В этот тягостный момент, не размышляя больше о саморазоблачении, Женька принял отчаянное решение – выжидать. Ему просто необходимо было хоть немного понаблюдать за ситуацией, оставаясь в женском обличье. А затем, пользуясь полнейшим доверием и симпатией Ники, расстроить ее грядущие отношения с Ищенко. Женька подумал, что сейчас, когда для него открыт механизм души Николь, есть маленький шанс заставить его работать по собственной схеме. И вот тогда-то Ищенко попляшет!

Женька пережевывал свое горе молча, стараясь не изменять дурашливой улыбке, и лишь зубы чуть поскрипывали от напряжения. Он слегка отстранился и внимательнее обычного глядел на Нику. Отвлеченная от разговора новым выходом Эли, она растерянно уставилась на громоздкую фигуру в очередном мини с рюшками. Митя Титяков исступленно гримасничал, но в то же время с опаской поглядывал на Элины кулаки, что та сжимала под воланами полупрозрачных длинных рукавов. Он старался держаться поближе к Женьке, тянул к нему свои длинные, загребущие клешни, даже не подозревая, какие злодейские планы тот вынашивал под маской внешнего благодушия.

А в это время за стенами многоликого торгового комплекса на продрогшие столичные улицы сыпал первый снег…

Глава девятая,

где правит ревность

Зима распласталась по городу – пухлая, белая, дородная. Она была молода и свежа, как невеста. И все ждала чего-то, дрожа от нетерпения. Часто сыпал снег, и среди непроглядной пурги Женька порой переставал соображать, кто он есть на самом деле.

В тот день он стоял в мамином шерстяном платье на стуле и помогал Эле прикрутить к люстре хвост пушистой мишуры. Занятия были отменены – гостиную украшали к встрече Нового года. Стул под Женькой жалобно поскрипывал, платье впивалось в бока.

– Слезаю, пока на мне одежда не лопнула. – Женька спрыгнул на пол. – Это стало бы малоприятным предновогодним сюрпризом для твоих родителей.

Будто услышав эти, брошенные вскользь слова, в комнату заглянула Любовь Николаевна, с шеи ее свисало несколько разноцветных гирлянд. С момента первой встречи она сильно похудела, и Женьке казалось, что первым делом из нее ушла радость, которая раньше так и распирала ее, изливаясь на окружающих.

– А я смотрю, ты перестала сидеть на диете. – Любовь Николаевна с завистью смотрела на Женькину раздавшуюся фигуру. – Тебе так намного лучше!

Женька, и правда, в этот год стал неожиданно набирать массу, постепенно исчезала былая прозрачность, пропала талия, плечи разошлись в стороны. Теперь даже монументальная Эля не казалась ему такой громоздкой, как раньше. Он почти перерос ее и сейчас уже не смотрел на подругу снизу вверх. Быть может, потому Женьке все время казалось, будто Эля стала другой. Пусть ей не удалось подобрать удачных обновок, и она продолжала носить свои старые вещи. Но вот странное дело – смотрелись они теперь как-то иначе. Раньше Эля одевалась кое-как, скорее для порядка, чем ради удовольствия. Часто выглядела неряшливо и старомодно. Теперь же одежду она подбирала тщательно, с очевидной любовью. Кто бы мог подумать, что творит широкий пояс с обычной прямой рубахой. А если еще расстегнуть сверху на одну пуговицу больше обычного… Быть может, Эля не стала модницей, похожей на манекен из торгового центра, но яркие бусы или браслеты вдруг преобразили спокойные наряды, делая их игривыми, даже романтичными. Она вовсе не стала другой, скорее – нашла себя. Вот только отношения у них с Женькой напряглись, как мускулы спортсмена, отжимающего штангу. Элю не радовали школьные успехи друга, она стала холодна и не отвечала смехом на его вечные шуточки. Будто они вдруг перестали быть забавными, хотя Женька обезьянничал на зависть любой мартышке. Меньше хохотала теперь и Ника, она стала какой-то сонной, но, быть может, эта вечная дрема скрывала глубокие раздумья. Во всяком случае, Женька рассчитывал на потайную глубину этого бессмысленного взора. Личико Ники оживало лишь к позднему вечеру, когда они уже расходились по домам. Теперь у подъезда ее ожидал не только спящий водитель, но и до крайности бдительный Стас Ищенко. И каждый раз он не упускал случая, чтобы злорадно отвесить Женьке какой-нибудь вызывающий комплимент. «Женя, эта помада выгодно подчеркивает цвет твоих глаз! – Стас без зазрения совести хватал Женьку за руку, чуть переворачивал ее и впечатывал губы в собственный кулак. – Мое восхищение!» Женька разбухал от ярости, покусывая чистые губы. А Ника уже о чем-то весело щебетала с невозмутимым обидчиком. Либо протягивала свои тонкие наманикюренные пальчики, и тут уже Стас не мазал. Они много говорили о театре, оказывается, Николь всерьез мечтала стать актрисой. И Стас рассказывал ей о том, как идут репетиции «Маски» и какие сложности возникают у него с вживанием в роль. Хотя Женька прекрасно знал, что единственная проблема Ищенко – мозг величиною с перепелиное яйцо. И роль, содержащая больше трех слов, просто не укладывалась в его крохотные извилины. Женька мерз в маминой одежонке и ловил на себе сочувствующие и в то же время немного раздраженные взгляды Ники. Теперь он всегда был третьим лишним. Но позволить этой парочке болтаться наедине под покровом черных вечеров никак не желал…

Сегодня же Стас обнаглел до того, что перехватил Нику еще до начала занятий и утащил на генеральную репетицию «Снежной королевы». И Николь галопом поспешила за прекрасной скульптурой Ищенко, даже не дожидаясь, пока заснет водитель «Фольксвагена». Так продолжаться дальше не могло! Ника в упор не видела насквозь прогнившей сущности этого шантажиста. И все отточенные остроты, которые Женька пытался вонзить в светлый образ Стаса, отскакивали от него, как от стальной ледышки. Единственное преимущество юбки, которую Женька проклял уже тысячу раз, было в том, что Ника по-прежнему доверяла ему, и они могли видеться хоть каждый день. А эти встречи были для него сейчас самым важным составляющим бытия – скелетом этого бездарного существования, позволяющим хоть как-то передвигать ноги. И сейчас Женька чувствовал себя отчаянно одиноким, находясь здесь без Николь. Когда в комнате ворочались лишь тяжелые фигуры Эли с матерью, отчего-то на ум приходила скороговорка о лавирующих кораблях.

– Элька, и где только носит твоего отца! – Любовь Николаевна вперила укоризненный взор в стенные часы. – Девочки, а давайте поужинаем вместе?

Она сказала это будто между делом, непринужденно, но заинтересованный человек тотчас уловил бы в голосе нотки великой просьбы и потайное отчаяние. Но в гостиной, по всей видимости, не оказалось заинтересованных людей. Потому Эля грубо ответила:

– Я не хочу ужинать.

Если бы в тот же миг она оторвала взор от аляповатого венка из еловых веток, который крепила к двери, то увидела бы, что подобная голодовка довела мать до тонких, почти прозрачных слез. И вся ее фигура чуть вздрогнула, будто от удара. Но Эля на мать совсем не глядела.

– Женя! Она перестала ужинать! И это уже не в первый раз! – Любовь Николаевна распростерла свои белые руки, будто ждала от Женьки какого-то щедрого дара. – Ну, скажи ей, пожалуйста…

И если бы Женька посмотрел в ту же секунду на Элю, то увидел бы, как она ждет этого и мечтает, чтобы ее уговорили слопать хоть что-нибудь вкусненькое этим холодным вечером. Чтобы они поужинали втроем за теплой беседой, которых так давно не случалось в этом доме. Но Женька, абсолютно занятый своими мыслями, так и не глянул в сторону подруги.

– Вроде все украсили, я тогда побегу, ладно?..

И он с облегчением выскочил из квартиры, убранной, точно дворец, где по углам просторного зала, спиной друг к другу, безмолвно глотали слезы Эля и ее мама. А Женька уже бежал по скользким улицам, думая лишь об одном – что станут делать Ника и Стас после репетиции, если рядом не будет его.

Когда Женька примчался к школе, окна физкультурного зала уже погасли, на секунду он подумал, что уже опоздал, разминулся с артистами и Ника со Стасом уже мирно отчалили, счастливые своим уединением. Но тут дверь хлопнула, и на лестницу из темного здания посыпали ребята. Женька спрятался за угол, не желая попадаться им на глаза. Вот уверенно прошел мимо Боров, за ним шлейфом вилось несколько двоечниц с бездумными розовыми лицами, видимо, это были Герда, Маленькая разбойница и Снежная королева. Пронесся заснеженной тропою через дырку в школьном заборе сам Северный олень. И вот во двор, специально держась стороною от других, выползла медлительная парочка. Стас и Ника взялись за руки. Женька нагнулся, хватанул рукою снег, оставляя в невысоком сугробе порядочную вмятину, и размазал обжигающе-холодную массу по лицу. А затем кинулся из своего укрытия наперерез тихой парочке.

– Здрасте! Я ваша тетя! – шутливо выкрикнул он.

От испуга Ника и Стас расцепили руки и отшатнулись в стороны.

– Как прошла репетиция? – Женька внедрился между ребятами. – Куда теперь идем?

– Тебя здесь только не хватало, – процедил Стас.

Ника положила руку в теплой варежке на локоть Ищенко, чуть погладила, призывая успокоиться. Она поглядела на Женьку, и тот не смог разобрать, была ли в том досада или жалость.

– Поговорим? – сказала Ника тихо, отводя Женьку от Стаса.

Ищенко сделал было шаг следом, но Ника кивнула ему, сказав глазами что-то сокровенное, непонятное для стороннего человека, каким вдруг стал для нее Женька, и Стас послушно застыл на месте, будто примерз к дороге.

– А давай сбежим от него! – Не теряя времени Женька схватил Нику за руку и потянул за собой. – Я тебе такое «отвесное» место покажу, закачаешься!

– Погоди, так нельзя. – Ника остановила его, положила ладони на плечи, от чего Женька вдруг стал как-то ниже, колени у него подгибались. – Я же понимаю, что ты ревнуешь…

Женька поперхнулся словами: неужели Ника вот так запросто смогла прочитать его душу, заглянуть в самые потаенные ее глубины.

– И давно ты знаешь? – глухо спросил он.

– Почти с самого начала! Это же очевидно, что между вами что-то было. – Ника ласково поливала Женьку лазурью своих ясных глаз. – Но пойми, я не виновата, что Стас выбрал меня…