Зиганшин всю неделю приезжал домой поздно, иногда почти в полночь, и Лев Абрамович, дождавшись его, саркастически бормотал из классики: «Узнают коней ретивых по их выжженным таврам, узнают парфян кичливых по высоким клобукам, а любовников счастливых узнают по их глазам, в них сияет пламень томный, наслаждений знак нескромный».

Зиганшин смущался и молча провожал деда домой, думая, скорее бы дождаться воскресенья, дня, когда они с Фридой договорились объявиться домочадцам.

Оставшись один, Мстислав Юрьевич принимался за готовку, варил суп и второе, собирал детям завтраки, чтобы утром нужно было только быстро схватить из холодильника пакеты с едой.

Света спала чутко и, услышав его возню, спускалась в кухню.

Зиганшин чувствовал себя отвратительным родителем, понимал, что ювенальная юстиция может выкатить ему серьезные претензии, и гнал Свету спать, но она только отмахивалась. С безошибочным женским чутьем она включалась в процесс, и обед выходил и быстрее, и вкуснее, так что из благодарности Мстислав Юрьевич признался ей под большим секретом, что сделал Фриде предложение и она согласилась. Света строго посмотрела на него, сказала басом: «Вам жить!» – и засмеялась. Юре она обещала пока не говорить, но Зиганшин не был уверен, что девочка сдержала слово.

Иногда он думал над словами матери, но не верил, что если у них с Фридой появятся собственные дети, Света с Юрой окажутся заброшены.

Он решил, что у мамы была другая ситуация, хотя не смог сформулировать, в чем именно другая, но все же не так, как будет у них.

Жизнь стала такой счастливой, что порой казалась ему сном, но Зиганшин быстро вспоминал, что все это происходит на самом деле и волноваться нет причин, кроме естественного беспокойства о здоровье невесты. Он не видел нигде серьезных угроз своему счастью, будучи уверен в своей любви и в чувстве Фриды. Любовь их крепка, так что никакие жизненные неурядицы не смогут ее поколебать.

Наступившие дни счастья будто осветили и прошлую его жизнь, теперь худые и мрачные времена вспоминались без тоски и грусти, и мысли о поступках, которых он стыдился, не вызывали прежнего мучительного чувства. Зиганшин чувствовал, что не повторит прошлых ошибок, потому что благодаря Фриде стал смотреть на вещи немножко иначе, а раз так, то нечего попусту терзаться. Он вчерашний уже недоступен для себя сегодняшнего.

Однажды поздним вечером, когда он закончил кашеварить и с чашкой чая мечтал о будущем, неожиданно позвонила мама:

– Митюша, я все думаю, как ты облажался на сочинении, и прямо не знаю, что мне теперь делать: злиться на тебя или гордиться сыном! – напористо сказала она.

– Гордиться сыном, – улыбнулся Зиганшин, – злиться-то сейчас какой смысл? Пельмени обратно не разлепишь.

– Ну да, ты прав, конечно, но все равно бесит меня, когда я думаю, как эта лахудра надурила моего сына! Она же знала, что не напишет сама сочинение! Так, наверное, даже и не старалась!

– Может, и старалась… – рассеянно проговорил Зиганшин.

– Ага, сейчас! – мама пылала гневом. – Главное, ей бы ничего не было, если бы не поступила, а ты в армию загремел.

– Загремел и загремел…

– А так университет бы окончил, профессором, может быть, стал бы. Точно стал бы, ты ж у меня умный. Когда за бабами не гоняешься, конечно.

Зиганшин засмеялся и сказал, что в принципе на судьбу ему жаловаться грех.

– Да уж, – протянула мама, – видно, у тебя сильно искаженное представление обо мне. Ты думаешь, я такая раздолбайская мамашка, что мне наплевать, где ты и что с тобой?

– Да ну ты что!

– Ну да, я отчасти поддерживала этот образ, чтобы ты мог действовать свободно, без оглядки на меня, но кто ж знал, что ты докатишься до такого идиотизма? Это время, Митя, пока ты был в армии, оно мне непросто далось, так что теперь я эту поганую Лену просто убить готова! Надо же, подбить тебя на такое, зная, где ты окажешься, а потом еще просто взять и не дождаться.

Зиганшин вздохнул и неожиданно для себя рассказал маме обо всем: каким образом Лена оказалась замужем за Иваницким и что теперь она разводится и просит помощи у него.

– Мне даже как-то неловко, – вздохнул Мстислав, – что я думал, она из-за положения в обществе пошла за него, а оказалось, он ее силой принудил. И теперь я ей нужен, наверное, а я не хочу, потому что ничего не чувствую к ней больше. Вроде бы ни в чем перед ней не виноват, а будто и виноват…

Мама неожиданно прервала его исповедь взрывом смеха:

– Нет, сыночек, рановато мне еще тобой гордиться! Ты же мент, неужели не видишь тупой развод у себя под носом? Эта зараза снова втягивает тебя в свои игры, вот и все. Тогда ей сочинение нужно было, теперь – что-то еще, ты до последнего не узнаешь, что именно. Гони ее на хрен, иначе окажешься в каком-нибудь месте похуже армии…

Зиганшин вздохнул и ничего не сказал – его мысли были очень далеки от Лены.

В жизни каждого человека выпадают такие дни, когда он вспоминает прошлое без сожалений, а в будущее смотрит без страха или вообще не думает о нем, наслаждаясь настоящим счастьем. Именно такое время наступило для Фриды, когда она согласилась выйти замуж.

Она расцвела и похорошела, и даже симптомы астении, неизбежной после сотрясения мозга, чудесным образом прошли. Наоборот, Фрида чувствовала прилив сил, успевала делать не только свою работу, но и подбадривать коллег, и заметила, хоть это относилось уже к области чистой мистики, что у нее выживают даже такие больные, которые по всем медицинским канонам не должны бы выживать.

Она чувствовала, что нравится Славе такой как есть, но любой непредвзятый человек нашел бы, что она слишком страшненькая и невзрачная для такого роскошного жениха.

Осколки женской мудрости, залетевшие в голову из мимоходом брошенных взглядов на заголовки глянцевых журналов, из разговоров приятельниц и программы «Модный приговор», под которую Фрида засыпала, вернувшись с суток, будоражили ум, и девушка думала, что должна «соответствовать». И мужчину надо «привлекать», а как только он привлечется, сразу начинать «удерживать», чтобы потом «отпускать». И снова «привлекать», и до бесконечности повторять весь цикл, иначе отношения обречены на гибель.

Фриде эта стратегия казалась довольно глупой, потому что в жизни хватает забот и без того, чтобы постоянно дергать своего мужчину за либидо, но, с другой стороны, раз умные люди написали, а другие умные напечатали в журнале, значит, есть в этом какое-то рациональное зерно. И лучше последовать совету компетентных специалистов, чем потом локти кусать.

Фриде всегда нравилось хорошо выглядеть, но теперь стало особенно приятно быть красивой. Она подолгу выбирала наряд и серьезно раздумывала над тем, какая блузка будет лучше смотреться с черными брюками, с которыми, как известно, все смотрится хорошо, а один раз даже накрасила ногти, правда, бесцветным лаком.

Не обошлось без конфуза: выяснив из надежных гламурных источников, что счастливая возлюбленная обязана носить дерзкое белье и чулки с кружевами, Фрида направилась в торговый центр. К сожалению, она не учла специфики маленького городка и спокойно выбирала самый ослепительный комплект, а между тем продавщицей оказалась дочка Фридиной бывшей пациентки. Женщина узнала доктора и радостно к ней бросилась, а Фриде почему-то стало неловко. Наверное, продавщица подумала: «Ага, прозрачные трусы надела, а еще врач!»

Солидный реаниматолог должен носить не всякое кружевное легкомыслие, а добротное и практичное белье, не стесняющее движений. Фрида так и делала всегда, пока не влюбилась в Славу.

Запасшись бельем, она с нетерпением ждала зарплаты, чтобы купить платьице, а может быть, если хватит, то и туфельки. Может быть, маленькое черное платье, потому что Слава, кажется, не в восторге от ее любимых пестрых нарядов. Фрида не забыла, как он смеялся до слез, когда она похвасталась ему в своем умении красиво одеться.

Наверное, он предпочитает сдержанную классику, с улыбкой думала она, и представляла, как он уже привык видеть невесту в оригинальных нарядах, а тут вдруг она встретит его в маленьком черном платьице и в туфлях на высоком каблуке, и волосы затянет в тугой пучок на затылке, так что он сразу ее и не узнает.

Впрочем, Слава не обращал внимания на усилившуюся красоту возлюбленной. Как только он переступал порог ее комнаты, кружевное белье с чулками летело на пол так же стремительно, как и любое другое.

Познакомившись со Славой, она сердцем сразу угадала, что он добрый и хороший человек, но долго еще считала его угрюмым, мрачным и даже немного грубоватым. Также Фрида была не самого высокого мнения об его интеллекте и образованности.

Когда она, влюбившись, только мечтала о взаимности, то гипотетические отношения с соседом представлялись ей сдержанными до суровости. Фрида была убеждена, что душевная близость с женщиной для Славы совершенно ненужная роскошь. Но реальность оказалась совсем другой.

Ей виделся какой-то смутный знак в том, что Слава он только для нее, все остальные называют его Митей или полным именем. Может быть, с ней он только играет роль нежного и ласкового Славы, а возвращаясь в мир, становится настоящим собой – жестким подполковником полиции Зиганшиным? И как скоро ему надоест притворяться?

Когда она рассказала ему о своих опасениях, Слава не стал над ней смеяться.

– Я просто тебе открылся, – сказал он серьезно, – нашел тебя, нашел себя. Главное, во мне нет такого, чего ты обо мне не знаешь.

Зная, что дедушка крепко подружился со Славой, она все же сильно волновалась, как он воспримет новость о предстоящем замужестве внучки. Как друг – да, как будущий зять – ни в коем случае.

Когда Слава приехал за ней, чтобы везти признаваться Льву Абрамовичу и детям, Фрида вдруг вспомнила о своей национальности. Она – чистокровная еврейка, а Слава – настоящий русский мужик, и как это понравится родственникам и с той, и с другой стороны? Что скажет дедушка? А мама Славы? А ее собственная мама, живущая в Америке? Когда дело касается продолжения рода, отступают многие современные представления и резоны. Дед скажет, что женщины в их роду всегда выходили за евреев, мама, исповедующая принцип «живи сам и давай жить другим», наверное, просто расстроится, а что скажет Славина мама, остается только догадываться. Поскольку она воспитанная женщина, Фрида этого никогда не услышит. Наверное: «Ты знаешь, что у них национальность определяется по матери? Ты хочешь мне еврейских внуков подогнать на старости лет?»