Густав некоторое время смотрел на нее, а затем опять поднялся и, подойдя к Джесси, произнес:

— Нет, мисс Клиффорд, как хотите, а нельзя допустить, чтобы вы так искажали перспективу... Пустите-ка меня на минутку!

С этими словами он взял у нее из рук карандаш и принялся исправлять рисунок. Джесси хотела вырвать листок, но с удивлением увидела, что ее карандашом водила очень опытная рука и что несколько твердых штрихов совершенно преобразили рисунок.

— Да ведь вы утверждали, что не умеете рисовать! — воскликнула она, колеблясь между гневом и удивлением.

— Это всего лишь дилетантство, которое я не осмеливаюсь выдавать за талант, оно должно подкреплять мою критику. Вот пожалуйте, мисс Клиффорд! — И Густав подал девушке рисунок.

Джесси молча взглянула на лист бумаги, а затем перевела взгляд на своего собеседника:

— Право, я удивляюсь вашей разносторонности, доказательство которой вы только что в очередной раз продемонстрировали. У вас масса всевозможных талантов, мистер Зандов!.. Вы — политик, журналист, художник...

— И бизнесмен! — дополнил Густав. — Вы забываете самое главное, чем я более всего выделяюсь. Да, я своего рода универсальный гений, но, к сожалению, разделяю судьбу каждого гения — меня не признают современники.

Его шутливый поклон в сторону девушки показывал, что в настоящий момент он и ее причисляет к своим «современникам».

Джесси ничего не ответила на его замечание и принялась складывать рисовальные принадлежности.

— Становится прохладно, мне лучше вернуться домой. Пожалуйста, не беспокойтесь, я пришлю за этими вещами лакея, — сказала она и, легким движением руки отклонив помощь Зандова, взяла со стола рисунок и вышла из беседки.

Густав смотрел ей вслед, качая головой.

«Она, кажется, действительно сердится на меня, — подумал он. — Уже несколько недель ходит, совсем не похожая на себя. Я предпочел бы вынести ее самые гневные слова о моем эгоизме и бессердечии, нежели терпеть холодную сдержанность и горечь. Кажется, и у меня для игры осталось совсем немного времени, пришла пора прояснить истину. Но нет, я не смею рисковать будущим Фриды. Слишком быстрое развитие событий может привести к катастрофе и погубить все».

Глава 10

Перед железной оградой виллы остановился экипаж. Это возвратился домой Франц Зандов. Он прошел прямо в сад и, коротко поздоровавшись с братом, сказал:

— А, ты уже здесь? А где же дамы?

— Мисс Клиффорд только что покинула меня.

— А мисс Пальм?

— По всей вероятности, она на берегу. С момента своего возвращения я еще не видел ее.

Франц Зандов нетерпеливо огляделся, ему, видимо, было неприятно, что Фрида против обыкновения не вышла встретить его.

— Я с самого утра не видел тебя, — недовольно обратился он к Густаву. — Ты заявил, что должен уйти по важным делам, но я все же рассчитывал, что ты через несколько часов покажешься в конторе. Что за дела заняли тебя на целый день?

— Во-первых, я был у банкира Гендерсона.

— Вот как? Наверное, по поводу нового займа, на который теперь в М. открыта подписка? Мне приятно, что ты сам переговорил с ним об этом.

— Ну, конечно, по поводу займа, — подтвердил Густав, не чувствуя никаких угрызений совести от того, что обманывал брата, выставляя себя усердным дельцом, хотя на самом деле, любуясь картинной галереей банкира, не обменялся с тем ни одним словом об этом займе. Однако, не испытывая ни малейшего желания подвергаться экзамену о своем дальнейшем «полезном» времяпровождении, быстро добавил:

— Кроме того, пришлось заняться одним делом частного характера. Во время своего последнего визита к нам миссис Гендерсон познакомилась с мисс Пальм и прониклась к ней сильнейшей симпатией. Удивительно, как это тихое, робкое дитя всюду успевает одерживать победы! Они с мисс Клиффорд тоже очень быстро стали подругами.

— О, мисс Пальм вовсе не так тиха и робка, как ты думаешь, — возразил Франц Зандов, взоры которого все еще искали хрупкую фигурку на берегу. — За ее внешней сдержанностью скрывается натура страстная, далеко не заурядная. Я сам этого не предполагал, пока случай не открыл мне.

— И с тех пор ты тоже покорен ею. Откровенно говоря, Франц, я совершенно не узнаю тебя. Ты обращаешься с молоденькой, к тому же посторонней тебе девушкой с такой деликатностью, а порой даже нежностью, какую никогда не встречал от тебя твой единственный и притом превосходный брат.

Франц Зандов сел и в задумчивости оперся головой на руку.

— В этой юной девочке так много свежести, наивной чистоты! — объяснил он. — Она невольно напоминает мне о моей собственной юности. Эта девушка еще так твердо держится своих принципов и романтических идей, своих грез о счастье и светлом будущем и не в состоянии понять, что мир-то совсем другой. Ах, эти детские идеи безрассудны и разрушатся сами собой, как только столкнутся с реальной жизнью, но когда слушаешь их, в памяти постепенно оживает все то, чем когда-то сам владел и что потерял.

Голос Франца Зандова опять приобрел своеобразное, мягкое звучание, которого никогда прежде не слышали его близкие. Фрида, очевидно, и в самом деле сумела затронуть потаенные струны его души, которых вообще никто не знал. То, что Франц Зандов отвергал в Джесси, беспощадно клеймя как мечтательность и экстравагантность, открыло Фриде путь к сердцу этого обычно сухого и замкнутого в себе человека.

Густав почувствовал, что Франца раздирают противоречия, и с легкой усмешкой ответил брату:

— Ну, какая же это новость? Ведь ты всегда был членом семьи Клиффордов. И Джесси выросла на твоих глазах.

— Джесси всегда была любимицей своих родителей, — холодно возразил Франц Зандов. — Ее буквально боготворили, осыпали ласками, она купалась в любви, и всякого, кто был более сдержан, как, например, я, боялась и избегала. Я всегда оставался чужим для нее — белокурого, мягкосердечного, изнеженного ребенка, — и с тех пор, как она выросла, мы окончательно отдалились и перестали понимать друг друга. Но в этой Фриде с ее суровой замкнутостью, которую необходимо сперва преодолеть, чтобы добраться до сущности, нет ничего мягкого и робкого. Когда удастся надломить ее твердую внешнюю оболочку, ты увидишь внутри немалую жизненную силу. Я люблю такие характеры, возможно, потому, что чувствую в них много родственного. Иной раз меня поражает, даже устрашает, когда из уст этой девушки я слышу суждения, а главное, вижу выражения чувств точно такие же, какие были у меня в ее возрасте.

Густав ничего не возразил ему, но взглядом напряженно следил за лицом брата. Тот заметил это и, словно рассердившись на себя за мягкосердечие, тотчас же переменил тему разговора, заговорив холодным, деловым тоном:

— Но ты все же должен был зайти на несколько часов в контору. Нам предстоят важные дела, я снова получил письмо от Дженкинса. Он теперь серьезно настаивает на исполнении твоего обещания, касающегося статьи в «Кельнской газете», да и самое время для этого. Вероятно, статья уже давно готова?

— Я вовсе не думал, что дело столь спешно, — возразил Густав, — ведь ты уже в течение нескольких дней ни словом не напоминал о нем.

— Необходимо было еще многое обсудить и подготовить. По этому поводу я вел очень оживленную переписку с Нью-Йорком.

— Но не давал мне ее на просмотр, как делал с прежней корреспонденцией.

— Тогда я хотел ввести тебя в курс дела, теперь же речь идет об одном очень неприятном вопросе, который я должен разрешить лично.

— Я знаю: ты попытался развязаться со всем этим делом.

Франц Зандов приподнялся и посмотрел на брата с таким же безмолвным удивлением, как тогда, когда узнал о самовольной поездке Густава на его земли.

— Я? — воскликнул он. — Кто это сказал тебе?

— Никто, я сделал такой вывод по различным признакам и вижу теперь, что не ошибся в своих предположениях.

Франц Зандов мрачно и злобно посмотрел на брата, стоявшего перед ним как ни в чем не бывало, и продолжил:

— У тебя прямо-таки опасная наблюдательность: все у тебя под контролем, сомневаюсь, что мне удалось от тебя утаить даже самые сокровенные мысли. Ну, если говорить правду — да, я захотел отказаться! Обдумав все еще раз, изучив, убедился, что эта операция оказалась очень сомнительной, по-видимому, она даже приблизительно не будет столь выгодной, как мы рассчитывали. Я сделал попытку нарушить уже принятые обязательства и предложить вместо себя в дело другого участника, но оказалось, это невозможно. Дженкинс настаивает на исполнении договора, я связал себя по рукам и ногам. Поэтому все должно остаться на прежних условиях.

Он говорил отрывисто, раздраженно, с нервной поспешностью перелистывая вынутую из кармана записную книжку. Весь его вид доказывал, что он сильно волнуется и с большим трудом сдерживается.

Густав, похоже, не замечал этого, он спокойно и четко произнес:

— Ну, должно быть, найдется какое-то средство отказаться от подобного договора.

— Нет! Большие деньги уже вложены мной в это предприятие. Я могу потерять все средства, если отступлюсь от дела. Дженкинс вполне способен удержать меня и использовать против меня каждую букву договора с того момента, как его выгода перестанет соответствовать моей. Таким образом, приходится предоставить события их естественному ходу... Ах, мисс Фрида, наконец-то мы видим вас!

Последние слова оратор с явным облегчением обратил к девушке, только что вошедшей в беседку.

Фрида тоже изменилась в последнее время, но иначе, нежели Джесси. Ее прежде бледное детское личико приобрело легкий румянец, в темных глазах, правда, глядевших еще сурово, уже не было мрачной тени. В них вспыхнула радость, когда она заметила хозяина дома и поспешила к нему.

— Мистер Зандов, вы уже возвратились? Я и не знала, иначе давно пришла бы, — сказала она, но взглянув на серьезные лица мужчин, сделала легкое движение, словно желая удалиться, заметив: — Но я, кажется, помешала?