Джулия Куинн - Ее тайный дневник

— Пухлые губы гораздо приятнее целовать.

Миранда охнула и покраснела, потом улыбнулась.

— А я и не знала.

Тернер остался доволен собой.

— Сказать, о чем я думаю. Миранда Чивер?

— О чем?

— О том, что тебе просто надо подрасти.

Он не успел это произнести, как пожалел о своих словах. Она теперь наверняка спросит, что он имеет в виду, а что он ей ответит?

Но не по годам развитая девочка лишь склонила голову набок, обдумывая его слова.

— Полагаю, вы правы, — печально вздохнула она. — Вы только посмотрите на мои ноги.

Тернер кашлянул, чтобы подавить смех.

— Вижу. И что же?

— Ну, они слишком длинные. Мама говорит, что они у меня начинаются от плеч.

— А мне кажется, что твои ноги, как им и положено, начинаются от талии.

Миранда засмеялась:

— Я выразилась метафорически.

Тернер недоуменно заморгал. Ну и ну! Каков словарный запас у десятилетнего ребенка!

— Я имела в виду, — продолжала Миранда, — что мои ноги по сравнению со всей фигурой слишком большого размера. Думаю, что поэтому я никак не могу научиться танцевать. И постоянно наступаю на ноги Оливии.

— Бедная сестренка!

— Мы вместе учимся, — пояснила Миранда. — Я думаю, что если бы остальные части моей фигуры соответствовали ногам, я не была бы такой неловкой. Да, вы правы — я должна подрасти.

— Прекрасно, — сказал Тернер, радуясь тому, что выразился удачно. — А мы уже приехали.

Миранда подняла голову и посмотрела на серые каменные стены своего дома. Он стоял на берегу одной из многочисленных речек, соединяющих озера. Чтобы попасть туда, надо было перейти по мощенному булыжником мостику.

— Большое спасибо за то, что проводили меня домой, Тернер. Обещаю никогда не называть вас Найджелом.

— А ты обещаешь ущипнуть Оливию, если она назовет меня таким именем?

Миранда кивнула, весело взвизгнула и зажала рот рукой.

Тернер спешился, повернулся к девочке и помог ей сойти с лошади.

— Ты знаешь, что тебе следует сделать, Миранда? — вдруг сказал он.

— Теряюсь в догадках.

— Я думаю, что ты должна вести дневник.

Девочка удивленно на него посмотрела:

— Зачем? Кто захочет его читать?

— Никто, глупышка. Ты будешь вести его для себя. И может, когда тебя уже не будет на свете, твои внуки прочитают его и узнают, какой ты была в детстве.

— А если у меня не будет внуков?

Тернер импульсивно протянул руку и взъерошил ей волосы.

— Ты задаешь слишком много вопросов, солнышко!

— Но все-таки если это окажется правдой?

Господи, какая же она настырная! Для своих-то лет!

— Возможно, ты станешь знаменитостью. — Он вздохнул. — И все дети, которым расскажут о тебе в школе, захотят познакомиться с тобой.

Миранда бросила на него подозрительный взгляд.

— Ну хорошо. Хочешь знать, почему я на самом деле думаю, что тебе надо вести дневник?

Девочка кивнула.

— Потому что в один прекрасный день ты повзрослеешь и станешь красивой, а не только умной, как сейчас. И тогда ты заглянешь в свой дневник и поймешь, какими же глупыми были такие девочки, как Фиона Беннет. И тебе станет смешно, когда ты вспомнишь слова мамы о том, что ноги у тебя растут от плеч. И может, ты улыбнешься, вспомнив обо мне и о том, как мы с тобой мило болтали когда-то.

Миранда смотрела на него и думала, что он похож на греческого бога из отцовских книг.

— Знаете, что я думаю? — прошептала она. — Я считаю, что Оливии очень повезло иметь такого брата.

— А я полагаю, что ей посчастливилось иметь такую подругу.

У Миранды дрогнули губы.

— Я надеюсь, мы продолжим наше общение, — чуть слышно сказала она.

Тернер наклонился и поцеловал ей руку так же учтиво, как сделал бы это, целуя руку самой прекрасной даме в Лондоне.

— Хотелось бы верить, — улыбнулся он и, кивнув, вскочил на лошадь.

И ускакал, держа за поводья кобылку Оливии. Миранда смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду. И продолжала еще долго вглядываться в даль.

Уже поздно вечером Миранда зашла в кабинет к отцу. Тот сидел, склонившись над рукописью и не замечая, как воск со свечи капает на стол.

— Папа, сколько раз я тебе говорила, что так и до пожара недалеко?

Миранда вздохнула и поправила свечу в подсвечнике.

— Что? О Господи!..

— И тебе нужна не одна свеча. В комнате слишком темно для чтения.

— Разве? Я не заметил. — Он рассеянно заморгал и, сощурившись, посмотрел на дочь: — А тебе не пора спать?

— Няня сказала, что сегодня я могу лечь на полчаса позже.

— Да? Ну, раз она так считает…

Он снова сгорбился над рукописью.

— Папа!

Он вздохнул:

— Что, Миранда?

— У тебя найдется лишняя тетрадь? Такая, к примеру, в которой ты записываешь переводы?

— Кажется, есть. — Он открыл нижний ящик письменного стола и порылся там. — Вот. Но зачем тебе? Что ты будешь туда заносить? Учти, это тетрадь не дешевая, с очень хорошей бумагой.

— Я собираюсь вести дневник.

— Да? Что ж, достойное занятие.

Он протянул дочери тетрадь.

Миранда просияла от отцовской похвалы.

— Спасибо. Я скажу тебе, когда испишу эту и мне понадобится другая.

— Хорошо-хорошо. Спокойной ночи, милая.

Он снова углубился в свои бумаги.

Миранда прижала тетрадь к груди и побежала по лестнице наверх, в спальню. Достав чернильницу и перо, она раскрыла тетрадь на первой странице. Сначала внесла туда дату, потом, поразмыслив, написала одно-единственное предложение. Больше ничего и не требовалось.

2 марта 1810 года

Сегодня я влюбилась.

Найджел Бевелсток, известный всем друзьям как Тернер, обладал разносторонними знаниями. Он читал на латыни и на греческом. Умел обольстить женщину французской и итальянской речью. Поражал движущуюся цель, сидя на скачущей лошади. И твердо знал, сколько может выпить, чтобы не опьянеть. К тому же умел драться и фехтовать, да при этом цитировать Шекспира или Джона Донна.

Короче говоря, он обладал всеми качествами, которые положены джентльмену. И, по общему мнению, преуспел на всех поприщах. Люди прислушивались к нему. И в большинстве своем — уважали.

Но ничто — ни один эпизод в его блестящей жизни — не подготовило его к тому, что происходило сейчас. И никогда он не ощущал такой тяжести от устремленных на него глаз, когда сделал шаг вперед и бросил горсть земли на гроб жены.

«Мне очень жаль» — положено говорить в подобных случаях.

Но возможно, Бог покарает его, потому что в глубине души ему вовсе не было жаль ее.

Ах, Летиция… Ему есть за что ее «поблагодарить»!..

С чего начать? Конечно, с его репутации. Лишь дьяволу известно, сколько людей знали о том, что она наставляла ему рога.

И не один раз.

Из-за нее он перестал верить в людей. Тернер всегда считал, что если относиться к другим с уважением, то вправе ожидать такого же отношения к себе.

И душу свою он тоже потерял.

Потому что когда он, сцепив руки за спиной, слушал священника, предающего тело Летиции земле, то не мог отделаться от мысли, что происходит то, чего он желал. А желал он, чтобы ее не было.

И он не хочет… и не будет скорбеть о ней.

— Как жалко! — прошептал кто-то сзади.

Тернер стиснул зубы. Никакой жалости он не испытывал. Это просто какой-то фарс. И теперь целый год он будет носить траур по женщине, которая стала его женой, будучи беременной от другого мужчины. Она околдовала его, одурачила до такой степени, что он не мог думать ни о чем, кроме одного — как сделать ее своей. Она говорила, что любит его, она улыбалась ему с чарующей искренностью, и в конце концов он признался ей в любви.

Она стала его мечтой.

А потом — кошмаром.

Она не доносила ребенка. Ребенка, который ускорил их свадьбу. Отцом ребенка был какой-то итальянский граф. Во всяком случае, она так говорила. Этот итальянец либо был женат, либо просто не подходил ей. А может, и то и другое. Тернер был готов простить ее — ведь все совершают в жизни ошибки. Разве он сам не хотел соблазнить ее еще до первой брачной ночи?

Но Летиции не нужна была его любовь. Он понятия не имел, что, черт возьми, она хотела. Власти, наверное.

Пьянящее чувство своей власти над мужчиной, который подпал под ее чары. Неужели, это так? А может, она испытывала облегчение, потому что, когда они поженились, она была на третьем месяце беременности и времени на раздумье у нее просто не оставалось.

Вот чем все закончилось — земле предают безжизненное тело.

Он сожалел лишь об одном — о том, что она навечно останется лежать рядом с усопшими ранее Бевелстоками. На надгробии будет высечено ее имя, и через сто лет кто-нибудь, глядя на выгравированные гранитные буквы, подумает, какой прекрасной дамой, вероятно, она была и какая трагедия, что умерла так рано.

Тернер посмотрел на священника. Он был молод и в приходе появился недавно. Казалось, он все еще искренне верит, что сможет переделать мир в лучшую сторону.

— Пепел к пеплу, — произнес священник и участливо посмотрел на Тернера, считая, видно, что тот неутешный вдовец. — Прах к праху.

Сзади кто-то тяжело вздохнул. А священник с глазами, полными сострадания, в коем Тернер не нуждался, продолжал:

— С неколебимой надеждой на воскресение…

О Господи, когда же это кончится?!

— …в жизнь вечную.

Священник посмотрел на Тернера и вздрогнул. «Интересно, что он увидел на моем лице? — подумал тот. — Ясно, что ничего благостного и печального…»