– Да. Через день-два я ему напишу. По телефону его разыскивать бесполезно. Да и что он может сделать? – ответила Морин.

У нее адски болела голова. До того сильно болела, что Морин хотелось прижаться щекой к прохладной стойке кухонного бара. Но если она позволит себе это, если проявит хоть малейшую слабость, то ей никогда не избавиться от общества сердобольной Сьюзен…

– Что ж, по крайней мере тебе несколько дней не придется беспокоиться о еде, – сказала Сьюзен. – Мы столько всего наготовили, что вам с Шелли, пожалуй, на пару недель хватит. Все разложено и надписано. Можно заморозить, а потом разогревать в микроволновке. Я… мы решили, что какое-то время тебе будет не до магазинов.

– Спасибо, Сьюзен, ты так заботлива… – безжизненным тоном отозвалась Морин. Душой она вся была наверху, в комнате Шелли. Что она сейчас делает? Плачет? Или просто лежит на кровати, уставившись сухими глазами в потолок, и страдает в одиночку?

С тех пор как они вернулись из больницы – Боже милостивый, неужели прошло всего три дня?– Шелли ее избегала. А Морин была так поглощена собственным горем и подготовкой к похоронам, что даже не попыталась перекинуть мостик через возникшую между ними пропасть отчуждения. И вот теперь ее мучили сомнения – не лучше ли было сразу настоять на откровенной беседе, вместо того чтобы позволить Шелли самой переживать трагедию.

О, Ллойд, ну почему тебя нет рядом? Мне так нужна твоя помощь. Ты же знаешь, я никогда не умела справляться с твоей дочерью. Морин разозлилась. Мало того, что она жалеет себя, так еще и вроде бы обвиняет Ллойда. Как будто он специально решил умереть, чтобы ее бросить…

Ей как-то удалось пережить следующий час. Она произносила нужные слова, снова и снова благодарила всех за участие, за соболезнования. Позже – Морин знала это – она будет искренне благодарна им всем за заботу, за то, что пришли на похороны, за то, что проявили внимание… Но сейчас ей отчаянно хотелось остаться наедине со своим горем.

И вот наконец отец уехал. Раздавленный окурок от его любимой тонкой сигары в пепельнице – вот и все, что напоминало о его недолгом присутствии. Вскоре разошлись и остальные – соседи, друзья, коллеги Ллойда. Продолжая бормотать слова утешения и соболезнования, они с облегчением – Морин это чувствовала – принимали ее заверения, что с ней все в порядке и нет, мол, никому не нужно с ней оставаться на ночь.

Распрощавшись с ними, Морин собрала все букеты в гостиной и выбросила их в мусорный бак во дворе. Лишь после этого, вернувшись в дом, она рухнула в ближайшее кресло и закрыла лицо ладонями.

Но теперь, когда она могла плакать вволю, слезы не приходили. Веки ее горели от непролитых слез, но лицо словно превратилось в ледяную маску. Минуты бежали, не принося облегчения. Через некоторое время Морин поднялась и направилась по лестнице на второй этаж… медленно, неохотно. Что она может сказать Шелли, чтобы облегчить ее горе? Что жалеет о смерти ее отца? Что попытается его заменить, стать ей не только матерью, но и отцом?

Каким грубым фарсом покажется подобное заявление! Наверное, лучше будет просто повторить те слова, которые ей самой пришлось бесконечно выслушивать сегодня, – что время залечит рану, боль утихнет и когда-нибудь все в конце концов наладится.

Все это, конечно, правда. Банальности и клише – они ведь и основаны на неопровержимых истинах. А значит, и этим мукам обязательно придет конец… но, о Боже, какой же болью отдается сейчас одиночество…

Еще не добравшись до площадки второго этажа, Морин услышала тихий плач Шелли. Не плач даже, а всхлипывание; монотонный звук, словно кто-то заунывно бормотал вдалеке. Волна слез мгновенно подступила к горевшим сухим огнем глазам Морин.

Она пошла по коридору к спальне Шелли – просторной, солнечной комнате, занимающей почти весь второй этаж, с окнами на бассейн, теннисный корт и ухоженный сад, благодаря которому дом Мартинов считался достопримечательностью Палметто-драйв, даже несмотря на то, что в этом шикарном районе Бэй-Сити не было недостатка в изысканных домах.

Но уже подойдя к спальне, Морин не сразу постучала в дверь. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки и справиться со слезами.

Она словно бы готовилась к жестокому испытанию. Откуда эта нерешительность? Она ведь любит падчерицу, она полюбила ее задолго до того, как вышла замуж за Ллойда. Десять лет назад, перед свадьбой, она лелеяла большие надежды на добрые отношения с Шелли. Все, конечно, сложилось не так… Шелли так и не признала в ней даже подругу, что уж там говорить о матери… Но это не повлияло на чувства самой Морин к золотоволосой дочурке Ллойда. И вот теперь Шелли страдает и нуждается в поддержке. Почему же она так боится увидеть ее, утешить?

Морин покачала головой, как будто это помогло бы ей избавиться от опасений, и тихонько постучала в дверь спальни.

– Шелли… можно войти? – неуверенно спросила она.

Всхлипывания стихли, но ответа так и не последовало.

– Если ты хочешь побыть одна, я приду позже, – стыдясь собственного облегчения, быстро добавила Морин. – Я только хотела сказать, что я рядом. Если понадоблюсь…

Дверь так резко распахнулась, что Морин непроизвольно сделала шаг назад. Лицо Шелли опухло от слез; на щеке краснела яркая полоска – по-видимому, от подушки – а в глазах сверкал такой безумный огонь, что Морин на миг даже испугалась. Но страх тут же исчез, унесенный новой волной сочувствия. Морин протянула руки, чтобы обнять Шелли, но девушка, отшатнувшись, обожгла мачеху полным ярости взглядом.

– Не прикасайся ко мне! Ты убила папу, и я тебе никогда этого не прощу. Никогда! Думаешь, мне не хватает ума, чтобы понять, почему он умер?! Да миссис Уильямсон эту грязь уже по всей округе разнесла! Вы занимались любовью, когда… когда это случилось. Ты, ты во всем виновата! Он не должен был на тебе жениться. Лично я вообще не понимаю, с какой стати ему было все это узаконивать, – злобно кривя рот, выпалила она. – Ты ж с ним и так спала, задолго до свадьбы!

– Как ты можешь такое говорить? Ты же знаешь, что это неправда!

– Я знаю, что мамочка умирала в больнице, а ты уже за ним бегала. Подлизывалась ко мне, заигрывала, а у самой только и было мыслей, что окрутить папочку. Ты нам была не нужна! Лучше бы ты умерла. Если б папочка не женился на женщине, которая ему в дочери годилась, он был бы сейчас жив!

Злые, хлесткие слова набатом звучали в ушах Морин. Она хотела достойно ответить, но не сумела выдавить ни звука. И прежде чем к ней вернулся голос, дверь у нее перед лицом с треском захлопнулась и она услышала скрип ключа в замке.

Гнев, смешанный с жесточайшей обидой, лавиной обрушился на нее. Первым порывом Морин было затарабанить в дверь и до изнеможения кричать, что во всех этих диких обвинениях нет ни слова правды. До свадьбы она не была близка с Ллойдом. Поначалу между ними возникла лишь дружба. Морин испытывала нечто похожее на благоговейный трепет перед этим человеком, гораздо старше ее, который почему-то обращался с ней как с ровесницей, который поднимал ее в собственных глазах и за маленькой дочкой которого она присматривала, пока он навещал тяжело больную жену.

Она и в самом деле очень жалела его. Даже – что правда, то правда – пыталась оказывать ему маленькие знаки внимания, как, например, торт ко дню рождения, о котором не позаботилась его экономка.

Но для маленькой Шелли, такой одинокой и потерянной без матери, Морин делала куда больше. И у нее не было тайных корыстных мотивов, когда она водила девочку на прогулку в Тампа-Бэй или кормила ее сандвичами в перерывах между занятиями в колледже Бэй-Сити. Когда она забирала малышку на экскурсию в Плант-Сити – полакомиться земляникой, когда проводила с ней целый день в Дисней-парке – довольно дорогое удовольствие для Морин, когда загорала с ней на пляже… она делала это не для того, чтобы привлечь внимание отца Шелли, а просто потому, что, сама будучи единственным и одиноким ребенком, почувствовала в девочке родственную душу и искренне привязалась к ней.

Их отношения с Ллойдом изменились через много месяцев после того, как он овдовел. Поначалу они всегда были втроем. Потом Ллойд пригласил ее на первое настоящее свидание. И постепенно, сама не заметив как, она полюбила его.

Они подождали до ее совершеннолетия и лишь после ее двадцать первого дня рождения сыграли скромную свадьбу. Более того, первую брачную ночь Морин встретила девственницей. Это не было ее решением. Нет, она была безумно влюблена в Ллойда и не отказала бы ему ни в чем, если бы он попросил. Это именно Ллойд настаивал на том, чтобы дождаться свадьбы, именно он переживал за ее доброе имя и не хотел воспользоваться ее молодостью и неопытностью…

Гнев постепенно растаял, на смену ему вновь пришла боль, когда Морин вспомнила, как быстро неожиданная ревность Шелли уничтожила ее надежды стать девочке если уж не матерью, то хотя бы другом. В первые годы совместной жизни Шелли использовала все – и злые истерики, и горючие слезы, и постоянное – исподволь – вмешательство в их личную жизнь, и нарушение любых совместных планов. В конце концов Морин просто сдалась, отказалась от попыток наладить отношения с Шелли и переложила все связанные с ней проблемы на плечи Ллойда.

Где-то в глубине души она, наверное, мечтала о том времени, когда Шелли поступит в колледж и заживет самостоятельно, а они с Ллойдом, наконец, останутся вдвоем. И вот теперь Ллойда нет, а Шелли даже не закончила школу, и в свои шестнадцать лет еще слишком молода, чтобы идти своим путем.

Теперь им предстояло жить вместе, а Шелли, без сомнения, не собиралась признавать этот факт и принимать Морин. Более того, вошедшая за десять лет в привычку враждебность неожиданно вылилась в открытую войну.

Но тяжелее всего Морин было осознавать, что в сплетнях, о которых упоминала Шелли, доля правды все-таки была. Они с Ллойдом действительно занимались любовью за час-другой перед его сердечным приступом… и инициатором секса в этот раз была именно она…