— Не двигайся, иначе… иначе я нанесу тебе рану не хуже той, что красуется на твоей спине, — предупредила она.

Он одарил ее лучезарной улыбкой.

— Неужели ты повернешь мое же оружие против меня?

— Да! — дерзко заявила она.

— У тебя не хватит смелости.

— Ошибаешься!

— И что же ты сделаешь? Перережешь мне горло? Предупреждаю, дорогуша, это весьма грязная работа. Это надо делать очень быстро, иначе и руки, и одежда — все будет залито кровью.

Мередит побледнела.

— Конечно, некоторые люди не обращают внимания на подобные вещи, но липкое кровавое месиво — штука весьма неприятная. Однако при этом способе конец наступает быстро — по крайней мере так говорят…

Он просто решил вывести ее из себя. Но к сожалению, это была единственная возможность заставить его отпустить ее.

Его спокойствие приводило ее в бешенство.

— Замолчи! — крикнула она.

Он и внимания не обратил на ее приказание.

— Разумеется, можно нанести удар в сердце. Но удар должен быть очень точным, иначе у меня останется шанс выжить. И еще надо постараться, чтобы удар не попал в кость. Следует держать кинжал крепко и наносить удар решительно. Однако, если ты хочешь, чтобы я умирал медленно и мучительно, тебе, возможно, следует попробовать нанести рану в живот. Ранения в живот самые болезненные. А если немного повернуть кинжал в ране — только очень быстро, — ты почувствуешь, как он вспарывает плоть…

От описания этих подробностей ее чуть не вырвало. Ее охватила дрожь. Сможет ли она сделать это? Сможет ли лишить человека жизни? Следует всего лишь одним движением всадить кинжал, рвануть рукоять вниз — и ему конец. Она заметила, как на его горле бьется жилка — это биение его жизни… Сможет ли она спокойно наблюдать, как биение это прекращается?

При мысли об этом ее замутило. Она не сможет этого сделать. Она презирала себя даже за то, что такая мысль пришла ей в голову. Ее охватило чувство вины.

Она попыталась подняться на ноги. В то же мгновение кинжал был выбит из ее руки, а сама она оказалась лежащей плашмя на земле. Она не могла не только двигаться, но даже дышать, потому что на нее навалилось тяжелое тело. Страшно испугавшись, она попробовала было выбраться из-под него, но увы! Он еще крепче прижал к земле ее руки и стиснул ногами ее ноги.

Устав от бесплодных усилий, она затихла, прерывисто дыша.

Да, она была права. Она знала, что навлечет на себя его гнев, и теперь его ярость бушевала вовсю. Она ощущала ее в каждом напрягшемся мускуле лежащего на ней человека.

— За это мне следует убить тебя! — возмущался он, возвышаясь над ней, подобно горе.

— Так сделай это! — в отчаянии крикнула она. — Убей — и дело с концом, иначе ты пожалеешь, что оставил меня в живых!

Она слишком поздно поняла, какой опасный вызов ему бросила. Глаза его метали молнии, и она не на шутку испугалась. Что, если он действительно убьет ее?

— Дорогуша, — процедил он сквозь зубы, — просто чудо, что я до сих пор не убил тебя, так что лучше не испытывай мое терпение. Иначе сама пожалеешь, что я не сделал этого!

У нее защемило сердце. Ее храбрость была всего-навсего проявлением непокорности. А на самом деле она действительно трусиха.

Он наконец освободил ее, но лицо его было мрачнее тучи.

— Ты не оставила мне выбора. Я не скоро забуду, как ты отплатила мне за доверие. На твоем месте я бы помнил об этом.

Глаза ее защипало от слез, но она поклялась себе, что не заплачет в его присутствии. Она бросила ему вызов — и проиграла. И теперь ей придется расплачиваться.

Он свистом подозвал Счастливчика, послушно прибежавшего на зов. Мередит покорно ждала, пока он седлал жеребца. Закончив, он кивком подозвал ее к себе.

Она шагнула вперед и, остановившись перед ним, молча протянула ему руки.

Камерон не сразу сообразил, что она предлагает ее связать. Ему не хотелось делать этого, хотя это было бы разумно. Но ведь она снова начнет ему угрожать! Нет уж, увольте, он не даст ей повода издеваться над собой.

Он нахмурился и, взяв ее за талию, поднял в седло, а затем сел сам.

Он почувствовал, как напряглась и выпрямилась ее спина. Она старалась не прикасаться к нему. Он стиснул зубы и умышленно прижал ее к себе. Хотя она злила его и испытывала его терпение, он не мог не восхищаться ее поведением. В ночь похищения она не кричала, не визжала, не плакала. Не умоляла сжалиться над ней. Она просто стояла и молча ждала смерти. Она не отшатнулась от него в испуге. А могла бы. Должна была! Но нет, в храбрости она не уступала любому мужчине, а многие из них были гораздо трусливее ее.

Что она ему сказала? Не двигайся, иначе я нанесу тебе рану не хуже той, что красуется на твоей спине. Если бы ее заявление не было таким абсурдным, он бы расхохотался! Девчонка даже не поняла, что ей удалось так долго держать в руках его кинжал потому лишь, что он ей это позволил! Теперь-то он считал ее слова забавными, а в тот момент он не был расположен шутить.

Лишь через несколько часов она наконец расслабилась. Камерон догадывался, что она не привыкла к многочасовой тряске в седле. Наверное, у нее болело все тело. Интересно, как бы он поступил, если бы она попросила остановиться? Камерон этого не знал. Но зато был уверен, что она об этом не попросит, а сам он после ее проделки нынешним утром не был расположен проявлять о ней заботу.

День выдался на редкость теплый и солнечный. Он заметил вдали фермера, который вместе с несколькими подростками собирал на поле камни неподалеку от невысокого строения. Пока они подъезжали, Камерон с улыбкой наблюдал, как растет куча камней на краю поля. Отсюда фермер будет брать камни, чтобы укрепить изгородь, поднимавшуюся к вершине холма. Камерону вспомнилось детство, его отец частенько отправлял своих сыновей выполнять такую же работу.

У него заныло сердце. Ему очень хотелось поскорее добраться до дома, хотя было мучительно больно сознавать, что там уже нет ни отца, ни братьев… И ответственность за безопасность и благополучие клана лежала теперь на его плечах.

Его вывел из задумчивости голос фермера, издали поздоровавшегося с ними.

Камерон поднял руку и громко поприветствовал его в ответ. Мередит тоже посмотрела на фермера, и Камерон почувствовал, как она затаила дыхание.

Он наклонился к ней.

— Не вздумай… — только и сказал он.

Она сжала губы. И снова напряглась. В полном молчании они поехали дальше.

Над темно-зелеными кронами деревьев предзакатное небо окрасилось в розоватые и золотистые тона. Камерон почувствовал, что его пленница расслабилась. Может, заснула? И тут же ее тело склонилось набок, но, вздрогнув, она сразу выпрямилась.

Ему стало жаль ее. Когда они подъехали к берегу лесного ручья, поросшему высокой густой травой, Камерон решил устроить привал.

— Мы остановимся здесь на ночь.

Он спешился, потом повернулся, чтобы предложить ей руку. Но она уже соскользнула на землю. Увидев, как она поморщилась, он помрачнел. Она, прихрамывая, направилась под дерево, но не для того, чтобы расположиться на отдых, как он ожидал. Опустившись на колени, она сложила руки и низко опустила голову.

Он глубоко вздохнул — то ли от отчаяния, то ли от возмущения. А может быть, из уважения к силе, намного превосходившей его собственную. Усилием воли он заставил себя не обращать на нее внимания.

Прошло четверть часа, а она продолжала стоять на коленях, и губы ее шевелились.

Он потерял терпение, грубо схватил ее за плечи и поставил на ноги.

— О чем это ты так горячо молишься?

Глядя куда-то в неведомые дали, она спокойно сказала:

— Ты не исповедник, я не могу сказать тебе.

— Я или твой исповедник — какая тебе разница? Она не подняла на него глаз и все так же стояла молча.

— Скажи мне, о чем ты молишься? Нет, лучше я сам угадаю, — насмешливо произнес он. — Ты молишься о том, чтобы я умер.

К его удивлению, она покачала головой:

— Я не молюсь о том, чтобы ты умер. Ответ его озадачил.

— Тогда о чем же?

— Тебе этого не понять.

— Так скажи.

Длинными пальцами он приподнял ее подбородок, заставив ее смотреть ему в глаза. Камерон ожидал от нее уже ставшего привычным сопротивления. Сейчас она взглянет на него так, что ему останется только провалиться в преисподнюю. Однако произошло нечто совершенно неожиданное.

Такого виноватого взгляда он еще не видывал никогда в жизни. В глазах отражалась боль, душевная мука, вокруг глаз залегли тени.

Он застыл в недоумении.

— Скажи мне, — снова повторил он. На этот раз в его тоне не было и намека на насмешку.

— Я держала кинжал у твоей груди, — едва слышно призналась она. — Я могла бы убить тебя… — Она глотнула воздух, как будто была не в силах продолжать дальше.

— Значит, ты все-таки думала об этом, — спокойно сказал он.

У нее задрожали губы.

— Я никогда не смогла бы убить тебя, — прошептала она и вдруг перешла на крик. — Я никогда не смогла бы убить тебя, однако в какой-то миг я подумала об этом!

Как ни странно, но Камерон ее понял. Он испытывал то же самое чувство, когда впервые убил человека. Не он первый нанес удар, но его удар был последним. Если бы он не сделал этого, его сейчас не было бы в живых, и он никогда не пожалел об этом. Он даже хотел сказать ей, что, если бы его схватили, а у него в руках оказался бы кинжал, он чувствовал бы то же самое. И он бы довел дело до конца!

— Ты и понятия не имеешь, как мне стыдно, — сказала она прерывающимся голосом. — Думаю, я никогда не смогу простить себя!

Камерон не ответил. Он верил в Бога. И время от времени ходил к мессе. Случалось, что он молился — без особого жара, но все же просил Всевышнего благословить его и наставить на путь истинный. По правде говоря, он не вполне понимал, в чем ее проблема. Может быть, все дело в том, что она женщина и была послушницей в монастыре, а он мужчина? По его мнению, закон Божий и закон земной несколько отличаются друг от друга.