми. А дальше – как пойдет.

Задав несколько вопросов о родителях, образовании и работе, мать Славы перешла к обсуждению практической стороны. Когда регистрация? Будет ли венчание? Хотят они пышную церемонию или обойдутся скромным торжеством для самых близких?

Фрида робко призналась, что некрещеная, но если для Славы это важно, то готова принять православие и венчаться.

– Я бывшая коммунистка, – сказала Славина мать мягко, – и так и не смогла принять бога, у моего мужа татарские корни, в молодости его еще считалка преследовала: «Юрий – Гагарин, Зиганшин – татарин, Никита – Хрущев, а ты кто таков?» Был такой героический моряк… Наш сын крестился, когда был на войне, так что для него, думаю, это важно. Но не настолько важно, чтобы ты слепо делала что-то, лишь бы угодить ему.

Увидев, что Фрида растерялась, Слава крепко взял ее за руку.

– Бог нас соединил уже, а остальное не важно, – сказал он, – или Фрида крестится, или я перейду в иудаизм, или каждый останется при своем, мы с ней все равно будем вместе. Человек остается человеком, во что бы ни оделся, так и бог везде и всюду, как его ни называй. Тем более я никак не могу считать себя усердным прихожанином.

Фрида никогда раньше не размышляла над религиозными вопросами, но теперь задумалась всерьез. Тут не было духовного просветления, экзальтации или чего-то, касающегося метафизики. Нет, она мыслила чисто практически, как образцовая мать семейства, чьи интересы ограничены «киндер, кирхен, кюхен». Есть бог или нет, и как он выглядит, не наше дело, а надо венчаться, а потом вместе ходить в церковь. А когда родятся дети, что делать? Крестить? В какой вере наставлять? Какие книжки им читать? Что наше, что чужое? Все это очень просто, если муж с женой одной веры, и невероятно сложно, если разной. В конце концов, атеизм – тоже вера. Разве хорошо для малыша, если мама молится, а папа над ней ржет? Или пока папа поет в церковном хоре, мама объясняет детям, какой он дурак и бога никакого нет. В общем, лучше, когда родители думают одинаково или хотя бы делают вид перед детьми. А когда она умрет? Славе захочется ее отпеть, а потом поминать по православному обряду, неужели она лишит его этого утешения? Поэтому Фрида решила окреститься и венчаться, чтобы все было просто и ясно: они вместе в этой жизни и воссоединятся на небесах.

Со своей мамой Фрида поговорила по скайпу. Мария Львовна поздравила ее и сказала, что хоть лично и не видела жениха, но полностью доверяет мнению отца, поэтому надеется, что дочка будет очень счастлива. На свадьбу она приехать не сможет, потому что дети еще маленькие (пять лет назад Мария Львовна удивила семью, родив на пороге пятидесятилетия сначала одного малыша, потом второго), зато готова оплатить молодым медовый месяц в Америке, если, конечно, молодому мужу дадут визу. Фрида обрадовалась, потому что соскучилась по маме, хотя и строила из себя взрослую самостоятельную женщину, живущую полной жизнью.

Зиганшин едва не плавился от счастья, чем, кажется, пугал своих подчиненных, привыкших к деловитому и сухому начальнику.

Лиза, которой он рассказал о предстоящих переменах в жизни, смеялась над ним и, как все писатели, склонная к обобщениям, говорила, что этим и отличаются мужчины от женщин. Когда мужчина счастлив в любви, то он счастлив, а женщина все равно несчастна от страха все потерять.

«Тебе виднее», – философски откликался Мстислав Юрьевич и с любопытством косился на Лизин живот.

Работа следователем – неподходящее занятие для беременной женщины, и Зиганшин опекал Лизу, просил ее руководство давать ей дела попроще и строил своих оперов, чтобы слушались и не расстраивали человека в интересном положении.

Руслан хотел, чтобы Лиза ушла со службы, и просил Зиганшина на нее повлиять, но тот возражал, что торопиться не надо. Сначала один декрет, потом другой, а там, глядишь, и пенсия. Руслан неохотно соглашался, а потом говорил, что сам он счастлив в браке, Митя тоже женится, так что надо срочно найти достойную невесту Максу.

Зиганшина умиляло, что его включили в этот круг. Его вообще многое что теперь умиляло.

В общем, прошлое казалось ему достойным, настоящее – счастливым и интересным, а будущее – безмятежным.

О Лене он почти забыл. Иногда только царапала мысль, что есть что-то неприятное, и приходилось делать над собой усилие и вспоминать, что же именно неприятное, что мешает отдаться абсолютному счастью.

Почему-то чувство вины перед бывшей возлюбленной то и дело вскидывало голову. Он возражал себе, что ничего не знал, а вина ехидно шептала, что мог бы догадаться. Он же был с Леной, верил ей, и она никогда не обманывала его, почему же он сразу решил, что она предала его ради денег? Почему даже на секунду не подумал, что Лена стала жертвой обстоятельств? Почему не вспомнил о том, что она удивительно красивая женщина, а мужчины идут на многое, чтобы таких заполучить. Надо было, вернувшись из армии, не впадать в отчаяние, а искать с ней встречи, и как знать…

Впрочем, подобные мысли посещали его все реже и реже, поэтому он вздрогнул, когда дверь его кабинета без стука распахнулась и на пороге появилась Клавдия.

– Не могу сказать, что рад вашему визиту, – буркнул он, – но проходите, присаживайтесь.

Сегодня она была одета в джинсы и пуховик, но почему-то выглядела претенциозно даже в этом простом наряде. Девушка остановилась на пороге и пристально смотрела ему в глаза с выражением гнева и озабоченности.

Зиганшин привычно уже удивился, почему эта безусловно красивая девушка вызывает в нем тревогу и такое не имеющее названия ощущение, которое возникает, когда кто-то скребет вилкой по тарелке или точит под твоим ухом нож.

– Я хотела серьезно с вами поговорить, – сказала Клавдия отрывисто.

– Я вижу. Что ж, присаживайтесь и излагайте. Только если дело касается Елены Николаевны, то мы с ней взрослые люди и можем сами разобраться, без посредников.

– Вы уверены? – Клавдия так и не воспользовалась его приглашением сесть и теперь подошла слишком близко, так что пришлось быстро отступить и сесть за письменный стол, чтобы между ними образовалась хоть какая-нибудь материальная преграда.

– Думаю, да, – сказал Зиганшин осторожно.

– А мне кажется, вы многого не понимаете, а Елена слишком горда, чтобы вам объяснить!

Зиганшин вдохнул резкий запах ее духов и поморщился.

– Сядьте, пожалуйста, – сказал он.

Она опустилась на стул, который Зиганшин уже для нее выдвинул, но не утерпела и резким жестом швырнула свой роскошный портфель на приставной столик.

– Вы не понимаете, что пришлось пережить Елене! – выкрикнула Клавдия. – И какой она человек, тоже не понимаете! Она удивительная женщина, а вам все равно!

– Мне не все равно, – сказал Мстислав Юрьевич мягко, понимая, что Клавдия чем-то сильно взвинчена и спорить с ней сейчас – дело пустое, – и я хочу ей помочь, но только не могу больше того, что предложил.

– О боже! – Клавдия закатила глаза. – Неужели вы сами не видите, как это унизительно для нее! Я как раз пришла объяснить вам это, раз вы не можете понять. Елена Николаевна ничего не знает о моем визите, и я очень надеюсь, что так и останется.