Широкие плечи Ренара шевельнулись в темноте. Она услышала шорох ткани по деревянной стене. Светлячок, казалось, тоже не мог оторваться от него ни на минуту; он кружился вокруг его головы, высвечивая то одну, то другую черту его спрятанного под маской лица.

– Я знаю, что вы презираете рабство, мадемуазель, – неохотно согласился с ней он. – Я понимаю, что вы сами хотели бы сделать для освобождения рабов больше, но вы ограничены рамками своего пола. Вам хотелось бы быть мужчиной, да? Тогда вы быстро преобразили бы мир.

Энни задумалась на мгновение над такой интересной идеей, но у нее никогда не возникало сомнений в том, что она предпочитает быть женщиной. И ее влечение к Ренару было тому лучшим доказательством.

– Нет, я не хочу быть мужчиной. Мне нравится быть женщиной. – Она произнесла это с особым значением, надеясь, что от него не ускользнет смысл, который она вложила в свои слова. – Но мне может понравиться такой мужчина, каким я сама хотела бы стать, если бы не родилась женщиной. Разве это не логично, месье?

Он не ответил. Его молчание взволновало ее. Ей хотелось заполнить пустоту словами. И по возможности правдивыми. Она призвала на помощь всю свою смелость:

– Вы мне очень нравитесь, месье Ренар. Возможно, я даже немного… влюблена в вас. Я хочу знать… какие чувства вы испытываете ко мне? Почему вы пришли ко мне в спальню?

– Мне не следовало этого делать, – резко отозвался он, лишив Энни надежды услышать такое же признание. – Я лишь усилил вашу безрассудную страсть к фантазии, к плодам вашего воображения.

– Вы ошибаетесь, – упрямо возразила Энни. – Не знаю почему, но мне кажется, что я знаю вас целую вечность. Между нами существует какая-то… близость, которую я не могу объяснить. Кажется, что я постоянно сталкиваюсь с вами, и я не имею в виду наши встречи на «Бельведере» и в моей спальне…

– Это невозможно, – быстро перебил он ее.

– Да, я понимаю, – вздохнула Энни. – И тем более странно, что я чувствую себя рядом с вами как дома. А когда вы поцеловали меня…

В этот момент светлячок, как по заказу, скользнул возле губ Ренара. Они были прекрасно очерчены и очень чувственны.

– И что же? – осторожно подтолкнул ее он. Его губы оставались слегка приоткрытыми. Энни представила, как они прикасаются к ее губам, ласково скользят по шее, задерживаются в ямочке за ухом.

Нет, это снова Делакруа! Она тряхнула головой, чтобы отогнать его навязчивый образ, но добилась лишь того, что у нее сильнее заболела голова.

– Когда вы поцеловали меня, это было так естественно, так правильно. Так восхитительно.

– Восхитительно?

– Да, как если бы вы…

– Как если бы я был единственным мужчиной, созданным для вас.

– Да, – призналась она.

– Если так, cherie, то из этого я должен заключить, что вы никогда не испытывали подобных ощущений с другим мужчиной, не так ли?

И снова возник Делакруа. Его темные глаза, густые ресницы, озорная улыбка. Она вспомнила, как он поцеловал ее в проулке. Она ощутила тогда то же, что и в объятиях Рена-ра. Это было так же естественно. Так же правильно. Так же восхитительно. Она должна сказать Ренару правду.

– Скажите правду, мадемуазель. – Он словно прочитал ее мысли.

– Есть один человек, который вызывает во мне подобные ощущения.

– Но ведь вы его не любите?

– Нет, не люблю, – отозвалась она, вложив в свои слова слишком сильное чувство. Поймав себя на этом, она добавила уже более равнодушно: – Я не могу любить его. Мне неприемлем образ его жизни. Он рабовладелец.

– И это единственный его недостаток?

– Разве этого мало?

– Нет, почему же. Вполне достаточно, – ответил он после паузы. – А что, если бы он не был рабовладельцем?

– У него есть и другие недостатки, – раздраженно заявила она. В висках у нее стучала кровь, как барабаны на площади Конго. – Но почему вы расспрашиваете меня о нем? Он ничего для меня не значит. Абсолютно ничего.

– Я спрашиваю, потому что он и я – одно и то же…

– Одно и то же?

– …в том смысле, что мы оба вызываем у вас одинаковые эмоции. Как же вы можете любить меня и не любить его?

Энни не знала, что ответить, поэтому стала жаловаться на головную боль. На самом деле боль начинала сильно досаждать ей.

– У меня голова раскалывается.

– Mon Dieu! – встревожился Ренар. – Какой я глупец! Разглагольствую, пока вы страдаете. Минуточку. – Он подошел к буфету и стал перебирать бутылки и тарелки. – Сначала я принесу вам поесть. Вы, вероятно, голодны. А затем выпьете чашку чаю со специальным лекарством против головной боли, которое приготовил Арман.

– Арман? – Энни сразу же вспомнила двух мужчин с Кэмп-стрит. Арманом звали высокого, которого она уже видела раньше на кладбище, когда столкнулась с Делакруа. В ее мозгу мелькали разрозненные мысли, которые она тщетно пыталась связать воедино. Ее мучило отсутствие связующего звена. – Я знаю Армана.

Ренар тут же настороженно замер и взглянул на нее через плечо. Теперь его лицо было полностью на свету, но Энни стала видеть хуже; все перед глазами плыло как в тумане. Подчеркнутое равнодушие, с которым он задал следующий вопрос, не вязалось с его обычной манерой говорить.

– Вы знаете Армана? Я полагаю, это один из друзей-банкиров мадам Гриммс?

– Нет, такого я не знаю. Я говорю о мулате.

Вдруг комната опрокинулась и пошла черными пятнами. Энни упала на подушки и безуспешно старалась не потерять сознание. Последнее, что она помнила, – это как Ренар сел на край кровати с чашкой в руке. Москитную сетку он поднял, так что можно было разглядеть детали обстановки. Ренар поставил свечу на столик возле кровати, и Энни увидела, какого цвета у него глаза. Темные, как горький шоколад.

– Ну вот, cherie. Выпейте это, и вам станет гораздо лучше.

Энни ужасно хотелось почувствовать себя лучше. Может быть, тогда мысли у нее прояснятся. А пока некоторые вещи ускользали от ее восприятия. Наверное, способность ясно мыслить вернется к ней, когда она почувствует себя лучше. Она была очень слаба, но все же села в кровати, чтобы удобнее было пить. Ей казалось, что у нее в голове происходит какое-то странное шевеление, а боль становилась все более мучительной. Ренар поддерживал ее голову. Она потянулась рукой за чашкой, но он на ее руку положил свою. Его длинные пальцы, форма запястья показались ей знакомыми.

– Ваша рука…

– Пейте, Энни.

Она послушно сделала глоток. Напиток оказался прохладным и по вкусу напоминал крепкий чай с добавлением чего-то горького. Впрочем, в чашку явно положили сахар, чтобы смягчить горечь.

– Пейте еще. – Ренар поднял чашку выше.

Энни подчинилась, полностью доверившись ему.

– А теперь ложитесь и отдыхайте, – добавил он.

И снова она послушалась, легла и закрыла глаза. Но, почувствовав, что матрас под ней шевельнулся, она открыла глаза и схватила Ренара за руку, прежде чем он успел подняться.

– Останьтесь со мной.

– Я не могу.

– А я не смогу заснуть, если вы не останетесь. Прошу вас.

– Мне нужно переставить свечу, – смутился он.

– Хорошо, только возвращайтесь.

Он поднялся и перенес свечу на каминную полку, где она находилась прежде. Затем он вернулся к ней и с минуту простоял, прежде чем снова сел. Его лицо оставалось в тени. Она протянула руку к его губам и прикоснулась к ним. Его теплое дыхание грело кончики ее пальцев, от чего по спине у нее ползли мурашки. Он отнял ее руку от своих губ и прижал к кровати, чтобы акцентировать ее внимание на своих словах.

– Не прикасайтесь ко мне, Энни. Я не могу этого вынести. Коснетесь меня – я уйду.

– Мне жарко, – ответила она, покраснев, и потянула за лацкан своего сюртука. – И тесно. – Она стала теребить пуговицы, но, обессилев, уронила руку.

Прохладная рука Ренара коснулась ее лба.

– Наверное, это лекарство произвело на вас такое действие, и вас бросило в жар. Впрочем, ночь действительно теплая. – Он начал медленно расстегивать пуговицы на ее сюртуке. Его пальцы действовали умело, но без суеты. Прикосновение его руки было восхитительно-приятным. Энни чувствовала, как ее соски твердеют, прикасаясь к мягкому муслину сорочки.

Когда жакет оказался расстегнут, прохлада разлилась по ее обнаженной шее и груди. Она уже почувствовала значительное облегчение. Она не понимала, что оказало на нее такое чудесное воздействие: лекарство, расстегнутый сюртук или мужчина, сидящий на краю ее постели. Но вдруг Ренар поднялся и явно собрался задернуть москитную сетку.

Она остановила его, удержав за руку:

– Что вы собираетесь сделать со мной?

– Я собираюсь отвезти вас домой, как только вы сможете сидеть в седле. А теперь засните, и пусть лекарство делает свое дело.

– Вы все знаете обо мне. Вы знаете, где я живу. Вы знаете мою тетю. Вы знаете мое имя. Вы даже знаете, что я чувствую к вам… а я о вас ничего не знаю.

– Это к лучшему, cherie, – вздохнул он. – Мне хотелось бы, чтобы вы меня поняли. А теперь отдыхайте, пожалуйста, Энни.

– Только если вы останетесь со мной.

– Я сказал, что останусь.

– Останьтесь под сеткой.

– Только если вы будете лежать спокойно и не станете меня трогать.

– Но вы ведь можете держать меня за руку?

– Могу, – ответил он после некоторого раздумья и взял ее за руку. – А теперь успокойтесь и спите.

Почувствовав руку Ренара в своей, Энни не могла удержаться от того, чтобы ласково не провести по его сильным пальцам. Ощущение было великолепным, как от руки Делакруа. Ей захотелось увидеть его руки.

Позже, очнувшись, она поняла, что заснула на какое-то время; свеча уже сильно прогорела. Она прекрасно себя чувствовала. Головная боль прошла без следа.

Одинокий светлячок кружился по комнате и бился в москитную сетку. Энни улыбнулась. Его тянуло к людям, как крохотного домашнего зверька. Она почувствовала теплое дыхание у себя на виске и, повернув голову, оказалась лицом к лицу с Ренаром. Он спал, опустив голову на подушку, и по-прежнему сжимал ее руку в своей.