Она поймала его взгляд на своей груди, внезапно сообразив, что соскользнувший плед оставил ее полуобнаженной. И хотя он уже знал все секреты ее тела, сейчас она стыдливо покраснела. Прикрыв грудь, она поспешно принялась подыскивать слова.

— Тристан… я должна молить вас о прощении. Тогда, на рассвете, я уехала не потому, что хотела этого, но потому, что была обязана поступить так. Между нами не может быть неправды… а для меня горькая правда заключалась в том, что я не должна отступаться от поиска, который привел меня на эту землю… и к вам.

Он быстро кивнул, как будто согласие доставляло ему боль.

— Вас не за что прощать. Вы, несомненно, были правы, поставив на первое место Стефана. Но вы ошиблись, думая, что должны сделать все в одиночку… и полагая, что я не сделаю это для вас. Ведь я обещал. Уехав, вы причинили мне боль, Иден. Уже во второй раз. Так мне труднее хранить мою… веру.

Он не мог сказать «любовь».

— Я всегда была уверена в ней, — пылко произнесла она.

Видя, что он не отвечает, она продолжила:

— Вы не рассказали, как оказались в Масияф. Это показалось мне чудом.

— Я точно знал, что найду вас там. — Он заколебался, потом объяснил: — Среди гор много глаз. Мне не составило труда идти по вашему следу, раз обнаружив его. Иден… я тоже побывал в Куал'а Зайдун.

Она встретила его недрогнувший взгляд.

— Тогда вы видели Стефана…

Он покачал головой:

— Только эмира, который отказал мне в выкупе вашего мужа, как отказал он и вам.

Лицо его было исполнено сочувствия, и Иден ощутила громадное облегчение. Он уже знал… знал все. Теперь ей не нужно рассказывать о страшной перемене, случившейся со Стефаном.

— А ваше появление с рыцарями этого Ордена, — поинтересовалась она, — тоже было предусмотрено?

— Именно так. Поначалу я думал заручиться их помощью, чтобы действовать силой, но потом выяснилось, что им нужен независимый посланник для заключения договора с Аль-Джабалом. Я вполне подходил. Было несложно убедить их заблаговременно установить наблюдение за Масияф. Так мы узнали, что Рашид следует благородному обычаю позволять наиболее ценимым пленникам регулярные прогулки.

Иден содрогнулась.

— К великому счастью для меня… и для Конрада Монферратского.

— Да будет на то воля Господня.

— Думаете, ваше предупреждение поспеет вовремя?

— Будем надеяться. Как и я, хашашины предпочитают изучить привычки своей жертвы, прежде чем нанести удар. На это у них может уйти неделя или больше. Я отправил двух посланцев. Один или уже оба теперь должны достигнуть цели.

— Христос да пребудет с ними, — выдохнула она. — Тристан… зачем Аль-Джабалу совершать это зло? Что получит он от смерти маркиза? Не могу поверить, что одно лишь золото.

— Не золото, но власть. Сейчас Рашид безраздельно властвует в этих горах, во всей северной Сирии; но если ставший королем Конрад заключит длительный мир между христианами и сарацинами — тогда у Саладина найдутся и время и силы, чтобы искоренить ересь хашашинов и повергнуть Рашида в прах.

Она рассказала о пребывании Хьюго де Малфорса в Масияф и о его возможном поручении от Ричарда Английского.

— Для Рашида это редкая удача, — презрительно проговорил Тристан. — То, что Ричард и жалкий Ги де Лузиньян тоже жаждут смерти Конрада… и щедро заплатят ему за исполнение его же собственной воли. А Хьюго де Малфорс служит для них идеальным вестником смерти. Надеюсь, мне удастся послужить ему на тот же манер… очень скоро.

Презрение его было беспредельно.

— Он говорил, что отыщет вас, — обеспокоенно сказала она. — Для этого он покинул Масияф за несколько дней до вашего прибытия.

Тристан пожал плечами:

— Он найдет меня… или я его. Пусть подобные вещи вас не тревожат.

— Но что если он попытается действовать тайно? Он не остановится перед убийством, если замыслил его.

— Не думайте об этом. Я под надежной охраной. Крак-де-Шевалье — самая могучая крепость в этих местах… и станет еще сильнее, когда мы возведем внешнее кольцо укреплений, как задумали.

— Но… вы же останетесь здесь ненадолго… вы вернетесь в Яффу?

Взгляд его дрогнул, он опустил глаза. Когда он вновь посмотрел на нее, глаза его были суровы и сверкали на напряженном лице, как бриллианты, а губы стали тонкими, как ножи. Он наклонился вперед и взял ее руки, лежавшие на подушке.

— Однажды, еще до Дамаска, я обещал служить вам всю оставшуюся жизнь, — мягко произнес он, — и эту клятву я сдержу… пусть и не так, как намеревался тогда…

Внезапное предчувствие Сжало ей сердце. Она крепко стиснула руки, стараясь подавить страх, рожденный его словами.

— Но я давал и другие обеты, Иден… ибо не вижу другого пути служить вам, не подвергая опасности наши души… не разрушая наши тела.

Он заметил слезы в ее глазах и отвернулся, ненавидя себя за то, что должен был сказать.

— Я не могу перестать любить вас, — выкрикнул он, словно слова жгли ему горло, — не могу искоренить в себе любовь как некую ересь… ибо это не ересь, Господь свидетель тому, а истинная правда!

Она склонила голову на их скрещенные руки и дала волю слезам. Она не отваживалась смотреть в глаза Тристану, но ей приходилось слушать.

— Но раз мы не можем погасить любовь в наших душах, мы можем… мы должны… отказаться от соединения наших тел. О любовь моя, я не могу не признать, что это было так сладко тогда, под спящими небесами… но ваш муж жив… и не утратил своих прав…

Она обратила к нему искаженное горем лицо:

— Но Стефану не суждено… он никогда…

— Возможно, он будет спасен, — резко оборвал Тристан. — Осталось недолго ждать, пока Аль-Джабал протянет свою могучую руку, чтобы раздавить мерзкую змею, Зайдуна, в его норе. Когда это случится, у нас будет договор, по которому, думается мне, Рашид освободит для нас лорда Хоукхеста.

Она недоуменно уставилась на него. Стефан будет освобожден? Но Стефан умирал. И не желал свободы.

Прежде чем она успела облечь в слова свое замешательство, Тристан торопливо продолжал:

— В этом я послужу вам, как и в любом другом деле, подобающем для присягнувшего на верность рыцаря… но что до остального… — Боль исказила его черты. — Мой долг состоит в служении Ордену святого Иоанна Иерусалимского. Я уже дал обет послушания. Через год… если буду достоин, приму постриг.

— Нет! Вы не можете! — вскрикнула она как раненный зверь.

Он был непреклонен:

— Дело сделано.

— Но посвятить всю жизнь…

— Что это за жизнь? — Голос его был пронизан горечью. — Я служил хозяину, не достойному более уважения. Я люблю женщину, честно завладеть которой не могу, а бесчестно не имею права. Я уже причинил вам большое зло… совершив ужасную ошибку.

— Но это не так!

Нахмурившись, он глядел через служившую окном маленькую железную решетку, выходившую во внутренний двор замка.

— Однажды я уже стал причиной смерти любившей меня женщины — и не хочу стать причиной ваших несчастий.

Иден смутно припомнила, что как-то в Акре он обмолвился о погибшей леди.

— В Хаттине, не так ли? — Она не осознала, насколько громко произнесла это.

— Клер, — устало ответил он. — Она отправилась за мной на войну, я позволил ей это. Я был молод, самолюбив и невыносимо глуп… и заплатил непомерную цену за свою глупость. Вы еще узнаете о Хаттине. Там была бойня. Турки захватили Клер. Я нашел ее только после боя, на усеянной телами равнине. Ее изнасиловали и распороли живот. Она еще жила. Я пронзил ей сердце мечом. Но глаза ее по сию пору преследуют меня.

Она обняла его, прижав голову к своей груди, осторожно перебирая влажные волосы.

— Любовь моя… не нужно думать об этом. Все осталось в далеком прошлом, и Бог давно простил вас. Вам не вынести подобных страданий.

Лихорадочно она гладила и целовала его волосы — любовь стала болью, которой она не могла управлять. Она как-то должна снять с него бремя, ибо видела теперь, что все грехи для него соединились в один и он считал себя навеки осужденным.

— Позвольте же сказать вам, что вы подарили мне величайшее счастье всей моей жизни, — ликующе проговорила она. — А если это так, пусть Господь простит нас, ибо я не жалею ни об одном мгновении случившегося.

Он поднялся и обнял ее, прижав лицо к своей груди. Так они и стояли, скорбь разрушала все их мысли, все чувства.

Потом Иден подняла голову, взглянув в его точеное лицо, ее губы затрепетали, когда она глазами целовала любимые черты. Со страстным стоном она впилась губами в его рот, мгновение его губы отвечали с не меньшим рвением, а тело резко прильнуло к ней.

Затем он разомкнул объятия и осторожно отодвинул ее, отстраняясь. Отступив на шаг, он теперь держал только ее руки.

— Иден, мы не можем. Все кончено. Я должен вас покинуть. Лучше это сделать сейчас же. Возможно, мы еще встретимся… в Яффе. Я не знаю.

Негромкий вскрик обжег ему душу. В последний раз он поцеловал ее мягкие руки, затем железный контроль вновь вернулся к нему, и черты затвердели под ее взглядом, приняв знакомое холодное и повелительное выражение.

— Я позаботился о том, чтобы рыцарский эскорт проводил вас завтра в Тир… где вы сможете убедиться в безопасности Конрада. — Он проговорил это с мягкой отстраненностью, добавив: — Если появятся новости о Стефане, я пошлю их вам в Яффу.

В сложившихся обстоятельствах прощальное упоминание о ее муже было для него вполне уместным.

Она осталась одна, бессмысленно глядя на бесполезный крест, вырезанный на темной деревянной двери, которую он закрыл за собой.


Ночью эмир Ибн Зайдун во главе армии завывавших темнокожих наемников обрушился из своей горной крепости на мирные огни расположившегося лагерем большого христианского каравана, державшего путь в Триполи. Охрана была значительной, но недостаточной, чтобы справиться с вопящими демонами, слетавшими из темноты. Измученный вестник свалился со своей насмерть загнанной лошади у ворот Крак-де-Шевалье, преодолев почти пятнадцать миль за столько же минут, прошедших после нападения. Сотня всадников поспешила на подмогу из никогда не дремавшей крепости. Иден слышала, как они галопом удаляются, звякая сталью доспехов под тусклым светом луны. К утру они не вернулись, и она узнала, что Тристан был в их числе.