– И-и-и, – пищал Женька, – Издеваетесь? Если так, тогда я… я ухожу из «Маски»!

Боров вскинул к потолку равнодушный взгляд, говорящий лишь о том, что зарвавшийся артист скоро перебесится и вернется в строй, став снова гладким, обтекаемым и податливым, как ручной мяч. Женька затравленно озирался, все еще надеясь, что произошедшее – какая-то глупая шутка. Потом неуверенно вышел из строя и направился к двери, в любой момент готовый услышать, что все это лишь розыгрыш, и вернуться в плотную, дружескую шеренгу. Он делал один шаг за другим, но никто его не удерживал, не умолял остаться, зато дверь неминуемо приближалась, росла и ширилась.

– Да ладно тебе, оставайся, – шепнул в ухо Титяков, стоящий последним в шеренге. – Вот я олень и не парюсь…

Перед глазами у Женьки все плыло, ему вдруг показалось, будто у Титякова над головой растут и ветвятся рога, извиваясь, точно щупальца осьминога.

– Ты не олень, ты лось, Титяков! – выкрикнул Женька ему в высокий кадык.

И рванул прочь из зала. Титяков еще пару секунд обиженно щурился ему в спину, но вскоре совершенно забыл о замене Кая. Утомленные ожиданием артисты начали первую репетицию нового спектакля.

Хорошенько хлопнув за спиной безответной дверью, Женька побежал мрачными пустыми коридорами, выскочил на холодную улицу и припустил наискосок через школьный двор в направлении дома. А осень тихо заметала его след медной листвой…

Глава вторая,

трагикомическая

– Как же я рада, что ты покончил наконец с лицедейством! – сказала мама Женьке, рисуя себе выходное лицо. – Столько свободного времени потрачено впустую…

Она смочила кончик карандаша языком и пустила стрелы от уголков глаз. Затем тщательно припудрила веки и начала примерять, в каком месте нарисовать легкие крылья бровей. Свои собственные светлые и широкие брови она считала невыразительными и тщательно выщипывала их нежную поросль каждую неделю. Ресницы тяжелые, одетые в мохнатую шубу объемной туши, прикрыли серые глаза, мама румянила скулы. Она смотрела на Женьку через зеркало, отражение чуть кривилось под маслянистыми пятнами от пальцев.

– Ма, в том же была вся моя жизнь! – Женька ушел из зеркала, не желая больше пялиться на мамин начесанный затылок. – Как ты не понимаешь?

– Я понимаю, что в конце года тебе сдавать ЕГЭ. – Мама промокнула блестящие губы салфеткой, и на ней остался густой томатный отпечаток. – Взялся бы лучше за голову, как твоя Энциклопедия.

– Она не моя! – окрысился Женька, распахнул дверь на кухню и с налету опрокинул в себя полграфина кипяченой воды, стараясь как-то разбавить чувство досады и горечи.

С Элей они дружили с первого класса. Многие даже считали их парочкой, но это была чистейшая ложь. Женька всегда легко сходился с девчонками, намного проще, чем с ребятами. Его не привлекали брутальные развлечения типа дворового футбола, а кулачные бои казались неандертальским зверством. Потому мальчишеские компании он обходил стороной, и лишь порою из их недр до Женьки долетали меткие насмешки. Девочки же легко принимали его в свой кружевной розовый мир и никогда не видели в Женьке чужака. Не стеснялись и не краснели в его присутствии, а вели себя естественно, точно рыбы в воде, которые ни капли не боятся попасть на крючок. Женька не вызывал у девочек тех эмоций, что теснят юную душу, заставляя чуть неметь дрожащие конечности. Он всегда был для них лишь хорошим товарищем, а для Эли – лучшим другом. Что-то необъяснимое, невидимое с первого взгляда, привлекло Элю в тщедушном и восторженном пареньке. Вполне вероятно, случилось единство противоположностей или же ребят породнило местоположение. Еще в первом классе Женьку с Элей по воле случая посадили за одну парту. Эля сразу взяла безмолвное шефство над крошечным мальчиком, позволяя ему беспрепятственно списывать трудные задания и по возможности подсказывала на контрольных. Она будто была одержима желанием заботиться о ком-то, и Женька благодарно окунался в эту сокрушительную стихию. Со временем благодарность переросла в привычку и даже привязанность. Одну парту они делили и по сей день – в итоговом одиннадцатом классе. Дотошная отличница, по прозвищу Энциклопедия, которое получила за неиссякаемые знания и тяжеловесную форму, а рядом странноватый мальчишка, восторженный фанат школьной самодеятельности.

– Жека, да не обижайся ты! – донесся одновременно извиняющийся и требовательный голос матери. – Лучше помоги мне выбрать платье.

В комнате клацали вешалки, наряды летели из шкафа на кровать, разноцветные и легкие, точно осенние листья. Женька уже видел, как мама, с капризным лицом, глядит в голый шкаф и говорит, чуть выпячивая нижнюю пухлую губу: «Мне совершенно нечего надеть!» После чего, забыв обо всех сыновних бедах и горестях, с ледяным сердцем и горячим желанием опустошить кошелек, она ринется в торговый центр. Чтобы к вечеру принести хрустящие пакеты с обновками, которые упрямо не захотят помещаться на полках.

– Как ты можешь думать о платьях, если у твоего сына, можно сказать, рушится судьба? – Женька сунул недовольную рожицу в мамину комнату и, тут же получив шпилькой в живот, исступленно взвыл: – Ты меня убиваешь!

– Не глупи! – шутливо отмахнулась кремовой лодочкой мама. – Твой драмкружок – это же сборище бездарей, неуспевающих даже по физкультуре.

Женька смотрел, как мама завивает вокруг шеи воздушный травяной шарф и ползущее от окна осеннее солнце щекочет его, струится ниже – по тыквенному платью, озаряя всю хрупкую фигурку и делая ее почти невесомой, летящей. Это была не женщина, а богиня. Женьке на миг захотелось стать этим полиэстеровым шарфиком, чтобы стиснуть свое объятие на маминой шее.

– И не вздумай расстраиваться! – Не испугавшись оскала, мама подлетела к Женьке и причесала его макушку граблями отточенного маникюра. – Давай лучше отпразднуем это знаменательное событие! Купим тебе что-нибудь, а потом закажем пиццу и глянем киношку?

Она явно хотела направить Женькин аппетит в мирное, продовольственное русло.

– Мне тошно это слышать! – театрально произнес Женька, привыкший изъясняться в основном на сцене.

Безучастная к желудочным проблемам сына, мама суетилась, шуровала по комнате, где все напоминало кукольный дом или декорацию какого-то дешевого шоу для домохозяек. Все предметы были непереносимо яркие и совершенно ненужные. Женька понятия не имел, как называются и, главное, на что годны прозрачные колбочки, в чьих горлышках застревал даже стебель цветка. Висячая мишура, похожая на клейкие ленты для ловли насекомых. Пара напольных пуфов-мешков, в которых позвоночник изгибался луком, пуская к потолку стрелы коленей. Встать из этого положения без посторонней помощи могли лишь тягучие гимнасты и танцоры, которым ничего не стоило дать гопака. На открытых для пыли стеллажах, как матрешки, выстроились глянцевые картонные короба всевозможных размеров. Что удивительно, все они были пусты. Маме лень было распахивать каждую из коробок в поисках нужной вещицы, потому вязаные бусы, деревянные браслеты, шейные платки и выщипанные из хвоста павлина пернатые серьги лежали в беспорядке повсюду. И сейчас хозяйка металась в поисках необходимой побрякушки, успокоившись лишь насадив на грудь широколистную маковую брошь.

– Ну вот, теперь образ собрался, – удовлетворенно мяукнула она, вдыхая аромат ситцевого мака, и уверенно направилась в коридор, где по обычаю покоились еще полчаса времени, убитого на примерку обуви.

С некоторой грустью осознавая, что злость его куда-то испаряется, Женька потащился за мамой, подвывая уныло, нараспев:

– Я потерял жизни суть, а тебе все цветочки…

Злиться на маму Женька совершенно не умел, порой казалось, будто в их семье ребенок именно она. В доме царил бесконечный день непослушания. Никакого режима, правильной пищи и отутюженных рубашек. Такому мог бы позавидовать любой подросток, до отрыжки закормленный домашними котлетами. Наверное, из чувства юношеского, бунтующего противоречия Женька порой мечтал о заведенном точном будильнике и глазастой яичнице вместо чипсов по утрам. А еще, чтобы у лифта его поймали и по-хозяйски нахлобучили на макушку тугую вязаную шапочку.

– Может, все-таки пойдешь со мной? – Мама впервые уставила на Женьку свои свеженарисованные глазки. – Купим тебе новые джинсы, эти уже коротковаты, носки торчат.

Женька попятился, гордо сверкая носками.

– Скажи, пожалуйста, а куда ты собираешься деть все это? – Он выразительно махнул костлявым запястьем в сторону кукольной комнаты, где на кровати лежал целый шкаф устаревшего на сегодняшний день шмотья.

– Отдам. Я похудела, мне это велико. – Мама втянула щеки, распахнула рот и провела пальцем по уголкам рыбьих губ, убирая излишки блеска. – Хотя бы твоей Эле подарю.

– Издеваешься? – Женька вспомнил дородную, пышущую здоровьем фигуру Эли.

– Ну хорошо, прошу прощения, не твоей, – послушно согласилась мама, надевая, а потом снова снимая с макушки мохнатый берет, магнетически действующий на тут же вздыбившиеся волосы. – Она еще похудеет, говорю тебе. Просто сейчас у нее пубертатный возраст, гормональная перестройка, в это время девочки часто раздаются. Признаюсь, я тоже была пухленькой в десятом…

Женька с недоверием взглянул на полупрозрачную мамину конструкцию. А потом представил Элю в одном из маминых облегающих платьев, поясок которого перетягивает ее талию, точно веревка жирную ветчину, во рту стало солено. Его жизнь развалилась на части, как пирамидка, из которой выдернули остов, а мать только и могла позвать с собою в магазин за обновками, да накормить резиновой пиццей. Он чувствовал себя потерянным и беспомощным. На миг ему даже захотелось простить немыслимую подлость Борова и вернуться в кружок, чтобы жизнь вновь стала привычной и понятной. Но роль Маленькой разбойницы была непосильной, такого Женька перенести просто не мог.

– Да, и еще! – Мама попробовала сделать строгое лицо, но стремящиеся к ушам крылья бровей никак не желали сходиться на переносице. – Когда будешь отдавать Энциклопедии платья, обязательно попроси ее о занятиях. – Мама перешла к последнему этапу сборов и теперь упорно пропихивала широкий кошелек в узкий клатч. – Уверена, она не откажет.