Тут же он увидел лошадь матери, привязанную к краю телеги. Бока лошади были в пене, глаза почти выкатились из орбит. Она рвалась из рук грума, пытавшегося ее успокоить. Телегу окружало несколько мужчин. Никого из них мальчик не узнавал.

Однако не эти чужие люди привлекли внимание Йена, а рыдающая бабушка. Он двинулся к ней, движимый необъяснимым смутным предчувствием, что с детской невинностью покончено навсегда и ему никогда больше не испытать радости и счастья в Гилмуре.

Он подошел ближе к телеге, двигаясь как во сне и думая, что видит кошмар наяву. Пока он исследовал бухту вместе с Фергусом и Джеймсом, Драммонды убили его мать, его прекрасную, вечно смеющуюся мать.

Он чуть не плакал. Его тошнило. Ему хотелось укрыться в объятиях бабушки.

– Женщины подготовят ее к погребению. – На его плечо легла чья-то рука. Он поднял глаза и увидел лицо деда, с жалостью смотревшего на него сверху вниз. Йен покачал головой – он хотел остаться рядом с ней.

Мужчины отнесли его мать в ее комнату. За ними следовали плачущие женщины. Позади шел Йен, молчаливый и решительный. Когда обмывали ее тело, Йен отвернулся, но он не желал уходить, не хотел покидать ее. Он не мог ни с кем разговаривать.

– Они ее изнасиловали и замучили насмерть, – прошептала одна из женщин, охваченная ужасом, а бабушка безутешно плакала.

Йен закрыл глаза, руки его, повисшие вдоль тела, были сжаты в кулаки. Он с трудом сдерживал ярость и печаль.

Всю ночь он просидел возле убранной для погребения матери, тщетно ожидая, что ее веки приподнимутся, глаза откроются, и она встанет и рассмеется весело, как всегда. «Это только шутка, – скажет она, – только шутка, мой драгоценный». И в ее глазах он увидит обычную усмешку.

Он долго и пристально смотрел на нее, до рези в глазах, и старался пореже мигать, чтобы не упустить минуты, когда она впервые вздохнет. Но ее веки оставались сомкнутыми, а лицо – неподвижным и белым в свете толстых восковых свечей в головах и в ногах покойницы.

Его бабушка бодрствовала вместе с ним, сидя на стуле неподалеку от него. Но они не сказали ни слова во время их ночного бдения, желая сохранить покой и оградить тело и душу усопшей.

На рассвете пришел дед с какими-то людьми и дал знак окончить церемонию прощания и начать погребение. Его мать будет покоиться среди холмов Гилмура.

И Йен знал, что никогда больше не увидит ее.

Джеймс и Фергус в килтах встали рядом с ним, но внезапно Йену захотелось, чтобы они ушли. Он чувствовал, что не сможет удержаться от слез, а ему очень не хотелось, чтобы друзья видели его в минуту слабости.

Из толпы выступила Лейтис. На этот раз ее непокорные волосы поддались гребню и ленте. В ее глазах стояли слезы, щеки пылали, губы покраснели и распухли. Он смотрел на нее, и ему показалось, что прошло не менее тысячи лет с тех пор, как он дерзнул поцеловать ее.

Лейтис подошла к нему, привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Всего несколько часов назад он был бы счастлив, но теперь не почувствовал ничего.

Она что-то сунула ему в ладонь.

Это был длинный клок черной овечьей шерсти, обвитый кольцом вокруг чертополоха.

– На память, – сказала она тихо. – Чтобы ты не забыл этот день.

Он смотрел на нее, изучая ее лицо, будто никогда прежде не видел.

Как она могла подумать, что он забудет этот день? Он нарочно уронил ее подарок и растоптал сапогом.

– На все Господня воля. – Бабушка обняла Йена за плечи. Он поднял глаза на деда. Его глаза были красными, но сухими.

– Мы скотты, мой мальчик. Никто не виноват в том, что суждено судьбой.

Он почувствовал, что не хочет быть скоттом, он испытывал неприязнь к своему клану. Он Алек Джон Лэндерс, а не Йен Макрей, и теперь он отчаянно старался не заплакать.

– Я не скотт, – сказал он упрямо. – И никогда им не стану. Я англичанин и ненавижу вас всех.

Глава 1

Шотландия, июль 1746 года

– Вот мой приказ, полковник, и он столь же важен, как и вся ваша кампания. Подавите это чертово восстание! Казните всех мятежников и смутьянов, и пусть в горах Шотландии воцарятся мир и покой!

Слова герцога Камберленда эхом отдавались в мозгу Алека Лэндерса на пути к форту Уильям. За ним следовали пятеро вооруженных пиками всадников, сопровождавших его от самого Инвернесса. Их разговор перемежался звоном конской сбруи, цоканьем копыт по густой траве и стонами ветра, и все это служило фоном для его невеселых мыслей.

На гребне холма, неподалеку от его нового места назначения, он остановился и поднял руку. Его люди тоже остановились, сохраняя порядок следования. Никто из них не спросил его о причине промедления или о том, почему он спешился и прошел несколько футов вперед к обочине дороги. Да им бы это и в голову не пришло.

Он стоял неподвижно, вглядываясь в развернувшуюся перед его глазами картину, и память возвращала ему забытые подробности.

В течение шести лет, вплоть до его одиннадцатого дня рождения, каждый раз, когда они приезжали сюда, их карета останавливалась на этом самом месте. Его мать высовывалась из окна, и они оба любовались ее родным домом. Гилмур манил их, как приветный огонек, приглашая вступить в чудесный мир, будто созданный для нее одной и по ее желанию. Здесь она и улыбалась не так, как в Англии, будто избавившись от оков.

О чем бы думала сейчас его мать, будь она жива, спустя столько лет, если бы узнала, что судьба или мстительный Бог прислали его на ее родину? Это был глупый вопрос, и он сам не находил на него ответа.

Большую часть года эту неприветливую страну окутывал серый холодный туман, и весь однотонный пейзаж словно оповещал: это Шотландия. Но сейчас вереск, чертополох и дикие цветы царили на склонах холмов, отбрасывая тени на зеленую траву и клевер. Озеро Лох-Юлисс казалось ярко-синим, а налетавший порывами яростный ветер рябил его поверхность, образуя невысокие волны.

По-видимому, это были первые предвестники бури. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь завесу облаков, окутывал замок каким-то призрачным сиянием. Так странно встречало его место, таившее столько воспоминаний.

Перешеек идеально подходил для встречи непрошеных гостей. Но строители замка ничего не знали о пушках, а тем более о том, что их потомки навлекут на себя гнев империи, и англичане будут мстить непокорным мятежным скоттам.

Гилмур, по-видимому, уже подвергался обстрелу ядрами и теперь представлял собой пустую скорлупу, над которой даже кровли не было.

– Гилмур будет существовать всегда, дедушка?

– Он будет существовать так же долго, как и море, Йен. Так же долго, как море.

Но дед заблуждался. Замок пал, лежал в руинах и казался скелетом по сравнению с выросшим рядом новым фортом Уильям.

Камберленд сам выбрал Алека среди своих кадровых офицеров еще во Фландрии и попросил сопровождать его в Шотландию для подавления мятежа. Он ценил его за его способность выходить сухим из воды и без единой царапины из битвы, а также за исполнительность и немногословие. Алек был назначен комендантом форта Уильям.

Он хотел было воспротивиться и привести основательные доводы для отказа от почетного поста, но было бы неразумно посвящать герцога Камберленда в вопросы своего происхождения и объяснять свое нежелание принять пост. Первое грозило ему виселицей, а второе могло вызвать недовольство герцога.

Горизонт затянуло туманной дымкой, окрасившей горы в синий цвет. Западный край лощины густо порос лесом, но на востоке она оставалась голой, будто и деревья, и траву ровно «подстригли» овцы. Внизу, в уединенном и скрытом от взглядов углу лощины, располагалась деревенька, которую Алек знал не хуже Гилмура. Скотты называли ее на своем языке «клахан». Он бывал гостем во многих домах, а уж в доме Фергуса и Джеймса был своим, словно третий сын.

Камни домов позеленели от покрывшего их мха. Дома были похожи, как братья-близнецы, – длинные прямоугольные строения с дверью посередине фасада, как бы рассекавшей каждый дом надвое. По обеим сторонам от двери располагались окна. Солома на кровлях домов свалялась за долгие годы, и теперь крыши походили на хрустящую коричневую корку на свежеиспеченном каравае хлеба.

Было ему памятно и еще одно место, но не хотелось ни видеть его, ни приближаться к нему.

Он снова вскочил в седло, и кавалькада направилась к развалинам Гилмура. Он постарался изгнать из памяти все мысли о прошлом, чтобы легче было собраться с силами и сосредоточиться на выполнении своего воинского долга.

Небо темнело на глазах по мере того, как усиливался ветер, и под его порывами тучи листьев и пучки травы взвивались и проносились мимо открытой двери ее дома. Лейтис выглянула наружу. Внезапно луч света пронзил угрожающе-мрачное облако, позолотив его края, как бы оповещая ее, что грядущая буря несет в себе Господню волю. В воздухе веяло печалью, будто сама земля была готова пролить слезы.

Лейтис закрыла глаза, прислушиваясь к голосам. Конечно, звуки рождались в ее мозгу, дразнили ее, напоминая ей беседу братьев. Ветер, приносивший с собой запах дождя, походил на приглушенный смех ее родителей. Он легко приподнял прядь волос у нее над ухом, и его дуновение было нежным, как поцелуй, как прикосновение Маркуса, когда он склонялся над ней и шептал ласковые слова.

Среди звуков, оповещающих о приближении бури, ей показалось, что она различает звуки труб. Эти звуки пронзали ее сердце, напоминая о счастливых временах. Она представляла, как ее младший брат Фергус машет рукой с ближайшего холма, а рядом с ним улыбается ее старший брат – Джеймс, радуясь возвращению домой. Маркус, за которого она собиралась замуж нынешней весной, стоял рядом с ними и с ее отцом. Он пошутил, и все четверо мужчин рассмеялись, запрокинув головы, но раскаты их смеха затерялись среди громкого завывания труб.