Беренгария остановила его взмахом руки, и он, отвесив еще один поклон, продолжил путь, подбадривая свой караван возгласами, очень напоминавшими гортанные крики животных.

— Наш надменный маркиз не теряет времени даром, — заметила Беренгария. — Почему он избрал портом Акру, а не свой Тир?

Иден пожала плечами.

— Возможно, он уже рассматривает Акру как свою собственность, — предположила она. — Ведь город присягает Иерусалиму, а маркиз определенно рассчитывает забрать корону у Ги.

— Если только Ричард поможет ему в этом, — резко сказала Беренгария.

Иден усмехнулась.

— Конрад первым въехал в городские ворота. Будем надеяться, что это не дурной знак.

Королева ударила пятками лошадь, и они углубились в городские улицы. Ближе к центру разрушения были не так заметны, а некоторые дома уже восстанавливались в своем первоначальном виде отрядами солдат, превратившихся в каменщиков. Их товарищи вовсю трудились на стенах и на тридцати высоких башнях. Большинство домов были двух-трехэтажными и давали прохладную благословенную тень для продвигавшихся по улицам всадниц. Никаких признаков обитания не наблюдалось, так что трудно было предположить, сколько людей все еще скрывается за запертыми и забаррикадированными дверьми.

Беренгарии захотелось посмотреть гавань. Отыскать дорогу туда было совсем не сложно по отвратительному зловонию, которое доносил малейший порыв ветра, а оставаться на загаженном берегу перед Башней Мух, теперь полностью оправдывающей свое название, возможно было лишь несколько минут. Берег являлся единственным выходом для городского водостока и местом для отбросов. Сюда же сливали отходы от скотобоен и сыромятен, находившихся неподалеку. После осады даже луженый желудок кладбищенского пса не выдержал бы здешних видов и ароматов. Они не замедлили перевести взоры на гавань, где купеческие флаги с изображениями святых Марка, Лаврентия и Петра сейчас перемешивались с лилиями и крестами — итальянский флот Конрада ожидал погрузки. С косынкой у носа, королева отвернулась, но, как заметила Иден, не слишком поспешно.

— Фу! Это невозможно выдержать! Отправимся лучше на рынок в итальянском квартале — говорят, он так напоминает Венецию.

Натянуто улыбнувшись, один из копейщиков маркиза пальцем указал им направление в ту часть города, где обитали его соплеменники.

— Il Fondaco? Par — la! Belle, belle, Signore![9]

Толпа тут значительно поредела. Большинство христианских солдат устремились на вновь открывшиеся постоялые дворы, содержатели которых, учитывая потребности разгоряченных вином клиентов, давали возможность начать поправляться костлявым городским и лагерным проституткам. Более предприимчивые направлялись в публичные бани. Кто-то пустил слух, что чистота помогает предотвратить болезни. Дома становились выше и роскошнее, почти смыкались друг с другом над головами проезжающих по узкой пыльной улице.

За очередным углом послышались отчаянные крики. Не желая поворачивать обратно к вонючему порту, Беренгария велела сопровождавшим выяснить причину шума и последовала за ними вместе с Иден. Крики повторились. Озабоченно прищелкнув языком, королева завернула за угол.

Юная сирийская девушка, не старше тринадцати-четырнадцати лет, была распластана перед разбитой дверью, руки и ноги ее прижимали к земле ухмылявшиеся солдаты. Между ее смуглыми ляжками расположился сержант со спущенными до колен штанами, выполнявший свою отвратительную работу. Девочка не могла двинуться и уже не способна была кричать. Ее безумный взгляд был направлен в равнодушное небо, затравленное выражение сухих глаз говорило больше, чем любой крик боли. Маленькая, жалкая лужица крови пропитала белую джеллабу под мерно раскачивающимися ягодицами сержанта. Позади, у стены дома, удерживаемый тремя солдатами, стоял ее престарелый отец, громко кричавший и не имевший сил помочь. На нем была черная шапочка еврейского купца, кровь сочилась из глубокой раны в боку.

— Матерь Божия! Да остановите же их!

Скромный конвой королевы нерешительно переминался на месте. Их было четверо против семи, к тому же солдаты, насилующие девочку, были такими же англичанами, как и они сами. Если бы на их долю не выпало таскаться за королевой, они вполне могли бы оказаться сейчас на месте этих семи. Теперь они стояли, неловко улыбаясь, и не предпринимали никаких решительных действий.

Тем временем Иден, которую увиденная сцена привела в ужас, соскользнула со своего коня и прежде, чем поняла, что делает, взмахнула плетью и изо всех сил хлестнула по все еще работавшему заду сержанта. Мир заволокло красным перед ее взором, и она уже не сознавала, как кричала, нанося удары, вкладывая в них всю свою силу, выплескивая всю накопившуюся энергию и отвращение к скотам вроде Хьюго де Малфорса.

На узкой улочке началась заваруха. Отхлестанный сержант, грязно ругаясь, отшатнулся от истекавшей кровью девочки и прикрыл руками голову, защищаясь от ударов. Его подручные отпустили свою жертву. Двое бросились к Иден, в глазах их читалась жажда убийства, остальные направили свои мечи и пики против незваных противников из королевской стражи. Беренгария, охваченная паникой, бессознательно направила свою лошадь к Иден, и теперь последнюю удерживал только один человек, с изумлением увидевший гибель своего товарища, который упал с пробитой головой, когда его лягнула испуганная кобыла. Предоставленный самому себе старик медленно сползал по стене своего дома. Его дочь лежала без движения, широко разбросав ноги с задранными выше бедер юбками.

Потерявшая плеть Иден была вынуждена противостоять солдату, который угрожал ей широким кинжалом. Голова шла кругом от звона стали за спиной.

— Чертовы болваны! Это королева! — выкрикнул чей-то испуганный голос, сорвавшись на полуслове, чтобы захватить воздуха. Никто не услышал. Схватка шла не на жизнь, а на смерть, сопровождаемая рычанием, проклятиями и криками боли. Лошадь Беренгарии, мечущаяся посреди сумятицы, совсем обезумела и помчалась назад, той дорогой, по которой пришла. Перепуганная королева, вцепившись в поводья, отчаянно звала свою подругу.

Иден, которой удалось оттолкнуть клинок, направленный ей в горло, вдруг почувствовала, что силы ее иссякают. И тут же напряжение схватки спало, ибо ее мучитель сумел схватить Иден за руки и радостно закричал, обращаясь к своим товарищам:

— Эй, парни! Мы потеряли одну, зато нашли другую, еще лучше! И никто не скажет, что она не напрашивалась на это!

Услышав эти слова, стража королевы опустила свое оружие. Если девушка сама виновата, зачем им терять собственную жизнь? Избегая наполненных ужасом глаз, они беспрепятственно позволили оттеснить себя, восклицая:

— Мир, друг! Мы не будем спорить о ней. Она — ваша! — Все равно ей вряд ли удастся выжить и заклеймить их трусость. Один зажимал кровоточащую рану на руке, другой, похоже, навсегда останется хромым.

— Простите, леди, — пристыженно произнес третий, с поднятыми руками выполняя приказ повернуться к стене.

— Стойте тихо, тогда сохраните жизнь, — бросил им выпоротый сержант, жадно устремляясь к Иден, удерживаемой двумя его подручными. Они завернули ей за спину руки, и он разорвал платье от ворота до паха. Платье соскользнуло с плеч.

— Святая Урсула! — присвистнул один. — Да это лакомый кусочек!

— Ага… и я еще больше разукрашу ее, суку. И снаружи и внутри. — Низость сержанта была безгранична.

Он подошел вплотную. От него исходил резкий запах пота и испытываемого вожделения. Он схватил ее грудь и грубо сжал, другой рукой похотливо поглаживая рукоятку кинжала, висевшего на поясе:

— Пусть он остается здесь… пока что. Я не могу не прилечь на такую чудесную подушку.

Иден не произнесла ни слова и даже не молилась. Это было совершенно бессмысленно.

Конрад, маркиз Монферрат, неплохо провел последний час на морском берегу, прикрыв шарфом нос от неприятных запахов. Его генуэзский флот разгрузился, и теперь шла обратная погрузка. Без особых усилий, лишь передав несколько тысяч динаров в нужные руки, можно было добиться поразительных успехов в торговле, особенно в период блокады. Проезжающий верхом по грязным улицам, в окружении надушенной и украшенной разноцветными плюмажами свиты, он раздумывал над тем, стоит ли отправиться на охоту в горы с ястребами и парой обученных гепардов. Этой затее могла помешать встреча с рыскавшими в окрестностях отрядами Саладина. Со своей стороны, ему нельзя было ставить под угрозу перемирие. Как и любой другой, он уже достаточно навоевался.

Он уже практически решил вместо охоты вызвать на состязание в игре в шахматы своего высокородного пленника, эмира Тарапеша, когда глазам его предстало весьма необычное зрелище. На узкой улочке, в стороне от оживленной части города, неподвижно лежала посреди дороги полуголая местная девушка, а тем временем четверо чрезмерно возбужденных английских пехотинцев пытались уложить рядом еще одну. Но эта, отчаянно сопротивлявшаяся, была белой, изумительно красивой и почти совершенно обнаженной. Еще трое солдат стояли, опираясь на стену разграбленного дома, а один лежал, истекая кровью из перерезанной артерии. В мгновение ока маркиз оценил ситуацию и крикнул «Стой» зычным голосом, который столь часто нагонял ужас на тридцать тысяч таких же солдат. После чего он пришпорил своего жеребца и пнул в голый зад похотливого сержанта.

— Ты! Засунь свою задницу в штаны и держи ответ! А вы прикройтесь, мадам!

Его глаза ощупывали ее, пока она выполняла его приказание. Иден, которая никак не могла поверить в свое спасение, была испугана не меньше, чем ее обидчики, когда узнала своего спасителя и поняла, что впервые видит вблизи тирана Тира. Тонкогубый, с ледяным взглядом, он держался с достоинством, которое являлось его неотъемлемой принадлежностью наравне с богатым плащом, немецким нагрудником с золотой насечкой, цепью с рубинами на шее и перчатками, усыпанными жемчугом. Надменно возвышаясь на своем великолепном коне, он обозревал крестоносцев с холодным презрением.