– Вы считаете, что управление плантацией не требует труда?

– Разумеется, я так не считаю. Мой отец трудится на ней с утра до ночи.

И даже это было преувеличением. Энни понимала, что у его отца сотни рабов, которые и выполняют всю работу в поместье.

Делакруа пристально смотрел на нее, словно хотел угадать ее мысли. Для такого поверхностного человека желание странное, но следующая его фраза поразила Энни своей проницательностью:

– Ага, теперь я нашел сходство между вами и вашей тетей! Оно сразу и не заметно. В вашей груди тоже бьется нежное сердце аболиционистки. Вы считаете, что владельцы плантаций занимаются только тем, что эксплуатируют рабов? Вы этого не одобряете? – Он не сводил с нее улыбающихся глаз.

Он предполагал в ней достаточную самонадеянность, чтобы, будучи иностранкой, ни разу не ступавшей на эту землю, осудить здешний образ жизни. Однако Энни повидала достаточно, чтобы иметь право на свое мнение, и не нуждалась ни в чьем снисхождении. И все же она воздержалась от ответа.

– Вам не нравится пустая болтовня, мадемуазель? – осведомился Делакруа саркастически. – Вы отказываетесь поддерживать беседу, если вам не удается сразу же проникнуть в самую суть вещей. – Он ослепительно улыбнулся, и Энни почувствовала, как участился у нее пульс. Она постаралась внушить себе, что он просто обаятельный пустомеля, и сердце стало биться ровнее.

– Она похожа на меня, Делакруа, – гордо заявила Кэтрин. – Никакой сладкоречивости!

– Понятно, – сардонически кивнул он. – Это, конечно, обворожительно. Хотя я предпочитаю просто поболтать. Только ради того, чтобы закрыть эту не очень удачную тему для беседы, хочу заметить, мадемуазель Уэстон, что мои фамильные корни восходят к первым французским поселенцам, которые появились здесь задолго до испанцев и американцев. Делакруа – почтенная католическая креольская семья, а наше поместье Бокаж – одно из крупнейших в стране. Как вы считаете, могу ли я при этом придерживаться других взглядов, чем те, которые только что выразил?

– Вы правы, – уверенно отозвалась Энни. – Мне не следовало рассчитывать ни на что другое. Если вы искренне относитесь к этой проблеме иначе, чем я, это ваше дело.

– Я надеюсь, что мы найдем множество других точек соприкосновения, мадемуазель, – сказал Делакруа.

Энни пожала плечами, выражая неуверенность. Судя по тому, что в ответ на этот жест в его взгляде промелькнула заинтересованность, он, видимо, расценил равнодушие собеседницы как призыв к действию. Значит, он снова примется надоедать ей комплиментами и флиртовать, чем вызовет лишь раздражение и отвращение. Ну почему ей так не везет? Почему первый красивый мужчина, которого она встретила в Америке, должен был оказаться точно таким же, как те, от которых она бежала из Англии?

– Однако я заболтался с вами, – сказал он вдруг, опустив руку в беспомощном жесте. Руки у него были красивые – сильные, мускулистые, деятельные, – они странно не подходили этому, казалось бы, никчемному человеку. – Прошу прощения, но на борт поднялся человек, с которым мне необходимо поговорить. – Он быстро оглянулся и снова обратился к Энни: – Позвольте на прощание один совет, мадемуазель. – Не обращая внимания на неодобрительный взгляд Реджи, Люсьен склонился к самому ее уху, и его дыхание опалило ей щеку. – У вас губы как у ангела. Нежные, как облака, влажные, как утренняя роса. Не стоит сжимать их так плотно, как старая дева – колени. Они созданы не для презрительной усмешки, а для поцелуев.

Энни охватила волна противоречивых чувств. Она была возмущена его нахальным флиртом – да еще в присутствии ее родственников! – и в то же время очарована поэтическим описанием ее губ. Она едва не прикоснулась к ним рукой, чтобы убедиться в том, что они действительно так нежны, как говорит Делакруа.

Он же обратился к остальным гораздо менее доверительным тоном:

– Счастлив был повидаться с вами, мадам Гриммс. Рад знакомству, месье Уэстон. Надеюсь, что мы скоро снова встретимся. – Он галантно раскланялся и направился поприветствовать нового пассажира – мистера Бодена.

– Следовало ожидать, что он дружен с таким человеком, – неодобрительно заметила Энни. Боден и Делакруа болтали и смеялись, как два давних приятеля, которые долго не виделись. Отвратительно было наблюдать такую непринужденную дружескую встречу на фоне изможденных, осунувшихся лиц рабов. Их вели на нижнюю палубу.

Боден махнул рукой в сторону черной девочки и подмигнул Делакруа с недвусмысленным выражением. Энни поняла, что Боден потащит девочку в постель этой же ночью, и ощутила желчный привкус во рту. Такие мужчины, как Боден, вызывали у нее тошнотворное чувство. Как бы ей хотелось найти способ избавить бедную девочку от жестокой судьбы!

Кэтрин разговорилась с другими знакомыми, и Энни стала пробираться через толпу к противоположному борту парохода, чтобы взглянуть на последние лучи заходящего солнца, которое садилось за дальним островом. За спиной она услышала шаги Реджи, а потом почувствовала, как он, задев ее локтем, рядом облокотился на поручень.

– Дядя Реджи, пожалуйста, не повторяй: «Я же говорил»! – взмолилась Энни. – Очевидно, не все американские мужчины таковы, как этот. В Америке тоже существует проблема снобизма, как и в Англии. И креолы, и американцы считают себя лучше других.

– Да, это правда, – вздохнул Реджи и после паузы добавил: – Странно, что я упоминаю об этом… но действительно не стоит судить обо всех американцах по Делакруа и Бодену.

– Надеюсь, это так, – мрачно улыбнулась Энни. – Какой самодовольный и равнодушный ко всему этот Делакруа! Он ощущает себя самодостаточным и думает, что развлечь женщину можно просто расточая ей улыбки и болтая без умолку. А я не настолько пустоголова, чтобы меня можно было охмурить несколькими милыми словечками.

– Еще бы! – хмыкнул Реджи.

– Вот только эти рабы… – Улыбка исчезла с лица Энни. – Я не предполагала, что подобная тема так заденет меня. Ведь рабство несправедливо, дядя Реджи! Поразительно, что многие люди, как Воден и Делакруа, считают его нормой.

– Я понимаю тебя, дорогая. – Реджи убрал со лба племянницы выбившийся локон. – Но с этим ничего не поделаешь. А теперь поцелуй своего старого дядюшку, и давай подумаем о вещах более приятных, хорошо?

Энни поцеловала Реджи и постаралась последовать его совету, то есть подумать о другом, однако боковым зрением она все время видела Делакруа и Бодена, к которым подошли другие знакомые. Несколько дам поднялись на палубу и прямиком направились к Делакруа. Жемчужинами рассыпался женский смех, кокетливо порхали веера, румянцем покрывались щеки и хлопали ресницы у дам в ответ на щедро расточаемые Люсьеном комплименты.

У Энни тоже вспыхнули щеки. Насколько глупы эти женщины! Что мог сказать им этот повеса, чтобы так развеселить их? Энни прислушалась, но, к сожалению, ничего не смогла разобрать. Над палубой стоял ровный гул их возбужденных голосов.

Она подняла руку и осторожно прикоснулась к губам. Неужели они так же нежны, как губы ангела?

* * *

Люсьен с завистью смотрел, как Энни Уэстон поднялась на цыпочки и поцеловала дядю в щеку. Он прикоснулся к своей щеке и попытался представить невесомое давление ее губ на кожу. Отбив наконец женскую атаку, Люсьен продолжал вполуха слушать бессмысленную болтовню Бодена, время от времени вставляя реплики, но в душе предавался горькому сожалению.

В Энни Уэстон было все, что он так высоко ценил в женщинах. Обычно он никогда не говорил с красивыми дамами о серьезных вещах, но Энни сама настаивала на этом. Обмен серьезными мыслями был краток, но его хватило, чтобы Люсьен мог составить представление о ее внутреннем мире. Он узнал в ней человека одухотворенного, разумного, имеющего убеждения, открытого и искреннего, какими она сама считает американцев. Она была идеалисткой и обладала страстной натурой. Более того, эта картина, состоящая из одних достоинств, помещалась в прекрасной золотой раме. Он был заинтригован и впервые в жизни почувствовал страстную влюбленность.

Чувство обиды обострилось до слез. Для нее он был всего лишь флиртующим повесой, легкомысленным снобом, и таким останется в ее глазах навсегда. Он не стремился к тому, чтобы она узнала правду о нем, но какая-то часть его сердца уже отзывалась на ее мысли, особенно на то отвращение, которое она испытывала к институту рабства. Люсьен видел, как Энни склонила голову на плечо Реджи, и пожалел о том, что не его плечо является опорой для ее светлокудрой головки.

– Делакруа, а не перекинуться ли нам в картишки сегодня вечером?

– Ты знаешь, я никогда не откажусь от партии на борту парохода, – кивнул Делакруа, отгоняя невеселые размышления.

– Или в любом другом месте, – хохотнул Боден.

– Ты отлично меня знаешь, Боден. Значит, сразу после ужина?

– С нетерпением буду ждать.

– Пообедаем вместе?

– Как угодно.

– Значит, договорились. А девчонку прибереги на потом, Боден, когда времени будет побольше, чтобы поразвлечься как следует. К тому же еще слишком жарко для постели.

Боден намеревался лишить юную рабыню девственности до обеда, но деньги есть деньги, и ему не хотелось упускать возможность выиграть несколько долларов и переносить время ужина.

– Я вернусь через минуту, – сказал он, надел шляпу и ушел.

Люсьен наблюдал за тем, как Боден, довольный недавней покупкой, важно вышагивал по палубе, предвкушая приятный вечер: вкусный ужин, азартная игра и изнасилование.

«Я тоже с нетерпением жду вечера, свинья, – думал Люсьен. – К тому времени как ты выйдешь из-за игрового стола, тебя уже не станут держать ноги, и ты будешь мечтать только о том, чтобы добраться до постели. Снотворное, которое Арман по моей просьбе смешал из трав, подкосит тебя. Ты не сможешь не только руки поднять на девочку, но и помешать мне отправить твоих рабов вниз по реке туда, где они обретут свободу».

Он отвернулся и посмотрел туда, где у поручня стояла Энни Уэстон: ее стройная фигура была резко очерчена на фоне заката, прохладный бриз трепал пряди ее волос, и золотистые кудряшки касались щек, когда она смотрела на воду.