Наташа Лестер - Ее секрет

Лео кивнула. Она вошла вслед за ним в квартиру и осталась ждать на кухне, пока он поднялся в комнату отца. Она вдруг заметила, что не выключила плиту, на которой все еще свистел чайник. Но отец так и не спустился, чтобы снять его. Минуты медленно ползли мимо.

А потом появился мистер Бэнкс. Он покачал головой.

Ей показалось, будто в сердце ей воткнули острый нож, попутно растерзав все то, что составляло самую сущность ее, Леоноры Ист.

Она поспешила в спальню и откинула простыню, которой мистер Бэнкс накрыл лицо отца. То любимое и дорогое лицо, которое было знакомо ей лучше собственного, исчезло в ночи, оставив вместо себя нечто холодное и мертвенно-бледное. А его рот – он приоткрылся, словно отец, умирая, звал ее. Но она не услышала его и теперь никогда не узнает, что он хотел ей сказать.

Она просидела рядом с отцом весь день, не промолвив ни слова, не уронив ни единой слезинки, и сжимала его холодную, ледяную руку. Ей казалось, что со всех концов деревни до нее доносится кашель и люди выплевывают ярко-алую жидкость, которая скопилась у них в легких, жидкость, которая убила ее отца. Она оттолкнула Библию, которую кто-то пытался вложить ей в руки. Кому нужен такой Господь? Вместо этого она взъярилась на Него за то, что Он так обошелся с ней, с папой, со всеми. Она обзывала Господа всеми гадкими словами, какие только могла придумать, включая те, которые раньше никогда не произносила вслух.

А потом они пришли, чтобы забрать тело ее отца.

– Нет! – прошипела она, вскакивая со стула. – Вы его не получите.

– Ш-ш, тише, – принялся успокаивать ее мистер Бэнкс, крепко прижимая к себе, чтобы она не вырвалась и не помешала тем, кто поднимал с кровати тело. – Ты должна отпустить его.

– Как? – прошептала в ответ Лео. – Разве я могу это сделать?

И только когда отца унесли, она дала волю слезам, тяжелым и быстрым, которые, словно пули, падали на отцовскую кровать, опустевшую отныне и навсегда.

Смерть и тишина. Только они и остались у Лео в памяти о прошедших трех месяцах. Мертвые листья лежали на улицах неубранными и гнили. Молчаливые покупатели с ничего не выражающими взглядами, слишком измученные и утомленные, чтобы поддерживать разговор обо всяких пустяках. Коричневая слякоть зимы, отобравшая у мира все краски. И все это время в ушах у Лео звучали слова одной-единственной песни:

Голоса детей эхом отражались от стен домов, когда они, во все горло распевая немудреный мотив, прыгали через скакалку на улице. А Лео обнаружила, что не может выкинуть их из головы. Она даже не могла все бросить и предаться горю: людям нужен был провизор. И вот с ноября по январь она раздавала маски и линименты, позволяя соседям выплакаться у себя на груди, когда их родные и близкие один за другим становились жертвами ужасной смерти. Тем временем собственная скорбь ждала своего часа, притаившись у нее под сердцем.

До тех пор, пока инфлюэнца наконец не отступила. Поток покупателей в аптеке обмелел, и все чаще стали случаться периоды долгого мрачного безделья, когда Лео замечала вокруг новые признаки запустения и отчаяния: толстый слой пыли на деревянных полках, которые отец соорудил сам и которые протирал каждый день. «Нет нужды ходить в модные чайные комнаты Бутса и библиотеки, если у тебя чистые полки», – говорил он. Лео слышала его голос так ясно, словно он стоял перед ней, и принималась оглядываться по сторонам, высматривая его, но потом вспоминала, что он умер и что впереди ее ожидает безрадостное будущее, в котором нет отца.

Однажды в феврале мистер Бэнкс и Джоан, которая заходила к ней почти ежедневно, застали ее плачущей на полу. Она наткнулась на штабель картонных коробок, отчего стеклянные баночки, лежавшие в них, полетели на пол и вдребезги разбились, расплескав свое красное, как кровь, содержимое.

– Ты не порезалась? – воскликнула Джоан при виде алой лужи вокруг нее.

– Это всего лишь помада для губ, – безжизненно откликнулась Лео.

– Слава богу, – сказал мистер Бэнкс и протянул ей руку, чтобы помочь подняться на ноги.

– Я приготовила ее в то утро в ноябре, – запинаясь, пояснила Лео. – Когда подумала, что эпидемия инфлюэнцы будет не очень сильной. Я собиралась выставить ее в витрине аптеки. Чтобы попытаться продать. Не могу поверить, что я думала об этом, когда должна была…

Джоан обняла ее и прижала к себе.

– Ты не могла знать, – горячо заговорила она. – Ты ни в чем не виновата.

– Но я чувствую себя виновной в том, что осталась жива, когда многие вокруг умерли. А ты разве нет?

– Твой отец был бы очень рад тому, что ты жива, Лео, – сказал мистер Бэнкс. – Иначе ради чего жил он сам?

– Не знаю, – прошептала Лео, оглядываясь на царящий кругом беспорядок: пыль, коробки, нескатанные бинты, грязную плиту, незакупоренные флаконы. Раньше все было совсем не так. По-другому. – Мне надо прибраться, – неожиданно заявила она. – Мне нужны тряпка, веник и ведро.

– Прямо сейчас? – с сомнением осведомился мистер Бэнкс.

– Мы поможем, – согласилась Джоан.

Уже через пятнадцать минут они дружно взялись за работу. Лео вытирала пыль и разбирала коробки, Джоан чистила плиту, а мистер Бэнкс выстраивал ровными рядами товары на продажу. Наконец настал черед пола, который мистер Бэнкс подмел, а Лео и Джоан сначала отскребли щетками, а потом и вымыли.

Вытирая последние следы красной губной помады, Лео произнесла:

– Только представьте, что сказала бы миссис Ходжкинс, если бы узнала, что мы спешили так сильно, что даже пол раскрасили помадой.

Джоан оглянулась на нее и ухмыльнулась, а Лео вдруг поймала себя на том, что улыбается. А потом она беспомощно рассмеялась и согнулась пополам, держась за бока и задыхаясь от смеха. Ее примеру последовала Джоан, и подруги предались безудержному веселью. В дверь задней комнаты просунул голову мистер Бэнкс и заявил:

– Я пропустил шутку, – отчего Лео расхохоталась еще сильнее.

В конце концов она вытерла слезы и уселась на теперь уже чистый пол.

– Мне это было необходимо, – сказала она.

– Вот именно, – согласился мистер Бэнкс. – Сейчас я принесу всем чаю.

Пять минут спустя он вернулся с подносом, на котором стояли чайные принадлежности и немного хлеба с вареньем. Присев на пол рядом с Лео, он раздал всем чашки и блюдца.

Лео отпила крохотный глоточек и зажмурилась, наслаждаясь теплом.

– Как вкусно, – сказала она.

– Я заварил его так, как любил твой отец, – сказал мистер Бэнкс. – Очень крепким. А теперь съешь кусочек хлеба. Ты уже исхудала до полной прозрачности.

Лео отщипнула кусочек.

– Знаете, а ведь вы – единственные, кто разговаривает со мной о нем, – сказала она. – Остальные или кудахчут вокруг меня, словно я наседка, высиживающая цыплят, или же избегают вспоминать об отце, что еще хуже. Ведь как можно делать вид, будто его вообще не существовало?

Склонив голову к плечу, она окинула взглядом полки, на которых в строгом порядке выстроились снадобья, – все было именно так, как всегда хотел ее отец. От осознания столь простого факта ее охватила легкая грусть. Облегчение, которое она испытала оттого, что они заговорили о нем, вспомнили его и позволили ему стать больше, чем призраком, разгладило пару самых глубоких морщин у нее на лбу и сняло – пусть и отчасти – тяжесть с души.

Она продолжала говорить, и слова, торопясь, хлынули бурным потоком:

– Жители деревни, похоже, уже уверовали в то, что я стану мисс Леонорой Ист, эксцентричной провизоршей и старой девой. Они похлопывают меня по ладони, когда приходят сюда, и говорят: «Какая жалость», – словно и моя жизнь закончилась тоже.

– Твой отец не хотел бы для тебя подобной участи. Он весьма недвусмысленно выразил свои пожелания, – напомнил ей мистер Бэнкс.

Во время оглашения завещания мистер Бэнкс, являясь поверенным отца, передал ей письмо от него. Если вкратце, то оно убеждало ее предпринять следующие шаги: «Продай все. Возьми деньги и сделай что-нибудь, как всегда хотел от тебя я и чего всегда хотела ты сама. Не посвящай свою жизнь Саттон-Вени. Тебе на роду написано совершить нечто большее».

– Я уезжаю в мае, – сказала Джоан. – Пит уезжает раньше, но я сказала ему, что останусь здесь до тех пор, пока лагерь не будет расформирован. И ты должна поехать в Нью-Йорк вместе со мной. Для нас этот город – самое подходящее место, полное смеха и приятных впечатлений. Там легко можно найти работу. А еще я совершенно уверена в том, что тамошние люди придерживаются куда более широких взглядов, нежели здешние обитатели.

– Это же так далеко, – с грустью заметила Лео и умолкла. – Это же так далеко, – медленно повторила она. – Хотя, наверное, было бы неплохо уехать в такую даль.

– Да, это может быть мудрым решением, – согласился мистер Бэнкс.

Нью-Йорк. Отважится ли она отправиться туда на самом деле? Ее ведь более ничто не удерживало ни в Саттон-Вени, ни даже в Англии.

– Я обещаю подумать об этом, – сказала она.

Джоан крепко стиснула ее руку. Мистер Бэнкс ласково пожал другую. И, сидя вместе с ними на полу отцовской аптеки, Лео вдруг ощутила себя маленькой девочкой, делающей свой первый шаг, который уводил ее от прошлого и скорби. Шаг в будущее. При мысли о том, что она готова шагнуть в неизвестное, по телу ее пробежала дрожь возбуждения и страха.

Две недели спустя Лео выстроила в витрине аптеки пирамиду из маленьких горшочков, а спереди прислонила к ней табличку с надписью «Губная помада и краска для ресниц для прекрасных дам». Она улыбалась. Приготовление помады доставляло ей куда больше удовольствия, нежели смешивание порошка для прорезывания зубов у младенцев. Именно этим она хотела бы заниматься в будущем. И теперь оставалось ответить только на один вопрос: где она станет воплощать в жизнь свою давнюю мечту?