Из-за лакированной ширмы в углу выглядывала ножка греческого шезлонга. На полке красного дерева стояли в безупречном порядке книги в кожаных переплетах. На этот раз Эш, не сдержавшись, фыркнул. Даже в детстве его брат предпочитал увесистые тома, в которых в мельчайших подробностях описывались военные сражения древности и излагались размышления греческих философов. Тогда как Эша увлекали отважные приключения героев Вальтера Скотта и Даниэля Дефо. А также — что греха таить — альбомы неприличных гравюр.

На западной стенке палатки висел прикрепленный тонкими веревками пасторальный пейзаж. Присмотревшись к полотну, Эш узнал романтический стиль Джона Констебля. Он был почти уверен, что это оригинал.

Он покачал головой, подумав, сколько же фургонов, лошадей и верблюдов потребовалось, чтобы перевезти все необходимое для комфортного обустройства его брата. Эш всегда гордился своим умением путешествовать налегке. Жизнь заставила его научиться поспешно исчезать, не имея на себе ничего, кроме рубахи. А иногда даже и без нее.

Брат же всегда предпочитал домашний уют и тепло. К сожалению, когда его назначили одним из членов знаменитого Совета директоров Ост-Индской компании, он был вынужден посещать самые отдаленные и не тронутые цивилизацией уголки земного шара. Но как только он станет председателем, — а он несомненно им станет, учитывая быстрый подъем его звезды на политическом небосклоне, — он сможет вести свои дела, не покидая уютной малой гостиной Драйден-Холла, их уютного семейного поместья в Суррее.

Его брат, точно так же как дома, сидел за письменным столом из тукового дерева и что-то записывал в толстой кожаной тетради. Пока Эш подходил к столу, серебряный кончик пера продолжал блуждать по странице. Он не поднял глаз даже тогда, когда Эш остановился прямо перед столом.

Эш почувствовал забытое, но очень знакомое раздражение. Способность брата сосредоточиваться на том, что он делал в данный момент, была почти легендарной.

Наклонившись вперед, Эш уперся обеими ладонями в край стола и произнес с нарочитой медлительностью:

— Привет, Макс.

Перо, оставив на странице безобразное чернильное пятно, замерло на половине слова. «Максу это не понравится», — с мстительным удовлетворением подумал Эш. Его брат терпеть не мог недостатки. Особенно свои собственные.

Макс медленно поднял голову и окинул его тем самым ледяным взглядом, за который мог бы немедленно схлопотать по шее, будь они оба мальчишками в коротких штанишках.

— Ты знаешь, что мне не нравилось, когда меня называли этой кличкой.

Он лгал. Это их отец терпеть не мог, когда они называли друг друга сокращенными именами. Герцог всегда настаивал на том, что имена «Макс» и «Эш» подходят скорее для уличных мальчишек и трубочистов, а не для его сыновей.

Эш выпрямился, уверенный в том, что его насмешливая улыбка еще сильнее разозлит брата.

— Может быть, ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя лорд Драйвенвуд?

— Можешь называть меня по имени — Максимилиан, — сказал брат и, захлопнув тетрадь, возвратил перо в чернильницу.

Они почти десять лет не сталкивались лицом к лицу. Иные братья, возможно, обменялись бы рукопожатием, хлопнули друг друга по плечу или даже обнялись. А они некоторое время испытующе смотрели друг на друга.

Несмотря на то что они давно не виделись, изменения, происшедшие в брате, стали для Эша неожиданностью. Макс был всего на полтора года старше его, однако его темные волосы на висках уже тронула седина. Бремя ответственности проложило глубокие морщины вокруг его рта и лучики тонких морщин в уголках глаз. По выражению лица брата Эш догадался, что Макс не очень доволен тем, что увидел.

Ожидая, пока брат позовет его, Эш вымылся и переоделся в чистую одежду, которую ему принесли. Поскольку в импровизированном лагере, кроме них с братом, не было других широкоплечих мужчин ростом более шести футов, он догадывался, что одежда принадлежала Максу. Возможно, этим объяснялось неприятное ощущение, которое Эш испытал, облачаясь в чужие вещи. В детстве ему довольно часто приходилось донашивать одежду брата.

— Садись, — коротко сказал Макс, указав кивком на складной стул, поставленный точно под нужным углом по другую сторону стола.

Разумеется, сам Макс уселся в кожаное кресло с подлокотниками, которое стоило, наверное, столько же, сколько оно весило. Эш осторожно опустился на хлипкое сооружение из дерева и парусины, надеясь, что оно не развалится под его весом.

Вытянув перед собой длинные ноги, он выудил из кармана тонкую турецкую сигару. Сигарой его угостил доброжелательный молодой лейтенант, пока он ждал вызова к брату.

Эш чиркнул спичкой о подошву сапога и поднес пламя к кончику сигары. Сигара зажглась, пустив в воздух завиток ароматного дыма.

На физиономии Макса возникло явное неодобрение.

— Я всегда считал, что бренди и сигара — это удовольствия, которые позволяют себе в гостиной после ужина.

Эш глубоко затянулся сигарой, с трудом подавив в себе детское желание выпустить кольцо дыма брату в нос.

— Я не заметил здесь гостиной. К тому же я не предполагал, что меня пригласят остаться на ужин. Хотя, если бы ты предложил мне бренди, я бы не отказался.

Макс встал, взял хрустальный графин, стоявший на столе, и, налив в коньячную рюмку ровно на три пальца янтарной жидкости, протянул ее Эшу, потом снова уселся в свое кресло.

Эш, запрокинув голову, сделал большой глоток дорогостоящего коньяка и с удовлетворением ощутил, как жидкость мягко обожгла глотку.

— Это именно то, что мне надо. Какими бы ни были твои прочие недостатки, в выборе напитков твой вкус непогрешим.

Макс откинулся на спинку кресла и с упреком взглянул на Эша.

— А я уж подумал, что ты хочешь поблагодарить меня за кое-что более существенное. За спасение твоей… жизни, например.

Почти неощутимая заминка Макса перед последним словом произошла на том самом месте, где отец обычно вставлял слово «никчемный». Несмотря на то что волосы у Макса были почти черные, он был всегда «золотым мальчиком», который поступал правильно, в отличие от Эша, который все делал кое-как. Как только он родился, отец недвусмысленно дал понять, что Макс является наследником, а Эш — запасной деталью, которая вообще едва ли пригодится. Когда Эш наконец понял, что ему никогда не удастся заслужить одобрение отца, он перестал даже пытаться.

Эш пожал плечами:

— Я просто выразил тебе свою благодарность. Больше мне нечего предложить, разве что одежду, которая на мне надета. Но она, как я подозреваю, тоже принадлежит тебе.

Макс брезгливо покачал головой:

— Полагаю, твое последнее неприятное приключение связано с женщиной.

— Разве когда-нибудь было по-другому? — сказал Эш, одарив брата ленивой улыбкой.

— Не соблаговолишь ли объяснить мне, какой черт дернул тебя соблазнять жену очень могущественного — и чрезвычайно вспыльчивого — вождя племени, где даже за малейший намек на обиду человек может поплатиться головой? Особенно если эта голова находится на плечах англичанина!

— Одну из его жен, — осторожно поправил его Эш. — А соблазнять женщину мужчину обычно заставляет одно и то же. Может быть, взгляд, брошенный искоса из-под шелковистых ресниц? Или идеальной формы губы? Или влекущий изгиб бедра? Сомневаюсь, что даже мужчина с такими легендарными моральными устоями, как у тебя, равнодушен к подобным соблазнам.

Эш, зная, что это бесполезно, не стал объяснять Максу, что Фатима сама пришла к нему. Она постучала в дверь его жилья после случайной встречи на базарной площади. И откинула тонкую шелковую ткань, прикрывавшую ее роскошную грудь, не для того, чтобы соблазнить его видом своего обнаженного тела, а чтобы показать свежие синяки и кровоподтеки, оставленные кулаками мужа. Судя по множеству заживших шрамов, эти синяки являлись результатом самых последних из постоянно повторявшихся побоев. Эш не стал также объяснять брату, что первоначально он прикоснулся к ним губами не с намерением получить удовольствие, а для того, чтобы успокоить боль. И что когда она закинула руки ему на шею и упала вместе с ним на кровать, именно он первым пришел в себя и высвободился из ее объятий. Фатима спокойно проспала на его кровати, тогда как он провел бессонную ночь на жестком пыльном полу, ругая себя как последнего болвана.

Он и не подумал рассказать Максу обо всем этом. Он знал, что брат никогда не поверит ему. Он, черт возьми, и сам себе верил с трудом.

— Как будто наставить мужчине рога не является само по себе достаточно серьезным оскорблением, — сказал Макс, — тебе еще потребовалось нанести новое оскорбление, когда ты посадил ее на корабль и помог бежать. Это было частью твоего безрассудного плана? Встретиться с ней в следующем порту и жить вместе в какой-нибудь занюханной гостинице, пока не устанешь от нее и не умчишься за какой-нибудь следующей красоткой? Или не бросишься на поиски какого-нибудь сокровища, поразившего твое воображение?

По правде говоря, Эш не планировал когда-нибудь вновь увидеться с Фатимой. Перед отплытием корабля он сунул ей в руку кошелек с таким количеством золота, которое позволило бы ей никогда больше не вверять свою судьбу в руки ни одного мужчины, включая его самого. И если бы один из людей Мустафы не стал случайным свидетелем ее благодарственного поцелуя в губы перед посадкой на борт, Эш плыл бы себе на корабле, направлявшемся в любую точку земного шара, кроме Марокко, вместо того чтобы стоять перед расстрельным отрядом во дворе дома Мустафы.

Покрутив в бокале остатки бренди, он допил напиток одним глотком.

— Я удивлен, что ты не позволил людям Мустафы просто расстрелять меня.

— У меня было такое искушение, — мрачно признался Макс. — Возможно, я бы именно так и поступил, если бы не собирался поручить тебе кое-какую работу.