— Аня зрение потеряла и память, — отвечаю я за девушку, что кажется и онемела к тому же.

Бабуля в ужасе вздыхает и картинно руку к сердцу прикладывает.

А я от Ани взгляда не отвожу. Вижу, что она вот-вот расплачется. Ещё бы. Если это родственница, то сочувствующих сетований и всплескиваний руками явно маловато будет. Ведь, насколько я понял, в больнице Аню никто кроме Лариски не навещал.

Ну а если же эта бабуля Ане никто... Значит она опять сирота.

Чувствую, как в душу забирается гадкая надежда, и уродливое облегчение позволяет вдохнуть спокойнее.

— Расскажите, а вы Ане кем приходитесь? — желаю немедленно подтвердить свою догадку.

— Да никем особо. Она у меня комнату снимала несколько месяцев. Работала ночами, днём спала. Мало мы общались. Но девочка вежливая и аккуратная очень была. Дело не мое, чем она занималась, да только видите оно как? Боженька все видит, — бабуля «божий одуванчик» вдруг бросает недобрый взгляд в сторону Ани.

Делаю шаг вперёд, прикрывая невеличку от этого яда. Бросаю на женщину предостерегающий взгляд:

— Я слышал за клевету в аду отдельный котёл стоит?

Бабка вылупляетесь глаза, резко выпрямившись. Уже и не кажется такой немощной. Прям стойка боевая.

— Комнату ее покажите, — перевожу тему. — Хочу убедиться, что она ничего важного не оставила.

— Так вы снимать не будете? А-то у меня как раз сейчас никого нет.

— Сначала посмотрим, — уклончиво отвечаю я.

— Первая по коридору, — машет рукой бабуля.

Выхожу из кухни, подхватывая Аню под локоть.

— И ни кого, — бормочет Аня. — Я-то подумала...

Вхожу в комнатушку, ещё не зная, что рассчитываю там увидеть. Ковёр на стене. Под ним ветхий диван-книжка. У окна стол.

Останавливаюсь посреди комнаты. Аня неторопливо обшаривает комнату, очевидно желая познакомиться со своим жилищем.

В таких условиях... На кухне элементарного авторозжига нет. В санузел даже заглядывать страшно. Там и речи об уединении нет. А комнат тут, между прочим, штук пять. Да ещё и с соседкой, что сама по себе представляет скрытую угрозу…

Так, стоп-стоп! Не для того я пришел, чтобы сдаться. Оплачу жилье, дам еще сверху бабуле денег, чтобы позаботилась о девчонке. На дверь ей замок врежу и…

— Ммм, — слышу сдавленный стон.

Поворачиваюсь на звук и наблюдаю, как Аня, сжимая пальцами виски по стене сползает. Тут же подскакиваю к ней:

— Малыш, ты чего?! — дыхание сбивается, а в ушах тут же начинает кровь пульсировать. — Эй-эй!

Подхватываю обмякшую девушку на руки и укладываю на скрипучий диван.

— Сейчас-сейчас, — шепчу я взволнованно, подсовывая под ее голову подушку.

Заглядываю в побледневшее лицо, пытаясь вспомнить, что стоит делать в подобных ситуациях. Скорую? Хотя, погоди-ка. Подобное ведь уже случалось. Валерка сказал, что это норма в ее случае. Так воспоминания возвращаются.

— Ты что-то вспомнила? — вкрадчиво спрашиваю, неосознанно поглаживая темную макушку.

А у нее слезы из глаз.

— Все еще больно?

— Нет, — шепчет она и подается вперед, явно желая подняться.

— Тогда чего опять ревешь? — не позволяю ей поменять положения, удерживая за плечи.

— Н-ничего.

— Не смей врать. Иначе я немедленно развернусь и уйду, — грожусь, и сам себе не верю.

Анюта поднимает на меня заплаканные глаза:

— Уходите, — едва не одними губами произносит она.

Хмурюсь. В конце концов… я же за этим и приехал. Чтобы уйти.

Ветхий диван предательски скрипит пружинами, когда я поднимаюсь на ноги…

Глава 10


АНЯ


Ночной разговор многое расставил по местам в моей голове.

Мне было сложно уловить эту тонкую грань, что отделяла Глеба заботливого и понимающего от непреклонного и грубого. Теперь знаю. И дело не столько в хмеле, хотя и он тоже. Но судя по количеству шрамов на его теле, у него весьма непростая жизнь. А тут еще и я свалилась ему на голову.

Все его противоречие, грубость и злость, это лишь защитная реакция глубоко травмированной души. Когда он не под градусом, у меня складывается ощущение, что он бесконечно обороняется. Я буквально кожей ощущаю его напряжение. И понимаю, что не имею права своим присутствием терзать его дальше. Он отчего-то чувствует вину передо мной. А я не хочу этого.

Потому, как только он сказал, что отправит меня домой, я выдохнула с облегчением. Меньше всего мне хочется становиться для этого человека обузой.

Однако я чувствую, что его тяготит это решение. Чтобы ему было проще, стоит постараться не выглядеть жалкой. Меня тошнит от собственной беспомощности. Не хочу, чтобы его глаза глядели на меня сочувственно…

Вожу пальцами по стене, очерчивая неровные стыки бумажных обоев. Пытаюсь свыкнуться с мыслью, что это теперь мой новый-старый дом. Так тому и быть.

Лишь бы он поскорее ушел. Боюсь снова сделать что-то не так. Боюсь снова ощутить гнев человека, который в моем сознании засел в образе всей вселенной. Боюсь почувствовать его жалость. Это все не то…

Прислушиваюсь к звукам в комнате. Может он и вовсе уже ушел? Нервно шарю перед собой рукой и натыкаюсь на глянцевую поверхность двери. Вряд ли бы он смог пройти мимо меня, оставшись незамеченным.

Толкаю дверь, закрывая до упора, чтобы услышать, если кто-то ее станет открывать. Мне в лицо ударяет порыв воздуха из коридора, в котором явно прослеживается запах старости, дыма и залежавшейся мокрой тряпки. Прикрываю ладонью рот, ощущая, как к горлу подкатила тошнота. Однако уже через секунду забываю об этом, так как голову словно тисками начинает сдавливать. Отшатываюсь в сторону, не в силах сдержать болезненный стон. Упираюсь лопатками в холодную стену, и начинаю оседать, чувствуя, как сознание норовит покинуть меня.

Перед внутренним взором возникает странная картинка.


Тесная комнатушка с ковром на стене и ветхим диванчиком. Я более чем уверена, что сейчас нахожусь именно в этой комнате. По запаху понимаю. Этот смрад даже с потерей памяти сложно из сознания выкурить.

Словно со стороны наблюдаю, как привычным движением мои руки припирают покрытую потрескавшейся краской дверь поплотнее, стараясь спрятаться от этого запаха. Падаю на скрипучий диванчик, и открываю какую-то книжку.

Света не очень много. Лишь настольная лампа, что примостилась на подлокотнике. Однако мне нравится это ощущение. Я будто в сказке в этих выдуманных мирах. Могу сбежать от реальности…


Попытка вспомнить, от какой конкретно реальности я хочу сбежать, приводит к новой вспышке.

Дверь в потрескавшейся краске неожиданно открывается, хлопая о стену. От испуга выпускаю из рук книгу. Увидев в свете, льющемся из коридора, грузную мужскую фигуру, вскакиваю на ноги.

— Ну, привет, куколка! Вип-клиент пожаловал!

О нет-нет-нет! Пожалуйста, только не это! Я ведь не промышляла торговлей своего тела?! Глеб ведь говорил, что я была хорошей девочкой!

Хотя откуда он может знать, чем я занималась вне работы…

Меня накрывает паника. Кажется, я больше ничего и знать не хочу. При таком раскладе, лучше уж оставаться без памяти…

Однако новая вспышка воспоминаний врывается в сознание.


Грязные руки сжимают мои запястья, не позволяя вырваться. В лицо летит кольцо дыма.

— Сегодня не отделаешься. Матушка свалила на рынок. Так что дома только мы с тобой, — табачное дыхание гогочет мне в лицо.

Я отчетливо осознаю, что уговоры не возымеют ровным счетом никакого успеха. Очевидно это не первая наша схватка.

Изворачиваюсь и бью мерзавца коленом в пах. Он с воплем складывается пополам, вынужденно отпуская мои руки. Недолго думая, хватаю с дивана настольную лампу и бью ею негодяя по голове.

— Еще раз ко мне прикоснешься, я на тебя заявление накатаю! — осекаюсь.

В растерянности гляжу, как по виску мужика струится кровь, а сам он с протяжным воем валится на ковер…


— Ты что-то вспомнила? — словно сквозь вату слышу голос Глеба.

Я кого-то убила? Неужели я действительно убила этого человека?! Какой ужас!

— Все еще больно? — не отступает вкрадчивый голос.

— Нет, — выдавливаю в ответ.

Хочу подняться с дивана. Нужно срочно проводить Глеба.

— Тогда чего опять ревешь? — он останавливает меня.

— Н-ничего.

Что я натворила?!

— Не смей врать. Иначе я немедленно развернусь и уйду, — снова злится.

Все правильно. Вам лучше уйти. Я ужасный человек.

— Уходите, — выдавливаю, глотая слезы.

Слышу, как скрипят пружины. Отворачиваюсь. Его не должны останавливать мои истерики.

— Ладно, — тихо рокочет за моей спиной голос. — Пойдем другим путем. Я не уйду, пока ты не расскажешь.

Да что он творит?! Какого черта ему от меня надо? Я же вроде ему пытаюсь жизнь облегчить, чего он упирается-то?!

Подскакиваю на кровати:

— Оставьте уже меня! За что вы так со мной? Хотите напоследок любопытных подробностей получить? Договорились! Я – убийца! Этого достаточно? — голос срывается, и я замолкаю, продолжая глотать слезы.

Это первый раз, когда я рада, что не вижу. Не вижу презрения в его глазах. Осуждения. Не вижу, как он молча разворачивается и покидает комнату, наконец осознавая, что эти проблемы не его забота.

Оседаю на диван, прикрывая лицо руками. Больше не могу сдерживать рвущиеся наружу рыдания.

Даже сама понять не могу от чего реву. От того ли, что убила человека? Или от того, что этот самый человек меня домогался? По сути это ведь была самооборона. Но прошло столько времени, что теперь я уже вряд ли кому-то что-то докажу. Да и как доказывать, если я элементарно ничего не помню. Однако что-то мне подсказывало, что у моих слез куда более эгоистичная причина.