Мария Акулова - Эффект бабочки

– К тебе хочу.

– Зачем ко мне? Холодильник пустой, есть нечего, пить тоже… – Глеб скривился, видимо, вспоминая, как выглядит повесившаяся в его холодильнике мышь.

– Хочу. К тебе.

Ну вот почему тогда, когда мужчине положено быстро соображать и брать то, что предлагают, они начинают жестко тупить? Наверное, потому же, почему девушки находят, на что обидеться там, где обижаться абсолютно не на что.

Так и Глеб сначала долго-долго непонимающе смотрел на Настю, а потом сглотнул.

– Ко мне? – переспросил, с сомнением.

– К тебе.

А потом замолчал, сосредоточился на дороге, погнал.

В такой тишине и напряжении они не ездили еще ни разу. Нет, машину-то Глеб вел очень плавно, как делал всегда, просто иногда бросал быстрые косые взгляды на Настю, и тогда она забывала, как дышать. Потому что…

Потому что передумать ей уже не дали бы. Вообще думать было сложно. Разве что о том, как сидела когда-то на коленях мужчины, испытывая его терпение. А он что тогда обещал? Что когда-то отомстит?

Вот. Кажется, пришло время мести.

– Да что ж это такое… – в десятый раз спотыкаясь о расставленную в прихожей обувь, Глеб пытался одновременно включить свет, снять с себя пиджак, с Насти футболку, не переставая при этом ее же целовать.

Всю дорогу до квартиры он был немыслимо терпелив. Сам себе удивлялся, сам собой гордился, сам себя жалел, а теперь…

А теперь она была в его доме, вся такая нежная, ласковая, податливая. И никуда не торопилась, не спешила, не неслась. А вот он торопился, и очень.

Торопился, потому что терпению пришел конец.

Плюнув на свет, еще несколько раз запнувшись, он решил, что в приоритетах у него все же целование и раздевание Насти, а потому занялся именно этим, параллельно подталкивая девушку в сторону спальни.

Возникала шальная мысль снова забросить ее на плечо, чтоб достичь пункта назначения быстрее, но так пришлось бы перестать целовать, а это сложно.

Потому они двигались медленно, но верно…

Насте вообще посчастливилось прямо тут же, с порога, начать изучать квартиру… тактильно. Ибо Имагин держал путь зигзагами – то и дело прижимая ее к очередной стене, сбивая развешанные тут же фотографии, сшибая с поверхностей нехитрые декоративные красивости. А все зачем? Чтоб зацеловать до боли, пробраться под футболку, исследуя, изучая, отвоевывая.

И если б хотя бы слово дал сказать, Настя обязательно уверила бы, что нет никакого смысла спешить и жадничать. Что-что, а передумать она просто не сможет, но кто ж ей даст? Куда интересней Имагину было занимать ее губы поцелуями, а не глупыми беседами.

В конце концов, до спальни они добирались долго, но добрались, чем Глеб тоже не мог не гордиться!

Гордился хотя бы потому, что по дороге его слишком часто посещали мысли о том, что остановить машину и прям там… было бы совсем неплохо. Хотя и там ведь еще успеют. Везде успеют.

– Настька, – только тут, уже на кровати, убедившись, что таки не сбежит, он все же стянул с нее злосчастную футболку, выцеловывая плоский горячий живот, не мешал, когда Ася и сама запустила пальцы за пояс мужских брюк, сначала выправляя полы рубашки, а потом, расстегивая дрожащими пальцами манжеты, стянула. – Хочу тебя, безумно…

Глеб только на секунду оторвался, заглянул своими горящими глазами в ее – спокойно-сосредоточенные, но тоже пьяные, а потом снова припал к коже, прохаживаясь по ней губами, языком, уже немного колючей щекой, а руки в это время успели справиться с пуговкой на джинсах, стянуть их, пройтись по давно уже облюбленному объекту исследований, теперь очень даже ласковыми поглаживаниями, сжать.

– Я тоже, – а Настя же, следившая за всем ранее происходящим немного сторонним наблюдателем, осознавая, что это она!… Она сводит этого конкретного мужчину с ума. Она может одним своим словом, взглядом, жестом, заставить его мучиться или доставить удовольствие… решила, что самое время нырять. Нырять на самое дно Марианской впадины, на десяток тысяч километров. Ася обхватила лицо мужчину руками, потянула на себя, прижимаясь губами к губам.

Самым приятным и пугающим одновременно было то, что и он обладает теми же способностями. Может доставить удовольствие, может заставить мучиться, может полюбить, вознести до небес, или бросить и заставить страдать. Любые отношения – авантюра. Ты либо идешь на риск и выигрываешь… ну или разбиваешься на кусочки, либо… либо никогда не испытаешь то, ради чего люди ищут и находят друг друга, просто потому, что не позволишь себе этого сделать.

– Настюш, стой, – резко оторвавшись, Глеб оперся о локти с двух сторон от ее лица, скользя взглядом по губам и глазам. – У тебя когда-то было…?

Настя быстро кивнула, чувствуя, как щеки наливаются пунцом. Лежать с ним в одной кровати, чувствовать совсем не невинные ласки, осознавать, что совсем скоро будет больше – не стыдно, а вот разговоры подобные вести – очень.

– Таблетки пьешь? – дальше Настя ожидала долгого и обстоятельного выяснения количества этих самых 'было', их качества, имен, паролей, явок, но Имагин, видимо, решил, что время для разговора таки не лучшее. Но когда-то оно обязательно настанет! Это Настя поняла уже по блеснувшему в его глазах недовольству.

– Нет.

– Понял, – на том разговор и закончился. Снова прижавшись к губам, Глеб потянулся в сторону тумбы, достал стратегически важное изделие. Оторвался еще раз – теперь уже точно последний, заглянул во все же пьяные глаза. – Помнишь, обещал, что буду мстить?

Настя кивнула, сглатывая.

– За месяц ночью не отделаешься, поняла?

У бабочки в животе заплясали бабочки. Толпа, стадо, стая, целая популяция тех самых животных бабочек дружно решила развернуть крылья, разлетаясь в разные стороны. Она ведь до последнего думала, что дело именно в сексе – что это просто упрямый спортивный интерес, и, получив желанное, Имагин остынет, а ему ночи мало. Еще не начавшейся толком ночи уже мало.

***

Каким взглядом она смотрела… Сначала испуганным, а потом счастливым. И ведь не просто на него, но и из-за него! Хвалить себя хотелось почти так же сильно, как любить ее. Но второе желание все же победило.

Настя оказалась страстной, жадной, почти такой же жадной, как он, а еще немножко идеальной. Для него. Он тоже, кажется, не сплоховал. Не раз. И даже не два.

Обещал же мстить – вот и мстил, пока бабочка совсем не умаялась, заснув прямо на его груди, умостив голову под подбородком, убаюканная поглаживаниями на спине, его дыханием и собственной удовлетворенной усталостью.

Правда проснулась почти сразу – и часу не прошло, борясь и отвоевывая одеяло, помчала в ванную, оттуда вернулась не менее счастливая, чем уходила. Снова устроилась на груди, заглядывая совсем не сонными глазами в его, потянулась, коснулась губами губ, удовлетворенно замурлыкала, почувствовав, как Глеб подушечками пальцев рисует зигзаги на боках.

– Ты есть хотел…

– Уже все, не хочу, – Глеб улыбнулся, закинул руки за голову, потянулся.

– А я бы поела, – Настя тоже откатилась, перевернулась, глядя в потолок.

– Тогда пошли.

Мужчина резко сел, схватил брюки, тут же в них облачаясь, Насте бросил футболку из комода.

– Лень, – а она посмотрела на Глеба так умоляюще, что не пожалеть было невозможно. Ну он и пожалел – сам натянул футболку, а потом взял на руки, волоча на кухню, усадил на табурет, полез в холодильник.

– Молоко есть.

– Давай.

Перед девушкой тут же был поставлен стакан, такой же полный, как и для него. Выпили они быстро, молча, а потом Настя приподнялась, перегнулась через стол, поцеловала, благодаря и стирая следы молочных усов, скользнула рукой по шее до плеча, чувствуя там гладкий след, оторвалась.

– Это шрам? – убрала руку, разглядывая достаточно явную отметину. Как раньше-то не заметила? – Откуда?

А потом скользнула рукой еще ниже, по черному рисунку, частично выведенному на поверхности шрама, а частично на здоровой коже. Татуировка показалась Насте странной – то ли кокон, то ли куколка, по центру которой идет черная трещина. Раньше девушке почему-то казалось, что превращение гусеницы в бабочку – это красиво, а глядя на рисунок, становилось муторно и даже немного больно.

Глеб скривился, снял с себя девичью руку, поцеловал в костяшки.

– В молодости попал в аварию. Легко отделался, – грустно улыбнулся, а потом снова встал, чтоб продолжить поиски в холодильнике.

– А рисунок? – оторваться от его разглядывания было сложно. – Что-то значит? И это больно? По шраму?

– Рисунок означает провал, предшествующий воплощению в бабочку, – мужчина грустно хмыкнул. – По шраму – больно. – А потом быстро перевел тему. – Я пиццу заказывал вчера, так ее есть уже нельзя, но если разогреть…

– Хочу, – Насте было абсолютно все равно, что есть. Слона – значит слона, подошву – значит подошву. Вчерашнюю пиццу – значит ее.

Глеб кивнул, направляясь с тарелкой теперь уже к микроволновой печи, а сама Настя проводила его взглядом, с замиранием сердца и трепетом следя за тем, как он красиво движется, как ему идет быть обнаженным до пояса. Так и хочется подойти сзади, обнять, прижаться щекой к широкой спине, а потом чтоб и он обнял…

Резко развернувшийся Имагин поймал этот ее взгляд, улыбнулся, двинулся в сторону Настиного табурета.

А она повела себе так, как велел инстинкт сохранения, пусть остальные инстинкты и были с ним категорически не согласны – попыталась перевести тему.

– Ты любишь мотоциклы? – Настя кивнула на одну из стен, на которой висела целая серия фотокарточек с разными моделями байков.

– В юности увлекался, – только Имагин что-то не слишком правильно реагировал на смену темы. Очень уж по-хозяйски развернул к себе, вклинился между ног, прошелся от коленок до бедер ладонями, выше тоже пытался, но встретил сопротивление. Хилое, слабое, для проформы.

– Гонял? – Настя повернула голову, будто вновь бросая взгляд на фотографии, а на самом деле подставляя поцелуям шею. Глеб, благо, понял, что от него требуется, поцеловал.