Вот уже показался за поворотом узкий язык молодого сквера с робкой порослью коротких деревьев, где боками жались друг к другу деревянные лавки с гнутыми спинками. А мысли так и витали где-то в воздухе. Гуляющих в сквере было немного: выморозило даже самых ответственных матерей с кудрявошубыми детьми. Женька искал глазами Нику, и вот она подскочила с одной из дальних лавочек, побежала ему навстречу. В отороченной мехом дубленочке и дутых сапогах, которые, казалось, пружинят, вознося хозяйку в небо при каждом шаге. Женька кинулся ей навстречу, дрожащий от счастья и нетерпения, хотя еще не совсем понимал, какие слова найдет для признания, но теперь ему стоило лишь расстегнуть пальто и снять шапку, чтобы открыть в себе мужественность.

– Женя, как здорово, что ты пришла! – Ника приникла к нему тонкой фигуркой, щекоча Женькины щеки пушистым воротником. – Я так соскучилась!

– Я тоже…

– А ты неважно выглядишь. – Ника с подозрением вглядывалась в Женькину взрослеющую физиономию.

И он подумал, что вот сейчас, наверное, и есть тот самый миг, которого он ждал все эти месяцы. Миг, когда надо сорвать маску, излить душу, представляя ее обнаженной на суд возлюбленной.

– Все еще сохнешь по Стасу, да? – удрученно спросила проницательная Ника, вновь вешая гири на Женькины воздушные мечты.

Лицо ее теперь было спокойно и безмятежно, она нашла свое объяснение необычной угловатости вдруг подурневшей подруги.

– Нет! – отшатнулся Женька. – Как ты могла подумать?

– Подумайте только! – прогремело вдруг за спиной. – Кто к нам пришел! Какой подарок!

Женьке не нужно было ничего видеть, он затылком узнал Стаса Ищенко. Так значит, эта встреча снова обман? Снова спектакль?

– Какой еще я тебе подарок? – Женька круто развернулся, готовый в тот же миг броситься на Стаса, вымещая все свои прежние обиды.

Но вместо наглой физиономии Ищенко на него смущенно взирал румяный Титяков, которого Стас ловко выпихнул вперед себя. Получилось, что Женька буквально угодил в расставленные для приветственного объятия лапы робкого Мити и, пытаясь как-то выкрутиться, сел в сугроб.

– Это подарок не мне, – елейно продолжал Стас из-за тощей спины Титякова. – Все для Мити. У него сегодня день рождения!

Женька неловко выбрался из сугроба, поправил на голове сияющую шапочку и осмотрелся. Его кругом обступили ребята: горделиво высился Стас, сконфуженно кривил спину Титяков и радостно потирала ручки в теплых варежках Николь.

– Мальчишки попросили позвать тебя, – сказала она, невинно вперив глазки Женьке прямо в переносицу. – Митя хотел провести этот день рядом с тобой…

– Так это все ради Титякова? – прохрипел Женька. – Ты позвала меня ради этого?

Он ткнул пальцем в скрюченную тощую фигуру.

– Ну, не только ради него, – мямлила растерявшаяся Ника. – Мне бы так хотелось, чтобы мы дружили все вчетвером. Было бы весело. А Митька хороший парень. Вы друг другу очень подходите.

– Не подходи ко мне! – крикнул Женька на Титякова, который снова потянул к нему руки, всем видом подтверждая слова Ники.

Но после окрика он еще больше сгорбился, спрятал взгляд, попятился.

– Ну, я же говорил!.. – многозначительно прошипел он, глядя на Стаса с Никой.

А потом будто махнул на всех рукой, развернулся и пошел вниз по узкому скверу. Он отчаянно сбивал с кустов снежные шубы, и те тряслись, как заячьи хвосты.

– Ну вот, обидели хорошего человека! – недовольно протянул Стас. – Да еще в какой день! В день его рождения!

– Митя так ждал этой встречи, – всхлипнула Ника. – Я прямо чувствую себя виноватой…

При этом Ника почему-то с нескрываемым укором посмотрела именно на Женьку, точно он был причиной всех бед, что постигли Титякова за семнадцать лет жизни. Стас тоже противно цокал языком и качал головой, точно болванчик, выражая явное недовольство Женькиным поведением.

– Ищенко, ну ты и гнус! Зачем все это устроил? – ругался Женька, топая ногами и сжимая кулаки, как девчонка. – Доконать решил?

Стас делал вид, что не понимает, о чем идет речь. Ника же явно трактовала эти слова по-своему.

– Стас хотел сделать приятное другу, а я немного ему помогла. – Во взгляде Ники не было прежнего тепла, теперь все оно доставалось лишь Ищенко. – Ты же думаешь только о себе! Разве так можно? Между прочим, Стас сказал, между вами никогда ничего не было и быть не могло…

Женька вдруг почувствовал стену, что выстроилась между ними. Эта стена была прозрачна, как стекло, кажется, сделай шаг – будешь рядом с возлюбленной. Но легко было расшибить себе лоб, уткнувшись в эту невидимую, но непроходимую преграду. Женька уже встречался с такой стеной, когда пробовал расспросить мать об отце, и шишек набил немало. Сейчас он понял сразу, по одному лишь выехавшему вперед Никиному подбородку и запавшим под брови глазам – лучше держаться подальше. И он сделал шаг назад.

– Эй, Титяков, погоди! – крикнул в спину Северному оленю и бросился бегом мимо дрожащих кустиков прочь от застенной парочки.

Митя не оборачивался, его кривая фигурка, похожая на вопросительный знак, подпрыгивала над скользкой дорогой и становилась все меньше и меньше, постепенно превращаясь в неприметную запятую. Женька припустил быстрее, он чувствовал, что ему просто необходимо догнать обиженного Титякова, хотя еще с трудом понимал – зачем.

– Митька, стоять! – гаркнул он, что есть мочи.

И это неожиданно подействовало. Давно привыкший к командам Борова, Титяков реагировал на подобную тональность почти инстинктивно. Он застыл, но все еще не хотел оборачиваться. Женька не сбавлял темпа, и вскоре запятая снова стала вопросительным знаком, а после доросла до целого Титякова. Вид у него был насупленный, Женька даже подумал, будто тот пустил слезу, уж как-то слишком ярко светились его глаза.

– Зачем ты остановила меня? – спросил он грубовато. – Мне не надо жалости. Не нравлюсь, так и скажи.

Женька все разглядывал Митю и неожиданно для самого себя пропитывался какой-то искренней, чистой симпатией к этому угловатому, но, вероятно, доброму парню. Он почему-то вспомнил, что именно Титяков пытался остановить его в памятный день ухода из «Маски».

– А знаешь, Титяков, ты мне нравишься! – откровенно признался Женька.

И тут же испугался этих слов, так как Митя уставился на него с великой преданностью.

– Но послушай, друг, неужели ты меня не узнаешь? – выпалил Женька и, набравшись храбрости, приблизил к Титякову свое обветренное лицо.

– Ты о чем, Жень? – опешил Митя, щурясь ему в лоб.

Было ясно, что дольше обманывать этого наивного парня никак нельзя, и Женька, содрав с головы сияющую мамину шапочку, спросил, выдыхая слова прямо в растерянное лицо Титякова:

– Помнишь Женю Рудыка из «Маски»?

Митя удивленно задрал брови, вопрос явно оказался неожиданным.

– Ну… эээ… да, – медленно, будто осмысливая каждое междометие, проговорил он. – Только причем здесь этот чудик?

– Чудик? – взвился Женька. – Почему же он чудик?

– Ну… не знаю, – снова прогудел растерянный Титяков. – Странный он какой-то, незапоминающийся. То есть в ролях-то я его, конечно, помню, а так… человеком… не особо. Этот Рудык будто и не существовал на самом деле, а как с роли сняли – совсем испарился.

– Никуда он не испарился! – захлебывался Женька, пытаясь отстоять себя в Митиных глазах. – Ты хочешь сказать, что не видишь: я и этот «чудик» – одно лицо!

Титяков так сощурил глаза, что они совсем пропали между веками, он вытянул шею, опустил голову, всматриваясь в Женькину раздосадованную физиономию.

– Да ты что, слепой? – не выдержал натиска Женька.

– Минус семь, – откровенно выдохнул Титяков. – И у меня еще это… плохая память на лица, – бормотал он, покрываясь потом, несмотря на холод. – Хочешь сказать, ты и есть тот безликий Рудык? Нет. Я не понял. Что за развод? Ты что же – парень?

– Доказать? – Женька в отчаянии даже схватился за джинсы, грозясь отправить их вслед за шапочкой.

Титяков в испуге замотал головой, а потом взялся за нее руками, зажал между ладонями и стал оседать. Он сел на корточки и чуть покачивался, точно на молитве. Женька тоже стоял ошарашенный – правда вывалилась наружу, и пусть он выдал ее лишь Митьке, но почувствовал себя значительно свободнее, и вместе с тем пришло неясное смятение. Он уже не был ряженой девчонкой, но кем же стал теперь, скинув очередную маску? Тем безликим Рудыком, которого в упор не разглядеть? Да нет же… От того остались только роли. Тогда кто он есть сейчас? Существует ли он после окончания очередного спектакля или растает миражом, лишь протяни руку…

– Но зачем, зачем ты делал все это? – прохрипел снизу Митя.

Вспомнив о нем, Женька присел рядом, дружески похлопал по плечу и порадовался, что может что-то сделать сам, искренне, без лицедейства.

– Это долгая история, брат. Ну давай, поднимайся уже. – Он потянул Титякова вверх, и тот неуверенно поднялся, все еще удивленно щурясь на Женьку. – Слушай, Мить, а почему ты не носишь очки или линзы?

– От линз глаза слезятся, – Титяков шмыгнул носом, – а в очках я выгляжу, как полный придурок!

– Да нет, тут дело не в очках, – отмахнулся Женька.

От таких слов Митя совсем раскис, и Женька тут же попытался исправиться, но выходило только хуже:

– Я в том смысле, что очки никого не сделают придурком, ну и наоборот…

Митя еще больше кривил лицо, оно стало каким-то ошалело-плаксивым. Женька окончательно запутался:

– В общем, я думаю, ты зачетный пацан! Если бы еще видел хорошо, цены бы тебе не было. Могли бы стать друзьями, а?

– Спасибо, но что-то я пока не готов, – промямлил Титяков заплетающимся языком. – Я, пожалуй, пойду, а то дома торт стынет, – добавил он, отстраняясь и зачем-то пощупав Женькин нос. – Ну ни фига себе день рожденьице…

А затем развернулся и уверенно пошел прочь. Женька пару раз окрикнул его, но теперь Митя не останавливался. Было ощущение, что до торта он доберется целым и невредимым. Женька, напялив на отмороженную голову злосчастную мамину шапку, тоже двинул из сквера. Он шел, не разбирая пути, в ушах застряли слова Мити о том Рудыке, которым он был совсем недавно. Это был взгляд со стороны, взгляд полуслепого человека. Но каким же зорким он оказался! И, быть может, слеп был сам Женька, не в силах разобрать, кто он есть на самом деле? Теперь даже в штанах он не станет прежним. Москву посыпал крупный ледяной снег, мешающий глядеть под ноги, Женьке приходилось упираться лбом во встречный ветер, чтобы хоть как-то продвигаться вперед. Хлопья садились на ресницы, залепляли нос, но Женька ступал все дальше и дальше – неведомо куда, лишь бы просто продолжать движение. Метель выбрасывала перед ним все новые и новые дворы, переулки, перекрестки, через белую пелену моргали огни светофоров и шипящих машин. И вдруг из этого непроглядного месива выступил знакомый двор, а следом приблизился дом: кажется, именно тот дом, который был сейчас нужнее всех остальных…